Эрл Гарднер - Дело встревоженной официантки

– А это преступление?

– Я задал вопрос.

– Да, имелась.

– Как долго она у вас хранилась?

– Не помню.

– Попробуйте вспомнить.

– Я не помню, когда она у меня оказалась.

– Значит, у вас очень плохая память, – заметил Мейсон. – Я готов представить компетентное свидетельство о том, что вы отправились в свой банк, попросили дать вам стодолларовую купюру и…

– Хорошо, у меня имелась стодолларовая купюра. Это мои деньги. У меня было полное право снять их со своего счета в банке, когда мне заблагорассудится.

– А разве не является фактом, что вы отправились в дом Софии Атвуд, прихватив с собой стодолларовую купюру с намерением подбросить ее в комнату, занимаемую обвиняемой, с тем, чтобы в дальнейшем, при тщательном обыске комнаты полицией по вашему наущению эту стодолларовую купюру нашли спрятанной под матрац или в каком-то другом месте, что явно указывало бы на вину Катерины Эллис?

– Нет.

– Я считаю, что ваши действия говорят громче, чем ваше отрицание. Вы на цыпочках заходили в спальню, намереваясь подбросить купюру, когда натолкнулись на радиатор, опрокинули титан с водой, послышался страшный грохот, и вы поняли, что не один в доме. Но, прежде чем вы успели скрыться, вам пришлось встретиться с Полом Дрейком и со мной.

– Это неправда, я не ронял никаких титанов, – заявил Баксли. – Это, скорее всего, дело ваших рук или Пола Дрейка. Именно грохот испугал меня, и я бросился бежать, пытаясь добраться до лестницы.

– И вы все еще отрицаете, что намеревались подбросить эту стодолларовую купюру в комнату обвиняемой?

– Отрицаю.

– Это все, – с презрением в голосе сказал Мейсон, поворачиваясь спиной к свидетелю.

Баксли уже собирался покинуть место дачи свидетельских показаний, когда судья Черчилл постучал карандашом по столу.

– Мистер Баксли, подождите минуточку, – попросил он. – Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Вы знали, что Катерину Эллис обвиняют в краже ста долларов из шляпной коробки?

– Да.

– И вы отправились в свой банк, сняли сто долларов со счета одной бумажкой, а затем среди ночи поехали в дом Софии Атвуд и провели какие-то манипуляции с замком, чтобы проникнуть внутрь?

– Ну, если вы намерены это представить таким образом, то да.

– И вы хотите, чтобы суд поверил, что у вас были совсем невинные намерения?

– Да, ваша честь.

– Я этому не верю, – заявил судья Черчилл. – Я считаю, что вы лжете. Я думаю, что вы приготовили эту стодолларовую купюру для дурных целей. – Судья Черчилл сурово посмотрел на Гамильтона Бергера. – Это ваш свидетель, господин прокурор. И суд заявляет вам прямо здесь и сейчас, что я не верю его показаниям.

– Я считаю, что они имеют определенную ценность, – ответил окружной прокурор.

– С моей точки зрения, они не имеют никакой ценности, – возразил судья. – Суд считает, что сделана попытка обвинить в краже эту девушку. По мнению суда, все дело – фальшивка.

– Но, ваша честь, у нас есть и другие доказательства. Мы собираемся показать, что обвиняемая тайком наведалась в дом поздно ночью как раз в то время, когда напали на Софию Атвуд, у нас есть доказательства, показывающие, что ее отпечатки пальцев остались на коробке, из которой пропали деньги; мы в состоянии представить достаточно сильные косвенные улики совершения кражи и нападения с намерением уклониться от ответственности за кражу.

– Если она украла деньги вечером, то зачем ей было возвращаться ночью, чтобы убивать Софию Атвуд? – спросил судья Черчилл.

– Мы признаем, что с полной достоверностью не установили мотивацию, – заявил Гамильтон Бергер.

– Я не собираюсь препятствовать вам в представлении других доказательств, но что касается этого свидетеля, суд не верит его показаниям.

Судья Черчилл с холодным выражением лица откинулся на стуле, высказав свое окончательное мнение.

Бергер с минуту колебался, явно размышляя, пытаться ли ему реабилитировать свидетеля, но потом решил этого не делать.

– Ладно, мистер Баксли, – обратился он к свидетелю, – у меня больше нет к вам вопросов.

– Хорошо, я скажу всю правду! – внезапно закричал Баксли. – Я отправился туда, чтобы помочь обвиняемой, а не навредить ей!

Мейсон резко повернулся к свидетелю.

– А как вы планировали ей помочь? – поинтересовался адвокат защиты.

