Энн Перри - Смертная чаша весов
Эстер опять поднялась. На душе у нее стало тяжело. Роберт проснулся довольно поздно. В голове у него стучало, а во рту пересохло. Медсестра помогла ему сесть в кресло рядом с постелью. В госпитале Скутари она научилась поднимать обессилевших и обезножевших, даже если мужчины были выше и тяжелее, чем этот молодой человек. Мисс Лэттерли принесла тазик для умывания и бритья, а сама тем временем постелила чистые простыни, переменила наволочки на подушках, хорошо их взбила и поправила одеяло. Она еще не закончила, когда в дверь постучала, а затем и вошла Дагмара.
Роберт уже полностью овладел собой и был очень серьезен. Он отказался от предложения матери помочь ему снова лечь в постель, но, конечно, не справился бы сам, без помощи Эстер.
– Если это мисс Стэнхоуп расстроила тебя вчера, – сказала баронесса Олленхайм, – я пошлю ей вежливую записку, поблагодарю за внимание и попрошу больше не приходить. Все можно уладить, и ты не будешь больше расстраиваться.
– Да она и так, наверное, не придет, – ответил ее сын удрученно. – Я был с нею очень груб.
– Уверена, что не по своей вине… – начала Дагмара.
– Нет, по моей! – отрезал молодой человек. – Не защищай меня, будто я несмышленый ребенок или дурак и не могу отвечать за свои поступки! Я не владею своими ногами, но способность думать осталась при мне.
Его мать заморгала, и на глаза у нее навернулись слезы.
– Прости, – сразу же сказал больной, – но лучше тебе уйти. Я ни с кем сейчас не могу быть вежлив, за исключением мисс Лэттерли. По крайней мере, ей платят за уход, и она, как мне кажется, привыкла к таким, как я, – к тем, кто отвратительно ведет себя с людьми, которым они должны быть только благодарны.
– Ты хочешь, чтобы я ушла? – Дагмара пыталась не показать, как она уязвлена, но это ясно читалось по выражению ее лица.
– Да, хочу! – воскликнул он. – Я презираю себя за то, что делаю тебе больно! Я ненавижу себя за это.
И он отвернулся, не желая видеть мать.
Эстер не знала, стоит ей вмешаться или нет. Может быть, пусть все идет как идет, иначе невысказанная боль будет только жечь души этих людей? Или лучше им ничего больше не говорить? Не будут сказаны слова, за которые необходимо впоследствии извиняться, не останется потом гнетущей неуверенности, простили тебя или не совсем…
– Я все-таки напишу мисс Стэнхоуп, – неуверенно сказала баронесса Олленхайм.
Роберт быстро обернулся в ее сторону.
– Нет! Пожалуйста, не делай этого! Я… я бы хотел сам ей написать. Хочу извиниться. Мне это необходимо, – простонал он и закусил губу. – Не делай за меня все, что можно, мама. Не лишай меня совершенно чувства собственной значимости. По крайней мере, могу же я сам за себя извиниться!
– Да. – Женщина судорожно глотнула, словно в горле у нее что-то застряло. – Да, разумеется. Но ты попросишь ее снова приехать или наоборот?
– Я попрошу ее приехать. Она собирается почитать мне о сэре Галахаде и поисках Святого Грааля. Он его нашел, тебе об этом известно?
– Неужели нашел? – Дагмара заставила себя улыбнуться, хотя по щекам ее текли слезы. – Я… принесу тебе бумагу и бювар. Тебе будет удобно пользоваться чернилами, лежа в постели?
Молодой человек криво улыбнулся.
– Придется научиться, не так ли?
После ланча пришел врач, что он делал почти ежедневно. Этот доктор был очень молод, и поэтому у него еще не выработалась отстраненная профессиональная манера в обращении с пациентом. У него не было того авторитетного вида, который некоторых успокаивает и очень ободряет, а другим, наоборот, кажется снисходительным. Он осмотрел Роберта и задал несколько вопросов непосредственно ему без всякого напускного оптимизма.
Больной был очень немногословен. Эстер чувствовала, что он собирает в кулак все свое мужество и хочет спросить, будет ли он когда-нибудь ходить. Никаких других вопросов он не задавал – для начала ему надо было справиться с самым важным.
– Вы заметно прогрессируете, – сказал наконец врач, закрывая саквояж и обращаясь прямо к Роберту. – То, что вы лежите, не оказывает вредного воздействия на кровообращение.
Дагмара, стоявшая около постели, хотела было о чем-то спросить, но передумала.
– Но мне надо переговорить с мисс Лэттерли по поводу дальнейших процедур, – продолжал медик. – Вам надо избегать появления пролежней и не лежать в одном положении.
Молодой человек набрал в легкие побольше воздуха и сделал глубокий выдох.
