Агата Кристи - Кривой домишко

— Нет, нет, что вы! Мы уедем, как только полиция нам позволит. И мне ничуть не будет жаль расстаться со своей работой. У меня нет причин жалеть о ней. Естественно, мне не хотелось бы оставаться без дела, но в Барбадосе мне не придется бездельничать. Лишь бы поскорее завершилась вся эта история и мы могли бы уехать отсюда! — добавила она терпеливо.

— Клеменси, — сказал я, — нет ли у вас каких-нибудь соображений относительно того, кто мог это сделать? Само собой разумеется, будем исходить из того, что ни вы, ни Роджер к этому не причастны — у меня нет никаких оснований подозревать вас в этом, — но неужели у вас, с вашим-то интеллектом, нет никакого подозрения в отношении кого-нибудь?

Она искоса взглянула на меня каким-то странным цепким взглядом. Когда она заговорила, в голосе ее уже не было прежней непринужденности. В нем чувствовались скованность и некоторая нерешительность.

— Нельзя строить догадки, это противоречит научному подходу, — сказала она. — Ведь наиболее очевидными подозреваемыми являются Бренда и Лоренс, не так ли?

— Так вы думаете, что это их рук дело?

Клеменси пожала плечами. Она минутку постояла, как будто прислушиваясь к чему-то, потом вышла из комнаты, столкнувшись на пороге с Эдит де Хэвиленд.

Эдит направилась прямо ко мне.

— Хочу поговорить с вами, — сказала она.

У меня всплыли в памяти слова, сказанные мне отцом… Неужели…

А Эдит де Хэвиленд продолжала:

— Надеюсь, у вас не создалось ложного впечатления, — сказала она. — Я говорю о Филипе. Филипа не так-то легко понять. Он мог показаться вам слишком сдержанным и холодным, но на самом деле он не такой. Это всего лишь его стиль поведения. Он не может переломить себя.

— Уверяю вас, я вовсе не думал… — начал было я.

Но она не дала мне договорить и продолжала:

— Вот и теперь… в связи с Роджером. Ведь он совсем не скупой. И никогда у него не было жадности к деньгам. И на самом деле он очень милый человек… всегда был милым… но его нужно понять.

Я смотрел на нее с надеждой и готовностью понять.

Она продолжала:

— Мне думается, что отчасти это объясняется тем, что он был младшим сыном в семье. С младшими сыновьями в семьях часто бывают неполадки… они чувствуют себя обделенными. Видите ли, он обожал отца. Конечно, Аристида обожали все дети, и он обожал их. Но Роджер был его особой гордостью и надеждой. Потому что он был старшим… первенцем. И, мне кажется, Филип это чувствовал. Он замкнулся в себе. С головой ушел в книги, историю, старину, которая была оторвана от повседневной жизни. Думаю, что он страдал… детям это свойственно… — Она передохнула и продолжала: — Думаю, не ошибусь, если скажу, что он всегда завидовал Роджеру. Может быть, он и сам того не подозревает. Но мне кажется, что тот факт, что Роджер потерпел неудачу… — конечно, ужасно говорить такие вещи, и, я уверена, что он сам того не сознает… — но этот факт, возможно, не вызывает сочувствия у Филипа, как того можно было бы ожидать.

— Вы хотите сказать, что он, возможно, даже доволен тем, что Роджер попал в дурацкое положение?

— Да, — ответила мисс де Хэвиленд, — именно это я имею в виду. — Немного нахмурившись, она добавила: — Понимаете, меня удручает, что он не предложил сразу же помощь своему брату.

— А почему он должен был предлагать? — спросил я. — В конце концов, Роджер своими руками испортил все дело. Он взрослый человек. К тому же бездетный. Если бы он заболел или действительно оказался в нужде, семья ему наверняка помогла бы… но я не сомневаюсь, что Роджер предпочел бы начать все с начала, полагаясь только на собственные силы.

— Да, это в его духе! Его только Клеменси беспокоит. А Клеменси — человек весьма своеобразный. Она предпочитает отсутствие комфорта и готова довольствоваться единственной расхожей чайной чашкой, лишь бы было из чего пить. По-видимому, это новомодные веяния. Она не признает традиций и совершенно лишена чувства красоты.

Я почувствовал, что она смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом.

— Для Софии это тяжкое испытание, — сказала она. — Мне жаль, что ее юные годы омрачены всей этой историей. Знаете ли, я ведь всех их люблю. Роджера и Филипа, а теперь вот еще Софию, Юстаса и Джозефину. Всех дорогих деток. Детей Марсии. Да, я их люблю всем сердцем. Но не забудьте, что бок о бок с этим соседствует идолопоклонство.