– Я намеревался положить эту стодолларовую купюру в шкаф Софии Атвуд, а не в комнату обвиняемой. Коробка свалилась с полки. Я собирался предложить провести тщательный осмотр шкафа, основываясь на теории, что коробку могла столкнуть мышь или крыса, крышка соскочила с нее, стодолларовая купюра завалилась куда-то в задней части шкафа – возможно, за какой-то предмет одежды или туфель. Я знал, что полиция обыскала комнату обвиняемой, но предполагал, что шкаф тщательно не обыскивался. А если бы они после моего предложения осмотрели шкаф и обнаружили стодолларовую купюру, они предположили бы, что это и есть те сто долларов, что выпали из коробки, что никакой кражи на самом деле не совершалось, и доброе имя обвиняемой было бы восстановлено.

Мейсон задумчиво посмотрел на Баксли.

– А почему вы так стремились восстановить доброе имя обвиняемой, что готовы были даже расстаться с вашими собственными ста долларами и намеренно сфальсифицировать доказательства?

– У меня есть личные и частные причины. Я знал, что если обвиняемой удастся оправдаться и доказать свою невиновность, несмотря на отсутствие стодолларовой купюры, то подозрение падет на меня. Я не мог допустить подобного: у меня есть кое-какие далеко идущие жизненные планы. Это правда.

Мейсон несколько минут молча не сводил глаз со свидетеля, а потом заявил резким тоном:

– Это все.

– Секундочку, – остановил Баксли судья Черчилл. – Мне хотелось бы узнать, почему вы раньше не сказали правду?

– Потому что мне не хотелось признаваться, что я пытался подложить сто долларов в шкаф.

– Вы знали, что находитесь под присягой, когда заняли место дачи свидетельских показаний?

– Конечно.

– Тем не менее вы скрыли реальные планы, пытались врать о том, когда получили стодолларовую купюру, старались представить, что эта купюра оказалась у вас случайно, вы не объяснили свои мотивы появления в доме Софии Атвуд.

– Да, я сделал многое, чего не следовало делать, – согласился Баксли. – Но вы не можете обвинить меня в попытке сфабриковать обвинение и подтасовать доказательства против мисс Эллис. Я старался помочь ей выкарабкаться из затруднительного положения, в котором она оказалась.

– Вы не говорили об этом окружному прокурору?

– Конечно нет.

– Очень странное дело, – заметил судья Черчилл. – Здесь есть аспекты, которые мне не нравятся. Совсем не нравятся. Я не собираюсь заранее приходить к каким-либо выводам до того, как услышу все свидетельские показания и стороны представят все доказательства. Но уже сейчас вполне очевидно, что благовоспитанная на вид молодая женщина обвиняется в преступлении при обстоятельствах, которые кажутся суду весьма подозрительными. Мистер Баксли может покинуть место дачи свидетельских показаний. Приглашайте следующего свидетеля, господин окружной прокурор. Но, хочу заметить, что вы по меньшей мере слишком рано приступили к представлению своей версии в суде.

– Мистер Мейсон не объяснил, что он делал в доме – по крайней мере, так, чтобы эти объяснения удовлетворили меня, – заявил Гамильтон Бергер. – Если высокий суд намерен рассматривать сомнительные обстоятельства…

– Меня не интересуют мотивы мистера Мейсона, – перебил судья Черчилл окружного прокурора. – Перед нами только что выступал свидетель со стороны обвинения, который признался, что скрыл факты. Он представил версию своего поведения, которая значительно отличалась от правды, а под давлением перекрестного допроса признался, что незаконно проник в дом в ночное время с целью сфальсифицировать улики по этому делу. Это предварительное слушание. Мы пытаемся отправлять правосудие по мере своих возможностей. Я понимаю, что это не процесс с участием присяжных, но тем не менее суд не вчера родился, господин окружной прокурор, и вполне очевидно, что в этом деле имеются подозрительные аспекты.

– При сложившихся обстоятельствах я прошу высокий суд предоставить отсрочку до завтрашнего утра, – обратился Гамильтон Бергер к судье Черчиллу. – За это время я смогу собрать дополнительные доказательства и решить, продолжать дело или прекратить его и подождать, к чему приведут травмы Софии Атвуд, а потом рассматривать вопрос перед Большим жюри.

– У защиты есть какие-нибудь возражения?

– Никаких, – ответил Мейсон.

– Прекрасно. Слушание дела откладывается до десяти часов завтрашнего утра. Суд разрешает отсрочку и надеется, что за это время – с настоящего момента и до завтрашнего утра – будет проведена большая исследовательская работа, если слушание будет иметь продолжение.