Буало-Нарсежак - Последний трюк каскадера
— Короче говоря, все произойдет, как с моим дядей.
— Ну да, почти.
От смертельной тревоги его прошибает пот. Он вытирает лоб и глаза платочком из верхнего кармана, представляет сцену, слышит выстрелы. В то же время чувствует, что, быть может, не посмеет больше… То, что он сделал уже один раз, не осмелится сделать во второй. Прикидывает, осторожничает.
— Это уж слишком, вы не находите? — говорит он наконец.
— Промышленный шпионаж в производстве цемента… Если бы мы еще работали в электронике. Широким жестом я отметаю возражение.
— Неважно. Пусть Дре думает что угодно. Он собственными ушами услышит выстрелы, это первое. Убедится, что ставень был взломан, это второе. И третье: вытащит две пули из стены позади письменного стола. Вывод: при покушении ты чудом уцелел. А теперь что тебе не нравится?
— Ничего… Ничего…
— Страх перед скандалом, признайся.
— Мать — такое хрупкое существо.
— Ладно. Хватит.
— Да нет, не в этом дело.
Он мысленно оценивает меня. Чувствует себя несчастным, не знает, на что решиться.
— Тебе бы хотелось быть уверенным в отношении Изы, не так ли?
— Да… Вот именно! Какие гарантии, что… — он почти кричит.
— Если бы ты не прерывал меня на каждом шагу… Можешь быть уверен, я все предусмотрел. Так вот… Начнем сначала… Тебе угрожают. Ты не можешь положиться на полицию. Рядом с тобой женщина, которая начинает дрожать от страха. Совершенно естественно, что влюбленный по уши мужчина, который вынужден, кстати, ожидать худшего… Как бы он поступил?.. Какой высший жест бескорыстия, а?.. Не понимаешь?
— Нет, — жалко мямлит Шамбон.
— Ну, напрягись! Если он готов отдать жизнь, может ли он отдать что-то другое?
— Состояние?
— А долго же ты думал. Состояние — да, но в каком виде?
— Завещание? Дружески хлопаю его по колену.
— Разумеется, завещание. Заметь, это чистая формальность. Зато, когда Иза узнает, что ты сделал для нее… Щедрость всегда вызывает признательность и любовь… Тебе останется только заключить ее в свои объятия… Нет?.. Еще что-то не нравится? Тебя пугает слово «завещание»? Нетерпеливый жест.
— Это вы уладите… Хотя… не так-то просто…
Вот мерзавец! Держится за свою кубышку. Пока надо притворяться, он согласен. Анонимные письма — будьте любезны. Кольцо — пустяки. Но как только дело доходит до письменного обязательства, тут уж извините: стоит на земле обеими ногами.
— Вы не знакомы с мэтром Бертайоном? — продолжает Шамбон. — Когда он… Я резко прерываю его:
— Завещание — это прекрасно. Но никто тебя не неволит.
— С чего я должен начать?
— С документов, которые надо принести с завода. Скажем, неделя на подготовку. Жермена надо предупредить, что в кабинете будет допоздна гореть свет. Изу, само собой, надо окружить всяческим вниманием, с матерью не валяй дурака.
Он подскакивает. Мне нравится злить его грубыми словечками — мое влияние на него вернее.
— Действовать надо в субботу вечером, как тогда, с дядей. Самое удобное время. Дре, конечно, будет дома. Надо отрепетировать. Все будет гораздо проще, чем в прошлый раз.
Он жмет мне руку. «Чао!» — бросает этот дурень, желая показать, что начинает играть всерьез. Честное слово, таких, как он, ненавижу всей душой.
Наконец я один. Звонок Изы. «У меня мигрень, но все в порядке», — говорю ей. Что касается завещания… Нет. Не надо перебарщивать.
В который раз я изучаю все, что нагородил. Ни к чему не придерешься. В истории с самоубийством комар носу не подточит. Конечно, при желании можно утверждать, что все в этой драме странно. Кстати, Дре ведь не дурак, а смирился.
К анонимкам подкопаться трудно. Я бы даже сказал, анонимки подтверждают версию самоубийства. Разного рода предположения, домыслы, все эти психологические штучки, которые начнутся после смерти Шамбона, — здесь я бессилен.
Однако от того факта, что ставень и застекленная дверь были взломаны и что Шамбон убит, никуда не денешься. Снова неумолимые факты… Одни вытекают из других.
Поздно. Глотаю снотворное. Еще минута, и мне будет сниться, Как я взлетаю с трамплина и рассекаю пространство. Несчастный! На следующий день достаю клещи для выдергивания гвоздей.
Чего-чего, а всякого барахла в замке хватает. Затем короткий визит к Изе. Как хороша! Чуть встревожена — чувствует, что я от нее что-то скрываю.
— К чему все это приведет? — спрашивает она. — Ты выглядишь все хуже и хуже. Я беру ее правую руку.