Она резко повернулась и вышла из комнаты. У меня осталось чувство, будто своим последним замечанием она хотела сказать что-то такое, что я не вполне понял.

Глава XV

— Твоя комната готова, — сказала София.

Она стояла рядом со мной и смотрела в сад. В это время года он выглядел унылым, и деревья, листва с которых уже наполовину облетела, раскачиваясь на ветру.

Будто подслушав мои мысли, София сказала:

— Каким заброшенным кажется сад…

Мы все еще смотрели в сад, когда неожиданно из-за тисовых деревьев, образующих живую изгородь, со стороны альпинария появились какие-то фигуры — сначала одна, а некоторое время спустя другая. Они казались бесплотными видениями в опускающихся сумерках.

Первой шла Бренда Леонидис. Закутанная в серый мех шиншилловой шубки, она двигалась осторожно, как крадущаяся кошка. Она проскользнула в сумерках как привидение, вселяющее суеверный страх.

Я разглядел выражение ее лица, когда она проходила мимо окна. На ее губах с приподнятыми уголками витала странная полуулыбка, которую я уже видел однажды, когда был у нее там, наверху. Несколько минут спустя следом за ней проскользнул Лоренс Браун, худощавая фигура которого как бы уменьшилась в размере. Именно проскользнул — иначе я не могу это назвать. Они не были похожи на людей, вышедших на прогулку подышать свежим воздухом. Нет, они делали это украдкой и старались казаться незамеченными.

Не исключена возможность, подумалось мне, что ветка тогда хрустнула под ее или под его каблуками.

Подчиняясь естественному ходу ассоциативного мышления, я спросил:

— А где Джозефина?

— Вероятно, в классной комнате вместе с Юстасом, — отозвалась София и нахмурилась. — Меня тревожит Юстас, Чарльз.

— Почему?

— Он стал такой угрюмый и странный. Он сильно изменился после этого проклятого паралича. Я не могу понять, что у него на уме. Иногда мне кажется, что он всех нас ненавидит.

— Это издержки роста, такая стадия. Перерастет ее — и все пройдет.

— Да, наверное, ты прав. Но все равно мне тревожно, Чарльз.

— Почему, дорогая?

— Наверное, потому, что никогда не беспокоятся мать и отец. Они не похожи на родителей.

— Может быть, это даже к лучшему, дети чаще страдают от вмешательства родителей, чем от их невмешательства.

— Ты прав. Знаешь, я над этим никогда не задумывалась, пока не вернулась из-за границы, но мои родители — действительно странная пара. Отец сознательно с головой ушел в мир невыясненных исторических хитросплетений, а мама чудесно проводит время, разыгрывая сцены. Этот балаган, который устроили сегодня вечером, — мамина затея. Устраивать это сборище не было никакой необходимости. Ей просто взбрело в голову разыгрывать сцену большого семейного совета. Знаешь, она здесь скучает, вот и пытается развлечь себя, инсценируя драмы.

На какой-то момент у меня возникло фантастическое видение: Магда, без малейших угрызений совести отравляющая престарелого свекра, для того, чтобы своими глазами наблюдать, как разворачивается действие драмы об убийстве с ней самой в заглавной роли.

Ничего себе, веселенькая мысль! Я отбросил ее как абсурдную, но ощущение какой-то тревоги осталось.

— За мамой приходится все время присматривать, — сказала София. — Разве можно угадать, что она замышляет.

— Забудь о своем семействе, София, — сказал я настойчиво.

— Была бы рада забыть, но в сложившихся обстоятельствах это немножко трудно сделать. Вот в Каире я на самом деле забыла о них и была просто счастлива.

Я вспомнил, что София действительно никогда не упоминала ни о своем доме, ни о домашних.

— Так ты поэтому никогда не рассказывала о них? — спросил я. — Потому что хотела забыть их?

— Думаю, что именно поэтому. Все мы всю жизнь торчали на глазах друг у друга. И все мы… слишком любили друг друга. У нас не так, как в других семьях, где все ненавидят друг друга, как злейшие враги. Это, должно быть, ужасно, но еще хуже, когда все живут в атмосфере конфликтующих между собой привязанностей. — Думаю, — добавила она, — что именно это я имела в виду, когда сказала тебе про свою семью: «И все они жили вместе в маленьком нелепом домишке». Я не подразумевала под этим чего-нибудь непорядочного. Я хотела сказать, что у нас не было возможности расти независимыми, полагаться на собственные силы, держаться на ногах без опоры. Мы все всегда были как-то нелепо сплетены и перевиты друг с другом…