Жорж Сименон - Револьвер Мегрэ
— А твоя сестра отдавала отцу свое жалованье?
— Нет. Она платила только за питание. Она все высчитывала до копейки, но не платила ни за квартиру, ни за отопление, ни за электричество. А она больше всех тратила света, потому что полночи читала, лежа в постели.
— А ты ему отдавал все?
— Да.
— Ты не куришь?
— Нет.
Появление омара надолго прервало их беседу. Ален тоже казался успокоенным. Правда, иногда — он сидел спиной к двери — он поворачивался и смотрел на входящих.
— Что ты все оглядываешься?
— Может быть, она придет?
— Ты думаешь, что она придет?
— Я заметил, что, когда вы говорили с этим человеком в холле, вы бросили взгляд в сторону бара, и я решил, что она там.
— Ты ее знаешь?
— Я никогда с ней не разговаривал.
— А она тебя знает?
— Она меня узнает.
— А где она тебя видела?
— Две недели тому назад на бульваре Ришар-Валлас.
— Ты был у нее в квартире?
— Нет. Я стоял напротив дома, у решетки.
— Ты следил за отцом?
— Да.
— Почему?
Мегрэ слишком поторопился. Ален замолчал…
— Я не понимаю, для чего вы все это делаете?
— Что все?
Взглядом Ален указал на стол, на омара, на вино, на всю роскошь, оплаченную Мегрэ, человеком, который, логически рассуждая, давно должен был запрятать его в тюрьму.
— В конце концов мы должны были поесть или нет? Я ничего не ел с самого утра. А ты?
— Я съел сандвич.
— Значит, пока мы обедаем, а там будет видно.
— А что вы будете делать?
— Вероятней всего, мы сядем на самолет, чтобы вернуться в Париж. Ты любишь самолеты?
— Нет, не очень.
— Ты уже бывал за границей?
— Нет. В прошлом году я должен был провести две недели в молодежном лагере в Австрии. Знаете, в порядке обмена между двумя странами. Есть такая организация. Я записался. Мне велели получить визу. А потом, когда наступила моя очередь, я заболел и лежал в постели. У меня был синусит.
Пауза. Мальчик вспомнил о всех своих невзгодах, а Мегрэ только и было нужно, чтобы он сам вернулся к этой теме.
— Вы с ней не говорили?
— С кем?
— С ней!
— Сегодня утром, в ее комнате.
— Что она сказала?
— Ничего.
— Это она виновата в несчастьях моего отца. Но вы сами увидите, что с ней невозможно бороться.
— Ты так думаешь?
— Признайтесь, что вы не посмеете ее арестовать?
— Почему?
— Не знаю. С ней всегда так. Она действует очень осторожно.
— Ты в курсе ее деловых отношений с твоим отцом?
— Не очень. Я только несколько недель тому назад узнал, кто она такая.
— Но он знаком с ней очень давно.
— Он познакомился с ней вскоре после смерти нашей матери. Тогда он этого не скрывал от нас. Я, конечно, не помню, потому что был совсем маленьким, но Филипп мне все рассказал. Отец ему объявил, что решил снова жениться и что это будет лучше для всех нас, в доме снова будет женщина, и она станет ухаживать за нами. Из этого ничего не вышло. Теперь, когда я ее сам видел и знаю, что это за женщина, я твердо уверен, что она просто смеялась над ним.
— Возможно.
— Филипп говорит, что отец был очень несчастен, что он часто по ночам плакал, лежа в постели. Он не видел ее долгие годы. Может быть, она уезжала из Парижа? А может быть, она тайком, не предупредив отца, переменила адрес. Года два тому назад я стал замечать, что отец очень изменился.
— В каком смысле?
— Трудно сказать. У него стало другое настроение. Он стал мрачным и каким-то беспокойным. Когда он слышал шаги на лестнице, он вздрагивал, но сразу успокаивался, даже если оказывалось, что это поставщик, пришедший требовать деньги.
Брат в то время уже жил отдельно. Сестра заявила, что в день своего совершеннолетия уедет от нас. Я, конечно, не сразу заметил, что он изменился. Это случилось постепенно, вы понимаете? Раньше, когда я заходил за ним в бар — мне приходилось это делать, выполняя его поручения, — я видел, что он пьет только виши. А теперь он начал пить аперитивы, и бывали вечера, когда он возвращался, изрядно нагрузившись, и объяснял, что у него болит голова. Он совсем иначе стал смотреть на меня, как будто стеснялся чего-то, и стал очень раздражительным.
— Ешь.
— Простите, но я уже сыт.
— А десерт?
— Если вы хотите…
— И тогда ты стал следить за ним?
Ален заколебался, он внимательно посмотрел на Мегрэ, нахмурив брови, и вдруг стал так похож на свою сестру, что Мегрэ даже отвел глаза.
