Владимир Кайяк - Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...
— По возможности обойдемся без преждевременного сочувствия, наигранной душевности. Если стряслась беда, то чем позже он о ней узнает, тем лучше, — предупредил Силинь.
— Может быть, лучше пока вообще не тревожить? — предположил Стипран, с сомнением оглядев нашу многочисленную группу.
— А как вы ее в темноте отыщете? По флюидам, что ли? — резким шепотом ответил Силинь. — Сделаем так: все остаются здесь, я войду к нему, а вы, товарищ диктор, захватите в прихожей какую–нибудь вещичку Лигиты, лучше всего домашнюю туфлю. Ясно?
Они вернулись почти сразу, и я мог бы поручиться, что Силинь и на этот раз прервал бесплодные разговоры своим неопровержимым аргументом: нельзя терять время.
— На станцию! — приказал он, усевшись в автобус.
— Я покажу дорогу. По шоссе тут километра четыре, и обычно все идут лесом, там вдвое ближе, — предложил Стипран, — но там в темноте сам черт ногу сломит.
— Это бы еще не самое худшее, — грустно откликнулся Розенберг. — Кости мы чиним быстро. Хуже со внутренними повреждениями. Думайте что хотите, Байба, но я не верю, что человека можно вылечить. Подлечить — да; помочь ему безболезненно, даже, может быть, с некоторым удовольствием прожить срок, запрограммированный еще в утробе матери, — на это наша медицина способна. В былые времена не говорили «медсестра». Сестра милосердия — вот что лучше всего выражает сущность нашего ремесла, а кстати, и определяет предел его возможностей: облегчить страдания.
Мы подъехали к станции. Теперь следовало глядеть в оба, подмечая как можно больше деталей, которые пригодятся потом в работе над репортажем. Надо стать зорким и наблюдательным не хуже Силиня, которому для восстановления общей картины происшествия тоже понадобятся все детали сложной мозаики.
Итак: на часах — четверть третьего, последний поезд из Риги прибыл и проследовал дальше пятьдесят восемь минут назад. Минутная стрелка электрических часов прыгала по делениям циферблата, а мы стояли на пустой площади и ждали Силиня, отправившегося на поиски дежурного.
— Зимой я вам назвал бы по имени любого пассажира, — оправдывался заспанный ветеран транспорта, в своей измятой клетчатой рубашке совершенно не соответствовавший моим представлениям об ответственном должностном лице. — А всех дачников кто же упомнит? И так уже порой думаешь: а остается ли в Риге хоть кто–нибудь на ночь? Все едут и едут. А с утра — обратно. Вот скажите: какой смысл вкладывать в землю деньги, строить дом, если приезжаешь только переночевать в нем? Жену молодого Гулбиса знаю, как же. Помню, она еще девчонкой с косичками выкинула в окно билеты родителей. Я тогда работал ревизором.
— Ну, и что вы? Заставили заплатить штраф? — поинтересовался Силинь, вдруг начисто забывший, казалось, о факторе времени.
— У нас не милиция, где и родную мать оштрафуют… когда начальство стоит над душой. Мать Лигиты скорей пешком шла бы в Ригу, чем поехала без билета.
— А этим вечером?
Дежурный не понял.
— Нынче вечером видели Лигиту Гулбис?
— А, понятно. Так точно, видел, далее поздоровался: все же у нее сезонный билет. — Видимо, дежурный осознал свою ответственность и отвечал теперь без обобщений и экскурсов в далекое прошлое.
— Сошло много народу?
— Все те же ночные птицы. Кошкины с ВЭФа, мадам Зирнис — она работает в рижской билетной кассе, ездит по служебному удостоверению. Еще оба официанта из пивного бара. Но вся эта публика свернула налево, лесом пошла только Лигита. Я еще спросил, не страшно ли. А она: что поделаешь, дядя Янис, перешла в вечернюю смену, пока ребенок болеет мы с мужем можем хоть подменять друг друга. Старую Гулбиху сюда ведь и колом не загонишь, она своего благоверного стережет, чтобы не шатался по ночам.
— Все? А поезда на Ригу никто не ждал? — спросил Силинь.
— Да дайте же досказать, не то голова кругом идет… Да, чуть не позабыл тех пэтэушников, что вылезли из предпоследнего вагона.
— Много их было? В какую сторону пошли? Около Гулбис не терлись?
— Кто их знает… Пока мы с Лигитой болтали, они уже пропали со всеми своими палатками и надувными плотами.
— На реке у них своя база отдыха, — вставил Стипран, — когда тут еще хоть мелюзга ловилась, я там иногда брал лодку. Это по ту сторону полотна.
— Спасибо, дядя Янис. — Силинь с его профессиональной хваткой успел, конечно, запомнить имя старика. — Если потребуется, растолкаем вас.