— Кольцо?.. Тебе нужно его носить. Понимаю, что противно. Мне тоже. Но теперь ты знаешь Шамбона. Как всегда, кидается в крайности. Или заносится, или пресмыкается. Вечно ему надо исповедоваться. Или ради хвастовства, или ради самоуничижения. Так ты осторожно им управляй… Действовать предоставь мне. Согласна? Она прислоняется ко мне. Долго стоим, не шелохнувшись.
Когда она уходит, остается ее аромат, запах ее духов, ее тень — пища моего воображения. Надолго погружаюсь в мечты.
Когда все кончится, мы подыщем себе другое жилье, настоящее убежище — теплое, уютное. С Ля Колиньер будет покончено.
Тут слишком просторно. Слишком переполнено дурными воспоминаниями. Быть может, вырвавшись из плена моего бунта, я попытаюсь смешаться с другими, стать тем мимолетным прохожим, которого не замечает никто. А пока я направляю свою коляску в кабинет Фромана. Застекленная дверь открыта.
Я изучаю ставни. Вечером их закрывают на металлический стержень поворотом ручки. Запор простой и малоэффективный.
Достаточно просунуть металлическую пластинку под шпингалет и посильнее надавить. Дерево треснет, дальше надо повернуть задвижку. Затем выбить стекло, и вы у цели. Работы на несколько минут. Но шуму будет много. Поразмыслив, я остаюсь доволен. Дре услышит все собственными ушами. Я пройду через парк на костылях. До своей комнаты доберусь по коридору. Это мое второе преступление без единой улики. Мой последний трюк каскадера. Остается подготовить Шамбона.
Мы начинаем в кабинете Фромана в тот же вечер, после того как все улеглись. Он внимателен и встревожен. То и дело почесывается. Суетится.
— Долго разговаривать нет нужды, — говорю я ему. — Я постучу в ставни, а ты вызовешь комиссара. То и другое одновременно. Если, к несчастью, его не окажется дома, повесишь трубку. Я услышу и не буду продолжать. Отложим все до завтра. А теперь посмотри на меня. Я не кричу. Я слишком взволнован. Но говорю очень быстро, нервно… Господин комиссар… Говорит Шамбон… Из Ля Колиньер… Вы слышите их?.. Там несколько человек… Со стороны парка… Взламывают застекленную дверь… Приезжайте скорее… Мне нечем защищаться… Затем ты передохнешь… Дре воспользуется этим, чтобы вставить слово… Ты сделаешь вид, что не понимаешь, так как слишком испуган. Будешь то и дело повторять: «Что?.. Что?..» А затем умолять: «Сделайте же что-нибудь… меня убьют…» Я разобью стекло и дважды выстрелю в стену… Ты выпустишь телефонную трубку, будто падаешь в обморок… Дре к тому моменту уже выедет. Тебе останется только ждать. Нетрудно, правда?
Он смотрит на меня испытующе.
— Ты не согласен?
— Да… то есть я думаю, что получится, но…
— Но что?
— Я предпочел бы стрелять сам. Я притворяюсь, будто не понимаю.
— Ты хочешь… Это усложнит дело. Тебе придется выпустить телефонную трубку, подбежать к двери, выстрелить… Вижу, что сцену можно прекрасно разыграть так, как он предлагает. Если я заупрямлюсь, смутное подозрение, которое заставляет его осторожничать, вмиг окрепнет. Какая гарантия, что я буду целиться в стену? Но я умею обходить неожиданные препятствия.
— Как хочешь. Мне лично все равно. Самое главное, действовать молниеносно.
Проходит секунда, полная напряжения, тайных мыслей. Мы смотрим друг другу прямо в глаза, изучаем друг друга, как два игрока в покер. Если он мне скажет: «Зачем тебе револьвер? Я сам его принесу, прежде чем звонить», — все пропало. Гоню эту мысль. Он говорит первый:
— Ладно. Я быстро. Я невинно улыбаюсь и добавляю:
— Все будет в порядке, старик. Доверься мне.
Он сияет. Любит, когда я называю его «старик». Труднейший рубеж позади. Я продолжаю:
— Твоя очередь… Нет, стой у письменного стола. Я буду на пороге. Без пауз. Начинай: «Господин комиссар… Говорит Шамбон».
Он сразу находит верный тон. Актер от рождения, он поразительно органичен. Когда говорит: «Они в парке… Взламывают дверь», — даже дышит прерывисто. «Боже, я пропал… Если бы у меня было оружие… Ничего… ничего… Помогите, комиссар!» Я его останавливаю.
— Отлично. Нет нужды заучивать текст наизусть. Достаточно импровизации. Жаль, что ты не пошел по актерской части.
— Я неплохо защищаюсь, — скромно признает он. И тут же добавляет в порыве мелочного критиканства:
— Концы с концами не сходятся. Смотрите… Шпингалет не так-то легко оторвать. Как это вам удастся?
— Да я его развинчу на три четверти еще днем… Это пустяки.
С ним всегда надо разговаривать повелительным тоном. Я оставляю костыль, кладу ему руку на плечо и говорю увлеченно:
