Джон Карр - Назло громам

— Нет.

— Тогда позвольте еще раз напомнить, — очень взволнованно и даже гневно проговорил доктор, — вашу жену убили.

— Боже всемогущий! — вздохнул Ферье. — Я не хотел, чтобы она умирала! — На мгновение он потерял контроль над собой. На глазах Паулы Кэтфорд выступили слезы. Затем Ферье взял себя в руки и снова стал, как всегда, любезным, учтивым.

— Вашу жену убили.

— Вы что, так и будете без конца повторять это, магистр?

— Боюсь, что так. Для начала скажу, что полиция для вас опасна, если вы дорожите своей шкурой. И не только она.

— Кто же еще?

— Сэр Джералд Хатауэй. По крайней мере, мне он угрожает. Я почти уверен, что ему известно, как было совершено преступление. А вам это известно?

— Нет. Я придумаю какую-нибудь версию в более подходящее время. Кстати, что имеет против меня Хатауэй? До прошлой ночи я никогда в жизни не встречал этого типа.

— Вовсе не обязательно, что у него есть что-то против вас. Но если он может выставить меня глупцом и тупицей, каковым я, несомненно, являюсь…

— Магистр, а вы уверены в том, что он не блефует? Взгляните сюда!

Отойдя от камина, Ферье огляделся и отыскал взглядом стол, служивший своего рода защитным экраном для камина (Брайан приметил это, когда впервые зашел в гостиную). Передвинув его на прежнее место, Ферье взял из рук доктора Фелла альбом с фотографиями и положил его на стол. На полу, рядом с другим креслом, лежала толстая подшивка газетных вырезок, которую он поднял и тоже положил на стол. Сдернув шляпу Хатауэя с каминной полки, бросил ее рядом с двумя другими предметами.

— Этот Хатауэй — настоящий нахал, не правда ли? Вчера до трех часов ночи стоял здесь и читал нам лекцию, как учитель перед классом.

— Мне можете не напоминать, — буркнул доктор Фелл.

— Он совершенно хладнокровно обвинял Еву в отравлении ее богатого любовника, Гектора Мэтьюза, полагая при этом, что она не вышвырнет его из дома за такие слова. И надо отдать ему должное — оказался прав. — Ферье прикусил верхнюю губу. — Так вы говорите, что согласны с ним?

— В чем? — резко спросил доктор Фелл.

— Он упомянул все способы, с помощью которых Мэтьюз не мог быть отравлен: он не мог проглотить яд, поскольку ничего не ел и не пил; ему не могли сделать инъекцию яда, так как все время рядом с ним сидели и стояли свидетели; наконец, Мэтьюз не мог вдохнуть яд, потому что в таком случае это затронуло бы других. Короче говоря, ни одного способа не оставалось.

— Похоже, что так.

— И тем не менее, если мы считаем смерть Мэтьюза убийством, то должны предложить и обосновать и другие доводы.

— Сэр, вы хотите заняться очевидными вещами? Да, представьте себе, нам придется делать именно это! — И Десмонд Ферье указал пальцем на доктора Фелла, словно Мефистофель на Фауста. — Итак, вы полагаете, что, по их мнению, я — убийца моей жены? В таком случае не опасайтесь за мою шкуру. Они не настолько проницательны и не смогут увидеть того, чего не было. Меня не было в Берхтесгадене в 1939 году.

— Ну что вы, в самом деле! Убийца вашей жены необязательно должен был находиться в Берхтесгадене, и вам это так же хорошо известно, как и мне.

— Что значит «хорошо известно»? Что вы хотите этим сказать? — Кровь прилила к лицу Десмонда Ферье, на его лбу набухли вены. — Если бы я и убил Еву, то сделал бы это только ради Одри Пейдж. Таким образом, я свидетельствую против себя. Прошу всех вас не заблуждаться, — он взглянул на Брайана, — насчет этого симпатичного дома, легкомысленного образа жизни и двух дорогих машин в гараже. Дом куплен в кредит, «роллс-ройс» — тоже в кредит, «бентли» — мой, но его я купил еще тогда, когда играл Гамлета в Королевском театре в 1926 году. Поэтому… — Он внезапно замолчал.

Доктор Фелл, с таким выражением лица, словно его ударили сзади по голове тяжелой дубиной, неподвижно смотрел в угол потолка.

— Мотоциклы, — прошептал он загробным голосом. — Мотоциклы! Час за часом погружаясь в интеллектуальные глубины, я безрезультатно искал какие-то помещения или хотя бы подвал, и все потому, что совершенно упускал из виду мотоциклы. — Тут доктор Фелл, прочнее закрепив на носу пенсне, посмотрел на Брайана и забормотал какие-то бессвязные слова благодарности, извинений: — Простите меня за то, что не понял вашего намека. Вы же сегодня уже напоминали мне о мотоциклах. Когда-то, как это ни покажется вам невероятным, у меня тоже был автомобиль. Я его даже водил. Возможно, я не разбирался в его устройстве, тем не менее ездил.