— Я на работе не сплю! — величественно заявил дежурный.
— Твой черед, Карлуша–Давай–давай! — и Силинь сунул Лапиню взятую с дачи синюю ночную тапочку. — Дай понюхать своему зверю, и пусть ищет.
— Ко мне, Мухтар! — скомандовал Лапинь.
— Ну конечно: больше чем на Мухтара у нас фантазии не хватает. Хорошо еще, что пока не стали обозначать лучших друзей человека просто номерами, — проворчал Розенберг.
Пес, казалось, вовсе не стремился выполнять свой служебный долг. Он повел мохнатой головой туда–сюда, оскалил клыки, словно давая понять, что подобная закуска не по нему.
— Молод еще, — заступился Лапинь за своего единственного подчиненного. — Но работает, что надо.
Пес, наконец, понял, что отвертеться не удастся. Глубоко втянул ноздрями запах туфли, потом, опустив нос к самой земле, двинулся по станционной площади, делая все более широкие круги. Вместе с ним, как волчок вокруг оси, вертелся Карлуша, с каждым витком все больше выпуская поводок.
— Идеальная тренировка для космонавтов, — даже сейчас Силинь не мог не съязвить. — Меня уже давно стошнило бы.
— Ищи, Мухтар, ищи! — погонял Лапинь собаку непрерывными окриками.
Когда и мне от одного вида этой карусели сделалось не по себе, она вдруг перестала вертеться. Поводок натянулся, и хозяин Мухтара едва устоял на ногах.
— Есть! Теперь, приятель, давай–давай! — Вот, оказывается, откуда происходило прозвище Лапиня.
Собака бежала уверенно, даже не принюхиваясь к земле. Наверное, видела только ей одной понятные следы. Позади характерным для пограничников стайерским аллюром бежал Карлис, за ним — Силинь, на бегу расстегивая кобуру.
— А вы не спешите! — крикнул он. — Не забудьте, сколько лет доктору!
Впрочем, Розенберг и не собирался включаться в погоню. Негромко вздохнув, он поднял сумку и исполненным достоинства шагом двинулся вслед за фонариками бежавших.
Мы втроем следовали за ним. Некоторое время включенные Анджем фары еще освещали утоптанную сотнями ног лесную тропу, потом вокруг нас сомкнулась темнота.
Вряд ли здесь было светлее и час назад, когда Лигита Гулбис шла домой. Но я заставил себя не думать о ней.
Особенно нелегко приходилось близорукой Ратынь, но и мне тоже: с детства страдаю куриной слепотой, Уверенно шагал один лишь Стипран, и у меня возникло подозрение, что этим путем он идет не впервые.
— Они слишком отклонились влево, — сказал диктор. — Так мы скоро выйдем на шоссе.
— Не критикуйте, пожалуйста, образованную собаку, — съязвил Розенберг, только что споткнувшийся об узловатый корень и едва не упавший при этом. — Где сказано, что она шла прямо домой? Может быть, завернула к подруге и заболталась. А мы теперь плутаем в этой проклятой мгле.
— Ну конечно, виновата всегда женщина! — тут же откликнулась Ратынь.
Они перебрасывались словами лишь для того, чтобы не молчать. Но легче от этого никому не делалось. Я, например, ощущал, что лоб мой покрылся потом и от усилий начинает ломить глаза. Отлично понимая, что никакая опасность мне не грозит, я все же вздрогнул, словно попав в ловушку, когда вокруг моей шеи обвилась липкая паутина. Малейший треск грохотом обрушивался на перепонки, в памяти сразу вставало все, что мне доводилось читать в детстве об умении следопытов и разведчиков передвигаться по лесу без малейшего шума. Мы же ломились, как стадо разъяренных кабанов, и, наверное, вспугнули бы любого возможного злоумышленника; предположению доктора, что Лигита могла задержаться у подруги, не верил ни я, ни он сам. Я давно отказался от первоначальной мысли фиксировать в памяти каждое свое наблюдение и ощущение — только циник мог бы в такой момент думать о своем ненаписанном произведении. Так низко я еще не пал.
— Они ждут нас, — сказала Ратынь.
Действительно, огоньки нашего авангарда больше не отдалялись, но обращенными назад пучками лучей подзывали нас.
— Всю последнюю часть пути она петляла, дважды меняла направление, — пояснил Силинь. — Такое впечатление, что она пыталась оторваться от преследователя. А здесь, — он посветил вниз, где мох был разрыт, словно тут поработали искатели ранних лисичек, — он ее настиг. Дальше вести Мухтар отказался. Надо рассыпаться в цепь и потихоньку двигаться вперед. Карлуша, привяжи своего безрогого, пусть не путается под ногами. Может, и вы останетесь здесь? — последний вопрос относился ко мне.
