Жюль Мари - Выстрел (сборник)

XIX

В ту минуту, когда они вошли, Мадлен сидела в углу, скрестив руки на коленях и прислонившись головой к стене. Ее глаза бесцельно блуждали по комнате. Франсуа в сильном волнении опустился на стул. Маньяба подошел к Мадлен и постарался заставить ее встать. Женщина яростно сопротивлялась, бросая на Маньяба гневные взгляды.

— Вы не хотите сесть возле меня? — спросил он.

Она не отвечала.

— Я не хочу причинить вам вред, напротив, я хочу вылечить вас, ведь вы не лишились рассудка, вы всего лишь немного больны.

Мадлен наклонила голову:

— Да, я не помешана, не помешана, я только больна.

— Выслушайте меня внимательно и постарайтесь ответить на вопросы, которые я задам вам для вашей же пользы. Вы должны видеть во мне и в моем товарище Горме двух друзей, двух докторов, которые думают только о том, чтобы вылечить вас. Вы слышите меня? Вы понимаете, о чем я говорю?

Мадлен не сделала ни малейшего движения. Она продолжала сидеть, машинально поводя глазами, и повторяла:

— Слышала? Понимаю?

Вдруг она с озорством взглянула на Маньяба, вынула из кармана какую-то тряпку и принялась играть с ней. Прикладывала ее то к глазам, то к губам, оборачивала ею руку. Потом она тихо встала, приложила тряпку к глазам Маньяба, к его шее, к губам, потом, не спуская с доктора глаз, села на край кровати, улыбаясь Маньяба и Горме. Старый доктор присел возле нее.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Двадцать шесть.

— Откуда вы?

— Не знаю. Из Парижа.

— У вас есть родные, братья, сестры, дети?

Она повторила:

— Братья, сестры, дети.

— Давно вы помешаны?

— Я не помешана.

— Где вы живете?

— В Париже.

— Какое сейчас время года?

— Какое время года? — повторила она, вытаращив глаза.

Маньяба подвел ее к окну:

— Что вы видите в саду?

Она захлопала в ладоши.

— Снег, — сказала она, — снег!

Маньяба повторил свой вопрос:

— Какое сейчас время года?

Мадлен опять посмотрела на него с любопытством и не ответила. Франсуа повернулся к своему коллеге, и тот кивнул ему. Это означало, что если госпожа Гонсолен была действительно помешана, то она не могла дать логический ответ. Если бы она сказала, что теперь зима, потому как снег покрывает землю, это было бы доказательством ее притворства. Она предвидела опасность и уклонилась от нее.

Допрос продолжался, сначала речь шла о предметах обыкновенных, потом посыпались намеки на убийство Гонсолена и на драму, предшествовавшую этому событию. По большей части Мадлен молчала. Она отвечала только тогда, когда замечала ловушку. Потом, когда она поняла, что Маньяба с умышленной грубостью напоминает ей о таких вещах, от которых трепет ужаса пробегал по ее телу, ее речь стала бессвязной, а фразы отрывочными.

Маньяба был сбит с толку. Помешанная, по-видимому, хорошо понимала, о чем идет речь, но сознание ее оставалось темным, память ослабла, даже слова она вспоминала с трудом. Мадлен часто выбирала их наудачу. Редко когда доктор мог привлечь ее внимание. Тогда она отвечала. Но, когда она хотела развить мысль, которую внушал ей Маньяба, слова, приходившие ей на ум, уводили ее к совершенно иной теме, которая заставляла ее забыть, о чем первоначально шла речь.

Слушая бессвязные реплики Мадлен, Маньяба терялся и вынужден был призывать женщину к молчанию, чтобы не утомлять и не волновать ее. Тогда к Мадлен возвращалось спокойствие, и Маньяба получал более разумные ответы. Но и они не давали точного ответа о состоянии женщины. В конце допроса, когда Маньяба обратился к Мадлен в последний раз, она стала повторять только одно:

— Я не помешана. Почему вы хотите заставить меня страдать? Мне здесь очень хорошо.

На все попытки доктора успокоить ее, на все его убеждения молодая женщина отвечала только этой фразой или однообразным отрицанием. Она вернулась в угол, где ее нашли, и взгляд ее с очевидным испугом переходил от Франсуа к Маньяба. Во время допроса Франсуа Горме молчал. Он наблюдал за Мадлен, чтобы, когда ее взгляд обращался к нему, она могла почерпнуть силы и мужество в его тайной поддержке.