— Это должно что-то означать? — спросил явно ничего не понимающий Десмонд Ферье. — Было бы гораздо интереснее разобраться, что вы держите в голове.

Настроение доктора Фелла тут же изменилось.

— Ради бога, так как это касается вас. Черт побери, вы ведь понимаете, что время уходит. Мы не можем больше ждать.

— Чего?

— Хотя бы какой-то откровенности с вашей стороны. Прежде всего, посмотрите на Хатауэя не только с одной стороны. Действительно, он устроил нам публичную лекцию. Кроме того, вы, несомненно, заметили, что у него было что-то вроде конфиденциального обмена мнениями с миссис Ферье…

— С Евой? Когда?

— Незадолго до того, как все мы отправились спать. Они сидели в столовой и вели очень серьезный разговор — чуть не подрались. Ну, помните? Вы же, конечно, обратили на это внимание?

— Я не заметил, магистр. Тогда я очень прилично выпил.

— Честно говоря, я тоже, а вот Хатауэй и миссис Ферье оставались трезвыми как стеклышко. Я очень подозреваю, что целью поездки Хатауэя в Женеву сегодня утром являются какие-то дела на телеграфе. Видимо, он пытается получить информацию, которую мне дали в Скотленд-Ярде перед отъездом из Лондона.

Паула Кэтфорд, пребывающая в явном замешательстве и безумно испуганная, стояла выпрямившись, прислонясь к буфету. Но на Ферье эти слова произвели еще большее впечатление.

— О, дьявол! — произнес он молитвенным тоном. — Месяц назад я ездил в Англию специально для того, чтобы встретиться с вами. Я сообщил вам кое-какие конфиденциальные сведения, когда просил вас приехать сюда. И вы передали их полиции?

— Нет. Никто вас не предал. Но может быть, было бы лучше, если бы кто-то это сделал.

— Я спрашиваю!..

— Так вот, тогда вы рассказали мне очень мало. Только поведали историю в Берхтесгадене и намекнули на то, что ваша жена может попытаться вас отравить. Вы не были откровенны так же, как и сейчас.

— Интересно, в чем?

— Я и намерен говорить об этом. Сэр, вы никогда не опасались того, что ваша жена отравит вас. Это было по-детски, как и все остальное. Не было никакой необходимости защищать миссис Ферье (да, защищать!) тем, что на первый взгляд может показаться обвинением. Точно так же, как и не стоило чернить себя для того, чтобы обелить других.

Ферье поднял глаза к небу и возопил:

— Паула, вы понимаете, о чем говорит этот маньяк?

— Нет. А вы?

— Думаю, понимает, — возразил доктор Фелл, взглянув на Ферье. — Вы утверждали минуту назад, что у вас был замысел относительно мисс Пейдж из-за денег ее отца — не столько детский, сколько гротескный. Ваша репутация — давайте смотреть правде в глаза — не только печально известна, но и заслуженна. Вы можете перерезать глотку актеру или актрисе, которые покусятся на вашу роль или испортят сцену. Вы охотно броситесь на любую женщину от пятнадцати до пятидесяти лет и посчитаете это в порядке вещей. Но жениться из-за денег вы ни за что не станете.

— Вы хотите обвинить меня в добродетельности? Что все это значит?

Доктор Фелл говорил резко, что никак не вязалось с его страшно взволнованным и встревоженным видом.

— Мисс Кэтфорд права, — заявил он. — Довольно притворяться. Спускайтесь на грешную землю, иначе вы угодите в тюрьму и пробудете там до конца ваших дней.

— Идите вы все к черту! Отстаньте от меня! — огрызнулся Ферье, направляясь к арочному проходу, ведущему в холл.

— Тогда еще один, последний вопрос! Информация, полученная от полиции, не имеет никакого отношения ни к преступлению, ни к преступникам. Хатауэй оказался прав еще в одном: ключ к этой загадке следует искать в личности вашей покойной жены. Почему вы не сказали мне, что, прежде чем выйти за вас замуж в 1943 году, она уже дважды была замужем?

И снова у Брайана возникло ощущение, что у него что-то не в порядке с головой и он никак не может разумно осмыслить происходящее.

Совершенно невинный и даже не вполне уместный на первый взгляд вопрос заставил Ферье замереть прямо в проходе.

— Почему я должен был говорить вам об этом? — резко обернувшись, спросил он. — Эти факты общеизвестны, да и какая, собственно, разница?

— Так вы по-прежнему не желаете говорить об этом?

— Это то же самое, что желать высказать свое мнение о погоде. Мне и в голову не приходило…