Луи Байяр - Всевидящее око
– Как это вам удалось?
Потом я свыкся еще с одной особенностью натуры По: когда он волновался, у него срывался голос, понижаясь до шепота и даже нечленораздельного бормотания. Тогда меня это удивило, хотя я расслышал каждое его слово.
– Утром, когда я еще не знал о смерти Фрая, я вдруг проснулся и стал записывать начальные строки стихотворения. В них говорилось о загадочной женщине, погруженной в глубокую печаль, причина которой неясна. Прочтите, мистер Лэндор.
Честно говоря, я не хотел читать. Мне хватило его сонета, после которого я решил, что ничего не смыслю в такой поэзии. Однако По настаивал. Пришлось взять у него листок. И вот что я прочитал:
Меж роскошных дубрав вековечных,Где в мерцающих водах ручья,В лунных водах ночного ручьяАфинянки плескались беспечно,Божествам свои клятвы шепча,Там, на отмели сумрачно-млечной,Леонору нашел я. Крича,Исторгая безумные звуки,Она руки простерла с мольбой.Завладел мною глаз голубой.Девы-призрака глаз голубой.
– Как вы понимаете, мистер Лэндор, стихотворение еще не окончено.
– Вижу, – ответил я, возвращая ему листок. – А почему вы считаете, будто это стихотворение имеет отношение к гибели Лероя Фрая?
– Ощущение скрытого насилия… намек на неизъяснимое заточение. Неизвестная женщина. Наконец, время, когда эти строки пришли ко мне. Все это отнюдь не случайно.
– Но вы с таким же успехом могли проснуться, допустим, за месяц до смерти Фрая и написать эти строчки.
– Мог бы. Только поймите, не я их писал.
– Простите, вы только что…
– Я хотел сказать… я не сочинил эти строки, а записал их под диктовку.
– Под чью диктовку?
– Моей матери.
Мне стало смешно.
– В таком случае, кадет По, нам нужно как можно скорее встретиться с вашей матерью. Уж она-то прольет свет истины на загадку смерти Лероя Фрая.
Я навсегда запомню брошенный на меня взгляд, исполненный глубочайшего недоумения, будто я забыл нечто столь же очевидное, как мое собственное имя.
– Это невозможно, мистер Лэндор. Моя мать умерла. Давно, почти семнадцать лет назад.
Рассказ Гэса Лэндора
10
1 ноября
– Нет, чуть выше… хорошо… а теперь посильнее… ой, как здорово, Гэс… О-ох…
До знакомства с Пэтси я никогда не думал, что женщина в постели может столь откровенно руководить мужчиной, добиваясь от него того, что нужно ей. Двадцать лет я прожил в браке с женщиной, которая свои «наставления» ограничивала лишь улыбкой. Наверное, тогда мужчине этого вполне хватало. Пэтси совсем другая. Мне уже сорок восемь, но рядом с нею я в чем-то становлюсь похож на кадетов, вечно провожающих ее ошалелыми глазами. Пэтси не будет просто лежать и ждать. Она берет мою руку и с бесцеремонностью погонщика мулов перемещает туда, куда ей нужно. Рядом с нею испытываешь неземное блаженство, и кажется, оно будет длиться вечно. И в то же время Пэтси – вполне земная особа, совсем не похожая на утонченных нью-йоркских девиц. Коренастая, коротконогая, с сильными руками, покрытыми паутинкой черных волос, с крепкими ляжками и тяжелой грудью. Когда я обнимаю Пэтси, мне кажется, что и эти ляжки, и этот белый мягкий живот принадлежат мне и никто никогда их у меня не отнимет. Так продолжается, пока я не встречусь с ее глазами – большими красивыми глазами цвета сливочных ирисок. Глаза Пэтси живут своей жизнью.
Должен признаться тебе, читатель: не кто иная, как Пэтси, торопила меня в то воскресенье поскорее выпроводить По. Мы с ней договорились встретиться в шесть у меня, а останется она или уйдет – зависело от ее настроения. На сей раз она пожелала остаться. Однако, проснувшись часа в три ночи, я обнаружил, что лежу один. Тускло светила ночная лампа. Я лежал, ощущая спиной всю жесткость своего соломенного матраса, и… ждал. Достаточно скоро я услышал: ш-шарк, ш-шарк.
К тому времени, когда я выбрался из постели, Пэтси успела очистить кухонный очаг от углей и золы. Теперь она примостилась на козлах и неистово начищала мой старый чайник. Пэтси не стала одеваться, а накинула первое, что попалось ей под руку, в данном случае – мою ночную рубашку. Рубашка была застегнута только наполовину, и белая грудь Пэтси, высунувшаяся оттуда, казалась волшебным облаком. Крупный сосок с капельками пота вполне сошел бы за маленькую луну.
– У тебя дрова кончились, – по-хозяйски сообщила мне Пэтси. – И щетка никуда не годится.
– Может, ты оставишь эти хлопоты до утра? – осторожно спросил я.
