Ипполит Рапгоф - Тайны японского двора. Том 2
Еще барон хотел что-то спросить, но неизвестный, круто повернувшись к двери, вышел из номера.
— Кто этот неизвестный? Могу ли я ему довериться? Мне показалась подозрительной его борода. К чему этот маскарад? Я его все равно не знаю.
Эти мысли забились в голове барона.
— А может быть, его тут знают в Нагасаки? Он стремится сохранить свое инкогнито? Возможно.
Барон закурил сигару, лег на диван. Таинственный визит сильно встревожил его. Он снова перечитал письмо Хризанты и несколько раз останавливался на словах: «Доверься ему».
— Ее слова для меня закон, — и успокоенный барон решил последовать совету неизвестного.
Антирусское движение в Японии началось около десяти лет тому назад, еще со времени Симоносекского договора.
«Помни о Ляодуне», говорили японские шовинисты и систематически возбуждали публику, доказывая, что война с Россией неизбежна.
Пропаганда велась посредством публичных речей, печати, школ. Однако, крестьянское население, мелкие коммерсанты, ремесленники и рабочие — вовсе не интересовались этой политической пропагандой.
Все-таки мало-помалу проповедь ненависти делала свое дело. У антирусской лиги появились большие денежные средства, более рьяные члены этой лиги награждались орденами, она обзавелась влиятельными газетами.
Набегали сумерки.
За два дня перед отъездом в Нагасаки, во дворце Дзук-Чея собралось многочисленное общество. Все трехэтажное здание было переполнено народом.
В большом круглом зале, выходившем окнами в дворцовый парк, слышались громкие голоса.
— Патриоты, — начал старик Ямагато, фельдмаршал японской армии, — мы не можем забыть того позора, того унижения, какое мы перенесли, уступая давлению России, Германии и Франции. Добытые нашей кровью победы остались почти бесплодными. Порт-Артур занят русскими. Он соединен с центром России Великим Сибирским путем и, если мы не постараемся с мечом в руках овладеть Кореей и занять Порт-Артур, Россия нас вытеснит из Китая, что равносильно нашему разорению. Патриоты, от вас зависит поддержать эту мысль, соединившись в одну сплошную антирусскую лигу. Вы, гродзуки, в лице вашего почтенного вождя Дзук-Чея, можете во многом содействовать благу отечества…
— Банзай Ниппон! — закричали все в один голос, и этот крик был подхвачен стоявшими в дверях многочисленными посетителями.
Встал генерал Ойяма.
— Дети мои, — заговорил он, — сейчас говорил наш почетный руководитель и я, со своей стороны, могу сказать, что вся армия жаждет случая помериться силами с северным врагом. И теперь мы должны бороться с внутренними врагами, должны в крайнем случае устранять с горизонта политической деятельности тех близоруких миролюбцев, которые свой мир, свое спокойствие ставят выше благополучия потомства. Смерть врагам нашим, смерть тем, которые вздумают нам мешать. Лучше пожертвовать немногими, чем благополучием страны и достоянием наших потомков.
— Банзай Ниппон! — снова раздался восторженный крик.
Встал Дзук-Чей.
Водворилась мертвая тишина.
— Друзья мои, жизнь гродзуков принадлежит великому микадо и стране Восходящего солнца. Для нашей родины мы готовы исполнить предначертания великих вождей японской нации. Если сейчас антирусская лига и находится в меньшинстве в парламенте, то это только доказывает, что далеко не все в одинаковой степени сознают значение северного врага. Мы, гродзуки, как один человек, ляжем костьми за будущую войну и горе тем, которые нам будут препятствовать в этом.
— Банзай Ниппон! — снова раздалось во всем доме.
Человек пять вышли из залы в кабинет Дзук-Чея.
Там еще продолжалось совещание.
Среди этих пяти лиц двое были редакторы изданий, посвятивших свои столбцы антирусскому движению.
— Молчание и осторожность — вот наш лозунг, — говорили гости, расходясь.
Несколько часов спустя Дзук-Чей находился на пути к отелю ми-нистра-президента, маркиза Ито.
— Вас ожидает маркиз, — сказал вышедший навстречу секретарь могущественного премьера.
В кабинете маркиза стоял приятный полумрак. Только письменный стол был ярко освещен рефлекторами и колпачками двух электрических подсвечников.
— Я уже знаю, дорогой мой, о патриотическом движении вашего сердца. Семя, брошенное вами в толпу, даст обильную жатву. Мы сильны, но сильнее нас тот северный колосс, преградивший путь к дальнейшему развитию Японии.
Дзук-Чей стоял и с благоговением прислушивался к каждому слову великого государственного деятеля.