– Не знаю, – мягко ответил врач на его невысказанный вопрос. – Я говорю правду, мистер Олленхайм. Не хочу сказать, что обязательно высказал бы правду о том, что вас ждет, если б я ее знал, но я не стал бы вам лгать в этом, клянусь. Не исключена возможность, что нервы были очень сильно повреждены и именно поэтому так долго не восстанавливаются… Не знаю.
– Спасибо, – неопределенно ответил Роберт. – Не уверен, что хотел вас об этом спросить.
Доктор улыбнулся.
Однако внизу, в гостиной, куда его провели Дагмара и Эстер, чтобы он имел возможность одновременно поговорить и с главой семейства, лицо врача стало очень серьезным.
– Итак? – спросил Бернд, и глаза у него потемнели от страха.
– Положение не многообещающее, – ответил медик, поставив саквояж на кресло рядом. – Он ничего не чувствует в нижней части позвоночника.
– Но ощущение вернется! – упрямо возразил барон. – Вы же как-то сказали, что оно иногда возвращается через несколько недель и даже месяцев! И что мы должны вооружиться терпением…
– Я говорил, что чувствительность может вернуться, – поправил его врач. – И я очень, очень сожалею, барон Олленхайм, но вы должны быть готовы и к тому, что она не вернется никогда. И думаю, это несправедливо по отношению к вашему сыну – держать его в неведении насчет его состояния. Конечно, надежда еще есть, но это ни в коей мере не уверенность. Надо иметь в виду и другую возможность и, насколько это в ваших силах, быть к ней готовыми.
– Готовыми?! – ужаснулся Бернд. Его лицо обмякло, словно от удара. – Как мы можем быть к этому готовы? – сердито повысил он голос. – И как мы должны поступать? Купить ему кресло на колесиках? Сказать ему, что он даже стоять никогда не сможет, не то что ходить? Что… что… – Тут он замолчал, будучи не в силах продолжать.
– Мужайтесь, – сказал, поморщившись от жалости, доктор, – но не притворяйтесь, что худшее невозможно. В этом нет никакой гуманности по отношению к нему. Он должен знать все, как оно есть.
– Но неужели ничего нельзя сделать? Я отдам все, что у меня есть… все…
Врач покачал головой.
– Если б такая возможность существовала, я бы вам об этом сказал.
– Что мы можем сделать и как с ним говорить, чтобы он легче воспринял эту правду, если это действительно произойдет? – тихо спросила Дагмара. – Иногда я не знаю, что следует говорить, а о чем лучше умолчать, чтобы ему не было так больно?
– Этого я тоже не знаю, – признался медик. – И никогда не знал. Тут не имеется определенных ответов. Попытайтесь только не показывать ему, как сильно вы огорчены. И не отрицайте правду, если он ее примет. У него своих бед достаточно, не заставляйте его еще мучиться и за вас.
Баронесса кивнула. Ее муж стоял молча и смотрел поверх головы доктора на великолепную картину. На ней была изображена кавалькада всадников, мчащихся галопом. Все они были такими крепкими и сильными, все с такой легкостью и изяществом отдавались ритму быстрой скачки…
* * *На следующий день Эстер ранним утром вышла в сад, чтобы немного прогуляться, и встретила Бернда, который стоял у клумбы с осенними цветами. Близился конец сентября, так что ранние астры и махровые маргаритки были в полном цвету – симфония пурпурных, сиреневых и красных оттенков. Около клумбы не было увядших лютиков – их срезал садовник, – а дельфиниум уже рассыпал свои семена. Другие летние цветы уже давно отцвели. Пахло влажной землей, и кусты розы-ругозы облетели. Октябрь был не за горами.
Вообще-то Эстер хотела сорвать несколько ноготков, чтобы сделать потом примочку, которая заживляла ссадины и пролежни у тех, кто долго вынужден был лежать в одном положении. Увидев хозяина дома, она остановилась и уже хотела повернуть обратно, не желая ему помешать, когда он увидел ее.
– Мисс Лэттерли! – позвал сиделку Олленхайм.
– Доброе утро, барон, – неопределенно улыбнулась та.
– Как Роберт сегодня утром? – Лицо Бернда озабоченно сморщилось.
– Лучше, – честно сказала девушка. – Мне кажется, от усталости он спал очень хорошо, но он волнуется, придет ли мисс Стэнхоуп.
– Он был очень груб с нею?
– Нет, не очень, просто сказал нечто язвительное.
– Не хотелось бы думать, что он мог кого-то… оскорбить. Собственная боль не извиняет обиду или неприятность, причиненную тем, кто не способен ответить тем же!
Одной фразой Бернд выразил сущность своего собственного социального положения: и врожденную убежденность в своем превосходстве, и нерушимое чувство самодисциплины и чести, неотъемлемое от первого. Медсестра взглянула на его мрачный, но сильный, красивый и выразительный профиль. Барон показался ей очень постаревшей и огрузневшей копией Роберта. Губы его были затенены темными усами, но линии рта у них с сыном были так похожи…
