Морис Леблан - Остров тридцати гробов
— Это удивляет и меня, — заметила Вероника. — Мне ведь уготована иная смерть… Но какая мне разница, если я больше не увижу сына! Стефан, я поручаю его вам, хорошо? Я знаю, сколько вы для него сделали…
Плита медленно продолжала подниматься, иногда сотрясаясь и дергаясь. Наклон увеличивался. Еще несколько минут, и они уже не смогут разговаривать спокойно, без помех.
Стефан ответил:
— Если я останусь в живых, клянусь вам довести свое дело до конца. Клянусь вам в память…
— В память обо мне, — отчеканила Вероника, — в память о Веронике, которую вы знали… и любили.
Он бросил на нее горящий взгляд:
— Так вы знаете?
— Откровенно говоря, знаю. Я прочла ваш дневник. Я знаю о вашей любви… и принимаю ее.
Вероника печально улыбнулась.
— Несчастная любовь: вы предложили ее той, кого не было рядом с вами, а теперь предлагаете той, которая скоро погибнет.
— Нет, нет, — страстно возразил Стефан, — не говорите так. Спасение, возможно, уже близко. Я чувствую, моя любовь принадлежит не прошлому, а будущему!
Он наклонился над ее рукой.
— Поцелуйте меня, — попросила Вероника, приблизив к нему лицо.
Каждый из влюбленных вынужден был стать одной ногой на край пропасти, на узкую полоску гранита, шедшую вдоль четвертой стороны плиты.
Они медленно поцеловались.
— Держите меня крепче, — попросила Вероника.
Отклонившись как можно дальше, она подняла голову и позвала:
— Франсуа! Франсуа!
Однако у окна наверху никого не было. Лестница все так же болталась на одном крюке, вне досягаемости.
Вероника наклонилась вниз. В этом месте выступ скалы был уже, и среди покрытых пеною рифов она увидела озерцо тихой, спокойной воды — такое глубокое, что дна было не видно. Ей подумалось, что в нем умереть приятнее, чем на остроконечных рифах, и, почувствовав внезапное желание покончить со всем этим и не продлевать агонию, она сказала Стефану:
— Зачем дожидаться конца? Лучше умереть, чем терпеть эту муку.
— Нет! Нет! — вскричал тот, негодуя при мысли, что Вероника может погибнуть.
— Значит, вы надеетесь?
— И буду надеяться до последней секунды, ведь речь идет о вас!
— А я больше не надеюсь, — шепнула она.
Стефан тоже ни на что больше не надеялся, но как ему хотелось прогнать отчаяние Вероники и взять всю тяжесть испытания на себя!
Пол продолжал подниматься кверху. Дрожать он перестал; наклон плиты все увеличивался, и верхний ее конец уже дошел до окошка, прорезанного в двери на середине высоты. Вдруг она резко дернулась, словно перестала за что-то цепляться, и все окно оказалось за ней. Стоять на плите уже было невозможно.
Молодые люди вытянулись вдоль нее, упираясь ногами в узкую полоску гранита.
Плиту дважды тряхнуло, и оба раза ее верхний край довольно значительно продвинулся вперед. Он уже дошел до потолка в дальнем конце пещеры и теперь потихоньку скользил вдоль свода к наружному проему. Было ясно видно, что плита точно пригнана к выходу из пещеры и через некоторое время закроет его наглухо, на манер подъемного моста. Отверстие в скале было вырублено таким образом, чтобы плита выполнила свою мрачную миссию, не оставив ни пяди свободного места.
Молодые люди молчали. Они держались за руки, покорясь своей участи. Их гибель становилась событием, как бы предопределенным судьбой. Машина, созданная давным-давно, была, по-видимому, позже отремонтирована, приведена в готовность и на протяжении веков, управляемая невидимыми палачами, несла гибель приговоренным к смерти — преступникам, невиновным, жителям Арморики[5], Галлии, Франции или иноземцам. Военнопленные, приносимые в жертву монахи, преследуемые крестьяне, шуаны, республиканцы, революционные солдаты — всех, одного за другим, это чудовище сбрасывало в бездну.
Теперь настал их черед.
Они не испытывали даже того горького облегчения, какое человек находит в гневе или ненависти. Кого ненавидеть? Они умирали в густых потемках, и лица их врагов были неразличимы. Они умирали, чтобы завершилось неведомое им дело, можно сказать, для ровного счета, они умирали, чтобы сбылись нелепые пророчества, чья-то воля — вздорная, словно приказы, отдаваемые варварскими божествами через своих фанатичных жрецов. Неслыханное дело: они были жертвами какого-то искупления, какого-то зверского приношения кровожадным божествам!
Стена у них за спиной неуклонно выпрямлялась. Еще несколько минут, и она примет вертикальное положение. Развязка была близка.