— Я считаю нормальным, что ты попытался узнать, в чем дело.
— И все же я ничего не знаю.
— Понятно. Ты знаешь только, что он часто посещал эту женщину, обычно утром. Ты незаметно провожал его до бульвара Ришар-Валлас, ты сам это сказал. Ты стоял внизу, напротив дома, за решеткой Булонского леса. Наверно, твой отец и его знакомая подошли к окну. Это она тебя заметила?
— Да. Она показала на меня пальцем. Конечно, потому что я смотрел на ее окна.
— Твой отец объяснил, кто ты такой. Он потом спрашивал тебя?
— Нет. Я ждал, что он заговорит со мной об этом, но он молчал.
— А ты?
— Я не решился.
— Ты нашел деньги?
— Откуда вы узнали?
— Признайся, что вечером ты залез в бумажник отца, конечно, не для того, чтобы взять деньги, но чтобы узнать…
— Нет, не в бумажник. Он прятал деньги под рубашками в комоде.
— Много?
— Иногда сто тысяч франков, иногда больше, иногда только пятьдесят.
— Часто?
— Как когда. Раз или два раза в неделю.
— И на другой день после того, как появлялись деньги, он шел на бульвар Ришар-Валлас?
— Да.
— И потом деньги исчезали?
— Она оставляла ему совсем немножко. Несколько мелких купюр.
Ален заметил огонек, блеснувший в глазах Мегрэ, который смотрел на дверь, но у него хватило силы воли не обернуться. Он понял, что вошла Жанна Дебюль.
Позади нее шел Брайен, вопросительно смотревший на комиссара, который, в свою очередь, сделал знак, разрешая агенту прекратить наблюдение.
Она появилась так поздно, потому что поднималась к себе в номер переодеться. На ней был строгий вечерний туалет, явно сшитый знаменитым портным, на руке широкий бриллиантовый браслет, крупные бриллианты в ушах.
Она не заметила комиссара и Алена и шла следом за метрдотелем, многие женщины с интересом разглядывали ее.
Ее посадили недалеко от них за маленький столик, который стоял почти напротив; она села, оглядела зал и, в то время когда ей протянули меню, встретила взгляд Мегрэ и сразу же стала пристально смотреть на его спутника.
Мегрэ улыбался спокойной улыбкой хорошо пообедавшего человека. Ален, страшно покраснев, не осмеливался взглянуть на нее.
— Она меня видела?
— Да.
— А что она делает?
— Презирает меня.
— Что вы хотите сказать?
— Она делает вид, что прекрасно себя чувствует, закурила сигарету, наклонилась, чтобы выбрать закуски с тележки, которая стоит рядом с ее столиком. А теперь она обсуждает с метрдотелем меню и сверкает бриллиантами.
— Вы ее, конечно, не арестуете! — сказал Ален с горечью, и в его голосе прозвучал вызов.
— Я ее не буду арестовывать сегодня, потому что, если бы я поступил так неосмотрительно, ей бы удалось очень быстро выпутаться.
— Она всегда выпутается, а мой отец…
— Нет. Не всегда. Здесь, в Англии, я бессилен, потому что мне пришлось бы доказывать, что она совершила преступление, предусмотренное законом экстрадиции, то есть выдачи преступника другому государству, но она не вечно будет жить в Лондоне. Ей нужен Париж. Она вернется, и у меня будет время заняться ею. Даже если это не произойдет сейчас, ее очередь все равно наступит. Бывает, что мы оставляем людей на свободе на целые месяцы, и это выглядит так, как будто они смеются над нами. Можешь на нее посмотреть. Тебе нечего стыдиться. Она храбрится. Но тем не менее она хотела бы сейчас быть на твоем месте, а не на своем. Предположим, что я оставил бы тебя у нее под кроватью. Она вернулась бы. Значит, в эту минуту…
— Не продолжайте.
— Ты бы выстрелил?
— Да.
— Почему?
Ален пробормотал сквозь зубы:
— Потому!
— Ты жалеешь?
— Не знаю. На земле нет справедливости.
— Нет, есть. Конечно, если бы я не возглавлял специальную бригаду и не должен был отчитываться перед начальником, судьей, прокурором и даже журналистами, если бы я был хоть на сегодняшний день всемогущим, я бы все устроил иначе.
— Как?
— Во-первых, я бы забыл, что ты стащил мой револьвер. Но это я еще могу сделать. Затем я бы постарался, чтобы один промышленник, не помню откуда, забыл, что его заставили отдать бумажник, сунув ему под нос револьвер, и думал, что он его просто потерял.
— Револьвер не был заряжен.
— Ты уверен?
— Я вынул все патроны. Мне нужны были деньги, чтобы доехать до Лондона.