– Медь твою мне все равно не отскрести. Там копоть уже въелась. Нельзя так запускать дом. Ты бы хоть нанял кого-нибудь.
– Пэтси, прошу тебя, перестань мучить чайник. Тебе что, не спалось?
Облезлая щетка из конского волоса вновь заплясала по стенкам чайника.
– Гэс, ты так храпел, что и мертвец проснулся бы. Мне оставалось либо уйти, либо заняться делом. Стыдно жить в таком запустении. Но не волнуйся, я не собираюсь к тебе переселяться, – добавила Пэтси.
«Я не собираюсь к тебе переселяться, Гэс». Знакомые слова. Я их слышу каждый раз, когда Пэтси берется разгребать грязь в моем жилище. Ей думается, что я боюсь этого сильнее всего на свете. Нет, девочка, есть вещи и пострашнее.
– Тебе, может, и нравится жить вместе с мышами и пауками. Нашел себе компаньонов! Будь жива Амелия…
И это тоже я слышу постоянно.
– Да, Гэс, будь жива Амелия, можешь мне верить, она бы не позволила превратить дом в такой хлев.
Мне забавно слушать эту воркотню Пэтси. Можно подумать, будто они с Амелией были давними подругами и теперь она по-приятельски помогает мне не зарасти грязью. Казалось бы, меня должно раздражать, что эта девчонка запросто называет мою покойную жену по имени, а не «миссис Лэндор», что она так же запросто надевает передник Амелии (пусть всего на пару часов и раз в неделю). Но знаете, о чем я думаю? Мне не отделаться от мысли, что Амелии понравилась бы Пэтси. Моя жена оценила бы ее спокойный нрав, ее находчивость и умение не поступаться своим достоинством. Пэтси все тщательно продумывает. Одному Богу известно, как ей удалось поладить со мной и у нас дошло до всего такого.
Я сходил в спальню за нюхательным табаком. Увидев жестяную коробку, Пэтси удивленно вскинула брови:
– У тебя еще остался табак? Чудеса!
Она тоже взяла щепотку, втянула ноздрями табачный порошок и запрокинула голову. В таком положении Пэтси оставалась некоторое время, медленно вдыхая и выдыхая.
– Забыла тебе сказать, Гэс: у тебя сигары кончились. И дымоход опять забился. А в погребе белки шастали.
Я медленно опустился на каменный бордюр, окаймлявший кухонный очаг. Ощущение было такое, словно я нырнул в озеро. Копчик обожгло холодом, и сейчас же холодная струйка поползла вверх по позвоночнику.
– Раз уж мы не спим, Пэтси… – начал я.
– То что?
– Расскажи мне про Лероя Фрая.
Она провела ладонью по влажному лбу. Луну успели закрыть тучи. Кухня освещалась тонким язычком единственной свечки. Света едва хватало, чтобы увидеть капельки пота на шее Пэтси и голубоватые прожилки на груди.
– А разве я не рассказывала тебе про него? Ты, наверное, забыл.
– Ах, Пэтси, разве я могу упомнить всех твоих воздыхателей?
Она слегка нахмурилась.
– Тут и рассказывать-то нечего. Этот парень ни разу не заговорил со мной. Вообще не помню, чтобы слышала от него хоть слово. Он и глядеть на меня стеснялся. У Бенни появлялся по вечерам, и не один, а с Моузесом и Тенчем. У них в ходу были одни и те же шутки, но Фрай все равно смеялся. Странный у него был смех. Знаешь, на что похож? На чириканье дрозда. И еще помню: он всегда пил только пиво. Пил пиво и глазел на меня. Стоило мне поднять глаза – он тут же отворачивался. И как будто не сам, а у него на шее была петля и кто-то дергал за нее, чтобы он отвернулся.
Пэтси спохватилась, но было слишком поздно. Щетка замерла в ее руке. Губы плотно сжались.
– Прости, Гэс, – шепнула она. – Вырвалось. Я забыла, как его…
– Ничего, Пэтси.
– Еще могу сказать: этот Фрай очень быстро краснел. Наверное, оттого, что у него была совсем белая кожа. Говорят, такие люди всегда быстро краснеют.
– Он был девственником?
Видел бы ты, читатель, как она на меня посмотрела!
– А я почем знаю? Про такие дела у его дружков спрашивать надо, – сердито бросила мне Пэтси и потом добавила, уже спокойнее: – Он был чем-то похож на телка. Я даже представляла его рядом с коровой. Знаешь, бывают такие здоровенные норовистые коровы. Бокастые, с толстым выменем.
– Не надо дальше про коров. Мне и так тоскливо, что Агарь исчезла.
Пэтси принялась вытирать чайник холщовым полотенцем. Я следил за ее порхающими руками и вдруг поймал себя на мысли, что пальцы Пэтси, в отличие от ее тела, довольно грубы и неухоженны. Ничего удивительного, если ей постоянно приходится что-то мыть и скрести. Разве у подавальщицы могут быть холеные ручки?
