Сирил Хейр - Жилец. Смерть играет

— Да, я согласен — такое крайне маловероятно. Но видите, к чему нас это привело? Мы просто отодвинули начало этой истории на месяц или больше. Все это означает, что еще в августе кто-то решил выдать себя за мистера Джеймса.

— Он не мог знать заранее, что подберет паспорт, — возразил Франт.

— Нет, не мог. Но, найдя его по счастливой случайности, наверняка сразу же понял, на что его можно употребить. А иначе почему не вернул его или не отдал в полицию, как поступил бы на его месте любой честный человек? Я все больше и больше убеждаюсь, что нам приходится иметь дело с очень опасным и умным человеком. Как видите, он не только ничего не упускающий из виду и смотрящий далеко вперед заговорщик, но и человек, который может ухватиться за подвернувшийся шанс и приспособить его к своим планам.

— Конечно, мы не можем быть уверены, что это был один и тот же человек — тот, который украл паспорт; и тот, который впоследствии им воспользовался, — вставил сержант. — Любой жулик может обрадоваться случаю стащить такую вещь, особенно когда у него есть основания считать, что ее потом не хватятся.

— А потом продать его кому-то, кто знает, что с ней делать? Возможно, вы и правы, Франт. Но с какой стороны на это ни посмотришь, мы остаемся все в том же жалком состоянии неопределенности. Этот человек хотел замаскироваться — и избрал наилегчайший представившийся ему способ. Фальшивая борода — это легко, фальшивый живот — не намного труднее, если задуматься, особенно когда надо выдать себя за человека с худым лицом и большим туловищем. Потом он захотел, чтобы его порекомендовала банку компания, и устроил дело так, что любой директор из полудюжины мог подписать это письмо. Мы начинали с непреложных фактов — что его звали Колином Джеймсом и что его рекомендовал лорд Генри Гейвстон. Но, увы, ни настоящий Джеймс, ни Гейвстон абсолютно ничем нам не помогли.

— И я также не представляю, — Франт кивнул на дверь, — чем может помочь нам в этом отношении Фэншоу.

— Даже если предположить, что он этого хочет, в чем я почему-то сомневаюсь, — добавил Маллет. — А что может знать Фэншоу о Джеймсе?

— Вы имеете в виду настоящего или липового?

— Липового, конечно. Назовем его Джеймсом Вторым, если хотите.

— Я думаю, Старый Претендент [11] здесь больше подходит, — заявил сержант.

Маллет наморщил нос — верный признак того, что он был раздражен. Его образование не включало в себя обширного курса истории, и у него возникло смутное ощущение того, что его подчиненный рисуется. Но прежде чем он успел придумать ответ, дверь распахнулась, и им объявили о приходе Фэншоу.

Четыре года тюремной жизни оставили мало отметин на бывшем председателе «Фэншоу банк». Его кожа, всегда бледная, возможно, стала еще чуточку белее, худое лицо слегка осунулось, но в остальном Маллет не заметил никаких перемен в человеке, которого он видел на скамье подсудимых в Олд-Бейли [12]. Голос, когда Фэншоу заговорил, тоже оказался тот же самый — негромкий и интеллигентный, с оттенком цинизма, таящегося под гладкой поверхностью, намек на скрытое, решительно сдерживаемое пламя. Джон Фэншоу был совсем другого склада, чем финансист, с которым так часто связывали его имя. Человек с утонченным вкусом, он в дни своего процветания жил обособленно от внешнего мира. Был способен наслаждаться богатством без высокомерия, точно так же, как без нытья встретил разорение и позор. И в хорошие, и в плохие времена ему словно придавал силы какой-то скрытый источник стойкости, никогда не покидающая его природная гордость.

Маллет испытал странное замешательство перед этим спокойным, гордым человеком, но Фэншоу сразу же вывел его из состояния скованности.

— Добрый день, инспектор, — начал он. — Думаю, вас повысили в звании с тех пор, как мы встречались последний раз?

— Да, повысили, — ответил Маллет. — Добрый день, мистер Фэншоу.

Фэншоу опустился в кресло и взял сигарету.

— Приятно вновь услышать такое обращение — «мистер Фэншоу», — тихо проговорил он. — Вы не представляете, насколько это живительно, когда ты вновь обретаешь свою индивидуальность! Сомневаюсь, что человек, не испытывавший заключения, может знать, каково это — быть просто номером. Вот в чем, Маллет, истинный ужас тюремной жизни, — растворить свое личностное начало в толпе неотличимых друг от друга собратьев. «Он, который похитил мое доброе имя», — процитировал Фэншоу. — Ну, как бы там ни было, все это, слава богу, позади! — Он оглядел кабинет и продолжил: — Вы уж меня простите, но, по-моему, к моему приходу тут тщательно подготовились? Я имею в виду…Фэншоу махнул рукой в сторону стенографиста в углу, — это выглядит почти так, будто от меня ожидают что-то вроде публичного заявления. Но, боюсь, вы, скорее всего, будете разочарованы.