Уже не раз пришлось Стефану силой удерживать Веронику. Неимоверный ужас помутил рассудок молодой женщины. Ей страстно хотелось броситься вниз.
— Прошу вас, — лепетала она, — пустите… Я больше не могу…
С нею не было сына, иначе она владела бы собою до конца. Мысли о нем приводили ее в смятение. Он, должно быть, тоже попал в руки врагов, которые будут его терзать и в конце концов, так же как мать, бросят на алтарь своих мерзких богов.
— Нет, нет, он придет, — убеждал ее Стефан. — Вы будете спасены. Мне так этого хочется. Я уверен в этом.
Вероника бессвязно бормотала в ответ:
— Он, как и мы, в плену… Его жгут факелами… пронзают стрелами… Они терзают его плоть… Ах, мой бедненький!
— Он придет, друг мой. Он же сам сказал вам, что ничто не в силах разлучить мать с сыном, которые обрели друг друга.
— Мы обретем друг друга в смерти, только смерть воссоединит нас. И пусть это случится поскорее! Я не хочу, чтобы он мучился…
Страдание было выше сил Вероники. Она вырвала свои руки из рук Стефана и уже готова была броситься вниз, как вдруг откинулась спиною к плите, в один голос со Стефаном вскрикнув от изумления.
Перед их лицами промелькнул какой-то предмет и скрылся из виду. Появился он слева.
— Лестница… Это лестница, правда? — прошептал Стефан.
— Да, это Франсуа, — задыхаясь от радости и надежды, отозвалась Вероника. — Он на свободе. Он сейчас нас выручит.
Плита жуткой машины стояла уже почти вертикально. Неумолимо надвигаясь, она подрагивала у них за спиной. Пещеры за ними не было. Они находились уже почти в безраздельной власти бездны, едва держась на узком карнизе.
Вероника снова выглянула. Лестница качнулась назад и остановилась, повиснув на обоих крюках.
Наверху в окне виднелось детское лицо, мальчик улыбался и размахивал руками.
— Мама, мама, скорее!
Голос его звучал горячо и настойчиво. Мальчик простер руки к молодым людям. Вероника простонала:
— Ах, это ты, родной мой!
— Скорее, мама, я держу лестницу. Скорее! Тебе ничто не грозит!
— Иду, мой милый. Вот так…
Вероника схватилась рукой за ближайшую к ней боковину лестницы. На этот раз с помощью Стефана ей довольно легко удалось встать на нижнюю ступеньку. Она крикнула молодому человеку:
— А вы, Стефан? Вы ведь последуете за мной, да?
— Я успею, — ответил он. — Поспешите.
— Нет, обещайте мне…
— Клянусь вам, только скорее!
Она влезла на четыре ступеньки, остановилась и снова спросила:
— Вы идете, Стефан?
Но он уже повернулся лицом к скале и просунул левую руку в узкую щель между плитой и утесом. Правой он держался за лестницу и мог свободно поставить ногу на нижнюю ступеньку. Он тоже был спасен.
С каким ликованием Вероника карабкалась наверх! Какое дело было ей до того, что у нее под ногами открывалась бездна, — ведь сын ее тут, он ее ждет, она сможет наконец прижать его к груди!
— Иду, иду, — бормотала она. — Я здесь, мой милый.
Вероника проворно просунула голову и плечи в окно. Мальчик потянул ее к себе. Она перешагнула через подоконник. Наконец-то она рядом с сыном! Они бросились в объятия друг к другу.
— Мама!.. Неужели это ты, мама?..
Но едва Вероника заключила мальчика в объятия, как тут же слегка попятилась. Почему? Она не знала. Непонятное смущение остудило ее пыл.
— Иди, иди же сюда! — воскликнула она, подводя его поближе к окну. — Иди сюда, дай я на тебя посмотрю.
Мальчик не сопротивлялся. Несколько секунд Вероника всматривалась в него, потом вдруг испуганно отпрянула и воскликнула:
— Так это ты? Ты — убийца?
О ужас! Она узнала лицо чудовища, у нее на глазах убившего отца и Онорину!
— Стало быть, узнала? — насмешливо осведомился мальчик.
Даже по его тону Вероника поняла свою ошибку. Это был не Франсуа, а тот, другой, сыгравший свою адскую роль, переодевшись в обычное платье Франсуа.
Мальчик снова ухмыльнулся:
— А ты, я смотрю, сударыня, уже начала понимать что к чему. Никак ты меня узнала?
Ненавистное лицо исказила гримаса, оно сделалось злобным, жестоким, буквально источало подлость.
— Ворский! Ворский! — пролепетала Вероника. — Я узнаю в тебе Ворского!
Он расхохотался:
— А почему бы и нет? Думаешь, я по твоему примеру тоже отрекусь от папочки?
— Ты — сын Ворского? Его сын? — растерянно повторяла Вероника.