— Ваше высокопревосходительство, мое участие столь ничтожно и я так мало заслужил вашу похвалу. Я пришел извиниться за инцидент, происшедший с германским судном.
— Да, да, я все это знаю, это все улажено, но впредь будьте осторожнее, не забудьте, что император Вильгельм не миролюбец, а человек, добивающийся мира с мечом в руках. Его миролюбивые речи не мешают ему усиливать свой могущественный флот и германский народ являет собою сплошной лагерь интеллигентных воинов. С таким войском мы никогда не должны сражаться; нам дружба с Германией очень дорога. Итак, будьте осторожнее.
Дзук-Чей поклонился в знак согласия с мнением маркиза.
— Сядьте и расскажите мне о том, каково настроение разных классов общества,
— Настроение воинственное. Все жаждут войны с Россией и эта война будет весьма популярна. Бедные поселяне готовы отдать запасы риса, последние сены на жертвенник бога войны.
— Не пришло еще время. Срок очищения Манчжурии еще не настал и мы не имеем законного основания к войне. Пройдут эти несколько месяцев и мы очутимся в ноябре лицом к лицу перед вопросом борьбы за наше влияние в Азии. Европа нас не желает признавать великой державой и мы сумели усыпить европейских дипломатов, скрыв от их военных атташе нашу боевую готовность.
Теперь бы я вас просил поручить вашим гродзукам большую осторожность в соприкосновении с европейцами.
Вас лично я просил бы проехать в провинцию и в разные портовые города и сообщить мне все то, что вам удастся услышать в смысле настроений народных масс. Помните, однако, что скрытность и таинственная подготовка — наша главная сила. Только ей нам удастся приблизиться к намеченной цели.
Дзук-Чей встал.
— До свидания, дорогой виконт, завтра надеюсь видеть вас в парламенте. Сегодня я еще должен подготовиться к мотивировке усиленных кредитов.
LXVIII. Парламент
В двенадцать часов дня на главных улицах города Токио замечалось большое оживление.
Сегодня должно было состояться парламентское заседание по поводу чрезвычайных кредитов, испрошенных правительством.
«Майонитчи» и «Токио-Нитчи» уже оповестили на своих столбцах об огромном значений сегодняшнего заседания.
Парламент Японии помещается в громадном здании из разрисованного дерева.
В 1900 году здание было совершенно новое и краски совершенно свежие: пожар в несколько часов уничтожил старое здание. Подобная же участь, без сомнения, ждет и новое; в Японии здания всегда так оканчивают свое существование, города только таким способом обновляются. Лишне говорить, что здания из такого легкого, воспламеняющегося материала не имеют того величественного вида, каким отличаются наши правительственные учреждения. Даже сравнение с соседними министерствами тяжеловесной, но прочной архитектуры служит не в пользу японского парламента: его помещение, как будто временное, не подходит представителям страны.
Это невзрачная пристройка к императорскому дворцу, за священной оградой, выстроенная на внешнем бульваре около укреплений. При въезде можно было видеть весь склон у входа, занятый палками; так римляне укрепляли свои знамена. Это прихожая, другой нет; номеров для платья нет; полицейские охраняют этот лес палок, из которых большая часть — крепкие дубины, и каждый, уходя сам находит свое добро.
Входят в маленькую залу, которая была бы хорошей залой для ожидания III класса на каком-нибудь провинциальном вокзале. Публика толпится в этой голой маленькой комнате; открываются наконец трибуны: они своими балюстрадами и резьбой по дереву напоминают галерею казино. Вся зала, выкрашенная в желтую кофейную краску, точно сделана из картона. Двери узкие и низкие. Два неуклюжих столба поддерживают с обеих сторон трибуны крышу; позади кресло президента, вульгарное круглое сиденье, выделяющееся на гладкой голой стене.
Амфитеатр более презентабелен, но так же маложивописен. Сиденья обиты темно-красной шелковой материей, портфели черные, ковры на трибуне тоже черные; на этом суровом фоне выделяются светлым пятном только зеленые пюпитры стенографов. Единственное, что здесь придает местный колорит, это дощечка, прикрепленная к сиденьям, с именем депутата, которую этот последний по приходе приподнимает так, чтоб она видна была с бюро: это удобный способ делать перекличку без шума. Но так как имена белые на черных дощечках, то все это придает еще более похоронную торжественность. Постепенно через маленькие двери выходят депутаты и усаживаются; мрачное собрание: те, которые одеты по европейски — почти половина в черном, причем этот черный цвет блестящий, еще более подчеркнутый белизной манжет, воротничков и крахмального пластрона. Черные матовые или серые кимоно еще мрачнее. Шелковые платки вокруг шеи и голые руки, открываемые широкими рукавами, придают этим богатым шелковым одеяниям в глазах европейца небрежный вид.