— Возможно, мы оба будем избавлены от хлопот, если вы выскажете именно то, ради чего сюда пришли, — строго произнес Маллет.

— Извините, Маллет, — отозвался Фэншоу с ощутимой иронией в голосе. Ваше время дорого, я знаю. Постараюсь потратить его совсем немного. Я пришел к вам лишь для того, чтобы обратиться с жалобой. Хочу знать, почему спустя неделю после моего освобождения из тюрьмы я все еще подвергаюсь такому унижению и неудобству, как слежка со стороны детективов?

Маллет с трудом подавил улыбку. Это было довольно комичное совпадение ведь эта просьба поступила буквально следом за мольбой Дюпина о защите со стороны полиции.

Вслух же сказал:

— Вы должны понять, мистер Фэншоу, что обстоятельства несколько необычны.

— Единственный необычный аспект этих обстоятельств, как я их понимаю, проговорил Фэншоу, — заключается в том, что по выходе из тюрьмы я был специальным распоряжением освобожден от обычных в таких случаях процедур, как обязанность отмечаться в полиции и прочее. Я полагаю, вам об этом известно?

— Безусловно. Мне дали понять, что такое распоряжение отдано по прямой директиве министра внутренних дел. Совершенно исключительный случай.

— Лично я считаю, это самое малое, что он мог для меня сделать, заметил Фэншоу с оттенком высокомерия. — Я всегда обращался с ним очень достойно, когда шефствовал над ним в школе.

— Вы наверняка прекрасно знаете, — нетерпеливо сказал Маллет, — что надзор, на который вы жалуетесь, не имеет никакого отношения к чему-либо, что произошло до вашего освобождения из тюрьмы.

— Я понимаю вас. Я читаю газеты, как и любой другой. Следует ли мне истолковать это так, что этот интерес ко мне связан с событиями, произошедшими в конце прошлой недели?

— Если вы читаете газеты, — ответил инспектор, — то наверняка видели, что ваше имя упоминалось в репортажах о дознании по делу Лайонела Баллантайна.

Странная улыбка озарила худое лицо Фэншоу.

— В показаниях этой маленькой крысы Дюпина? Еще бы! — Он вдруг повернулся и посмотрел инспектору прямо в глаза. — Могу я спросить, подозреваете ли вы меня в этом преступлении?

— Никто не свободен от подозрений в делах такого рода, — веско ответил Маллет. — А теперь, мистер Фэншоу, не думаете ли вы, что поможете нам, ответив на несколько вопросов?

— А если я откажусь, на что имею полное право?

Тогда, боюсь, вам придется отправиться к министру внутренних дел и попросить его освободить вас от надзора полиции, потому что сам я не возьму на себя такую ответственность.

Фэншоу выпустил изо рта длинную струйку дыма и неторопливо раздавил в пепельнице окурок своей сигареты.

— Хорошо, — откликнулся он наконец. — Я совсем не против вам все рассказать. Показания Дюпина в основном правдивы. Я действительно заходил к Баллантайну, — непроизвольная судорога исказила его черты, когда он произнес это имя, — в прошлую пятницу утром. Мне удалось проникнуть внутрь под чужим именем, и как только он увидел, кто я такой, велел выставить меня из конторы. Правда, не раньше, чем я высказал ему малую толику того, что о нем думаю.

— Вот как?

Фэншоу улыбнулся. У него была очаровательная, даже ослепительная улыбка, хотя сейчас в ней, казалось, появился оттенок злорадства.

— Мой дорогой инспектор, вы ведь это хотели знать, не так ли? Ей-богу, я не представляю, чем еще мог бы вам помочь.

Маллет переплел кисти больших рук и под прямым углом положил их на письменный стол перед собой. Нависая над фигурой, откинувшейся назад в кресле, он выглядел удивительно впечатляюще, а когда раздался его голос, в нем прозвучали редкие для него настойчивость и звонкий призыв.

— Не будем больше ходить вокруг да около, — сказал он. — Я буду предельно откровенен с вами и хочу, чтобы вы были так же откровенны со мной.

— Из всех живых людей вы тот, у кого был самый веский повод ненавидеть Баллантайна. В день, когда вас приговорили, вы публично пригрозили ему смертью. На следующий день после вашего освобождения он был убит. Перед лицом всего этого вы жалуетесь, что за вами наблюдает полиция? И притом еще отказываетесь быть с нами откровенным?