Маньяба не добился никакого результата, и так как Мадлен не хотела отвечать на его вопросы, то он вышел, оставив Франсуа наедине с помешанной, не предупредив товарища о своих намерениях. Но Мадлен и тогда не изменила своего положения. Она боялась ловушки и остерегалась. Франсуа также не трогался с места. Маньяба, вернувшись, нашел его таким же спокойным и равнодушным, как и оставил. Оба врага перешли в другую комнату. Маньяба запер дверь и сказал тихим голосом:

— Сегодня ночью я велел сделать отверстия в потолке этой комнаты. Через эти отверстия я буду лить воду на госпожу Гонсолен. Я заставлю ее говорить, заставлю забыть роль, которую она играет столь совершенно.

Франсуа вздрогнул, но ничего не сказал. Маньяба продолжал:

— Если воды будет недостаточно, я употреблю угрозы, уколы и раскаленное железо. Если она по-прежнему будет сопротивляться, я разобью ее энергию опиумом, эфиром и хлороформом.

Франсуа сделал резкое движение и схватил Маньяба за руку.

— Вы этого не сделаете, — сказал он изменившимся голосом. — Это будет превышением ваших прав.

Маньяба посмотрел на него с удивлением:

— Я так же, как и вы, мой юный друг, не хочу прибегать к столь сильным средствам, которые перечислил. Признаюсь, это будет зависеть от госпожи Гонсолен: перестав притворяться, эта женщина избавится от дальнейших допросов.

— Но это варварство…

— А разве хорошо было убивать мужа? Неужели вы думаете, что я буду колебаться, употребить эти средства или нет, чтобы добиться правды от женщины, которая совершила убийство и надеется остаться безнаказанной?

— Вы не можете предвидеть решения судей.

— Мне достаточно моего убеждения.

— Госпожа Гонсолен, может быть, не виновна.

— Тем лучше, если она не виновна, стало быть, она действительно помешана. Я буду рад, если я ошибся.

— Не виновна она или виновата, кто дает вам право мучить эту женщину? Только один суд может вынести ей наказание. Вам не дозволено прибегать к действиям, напоминающим пытки инквизиции…

— Потише, мой юный друг, не горячитесь. Я сделаю, что сказал, и прошу не гневаться. Никто на свете не может запретить мне это. Эти пытки, о которых вы говорите, не я придумал. К ним прибегали самые знаменитые врачи.

— Пусть так. Но я не хочу нести ответственность за ваши кощунственные поступки. Я попрошу судей назначить вместо меня другого доктора, с которым вы сойдетесь лучше.

— Вы свободны, господин Горме. Позвольте мне только сделать вам одно замечание. Вода не может оскорбить вашего человеколюбия. Подождите результатов. Использование воды везде практикуется как средство запугивания. Напрасно вы назвали его варварским. Правда, подобный душ был причиной нескольких несчастий, но это случилось вследствие неосторожности. В Париже я провел несколько лет в больнице для душевнобольных и часто слышал, что холодный душ приносил страдальцам большую пользу. Следовательно, ваши опасения безосновательны.

Маньяба говорил с улыбкой на губах и с иронией в голосе. Франсуа не отвечал. «Если я уйду, Мадлен погибнет. Кто-нибудь должен помогать ей переносить все мучения этого варвара», — подумал он. Маньяба продолжал тем же тоном:

— Я убедил вас?

Франсуа охватил испуг. Видеть страдания своей любовницы, видеть, как это тело, которое он покрывал горячими поцелуями, будет изгибаться от прижиганий раскаленным железом! Он боялся потерять силы, выдать себя. Она, Мадлен, не скажет ничего, пока он будет тут, при нем она умрет под пытками, не произнеся ни одного лишнего слова, но он, Франсуа, не чувствовал в себе мужества выдержать подобное зрелище. Он предпринял последнюю попытку.

— Как ни преступна госпожа Гонсолен, я прошу вас не забывать обязанностей, налагаемых на вас человеколюбием. Вам действительно позволено употребить средства, на которых вы остановились, но я думал, что при вашей опытности нет резона прибегать к ним. Я не склонен защищать эту помешанную, но думаю, что в данном случае я прав. Хотя я еще молод и испытываю к вам большое уважение, позвольте мне заметить, что опытные доктора не имеют обыкновения прибегать к таким радикальным мерам. Лишь после глубоких исследований они берутся за подобные средства, и только в том случае, когда полностью уверены, что больной, вверенный их попечениям, притворяется помешанным.

— У меня такое же отвращение к этим методам, что и у вас, и, прежде чем приняться за них, я использую терапевтические способы. Хоть вы и противитесь, я все-таки применю холодную воду и пока ограничусь этим. Но через несколько дней, а может быть, и завтра, я дам ей опиум, чтобы сломить упорство. Он бессилен против проявлений умственного расстройства, но отлично действует на человека физически и духовно здорового и таким образом всегда выдает обманщика.