Стенли Эллин - Случай для психиатра. Легкая добыча. Одержимость кровью
Несмотря ни на что, Ник, не забывай, что, если женщина прибегает к слезам для одержания победы, мужчине следует прикинуться маленьким мальчиком. Все женщины — матери, Ник, все таковыми и остаются. Включая и тех, что из Движения свободных женщин. И все они ничего так не желают, как видеть перед собой грозного самца, сосущего свой пальчик с поникшей головой, ожидая материнской ласки, которой они мечтают его одарить.
Я становлюсь маленьким мальчиком. Ранимым, побитым и просящим жалости.
— Джоан, мы можем все исправить. Я не хочу, чтобы все рухнуло. Я не могу. Прошу тебя, Джоан, помоги мне.
Она, кажется, заколебалась, не зная, надо ли разреветься или выругаться.
— Пит, за все это время ты ничего не сказал, ничем не поделился… У тебя нет доверия ко мне…
— Только эти последние безумные месяцы. Не больше.
— Ах, Пит!
Она выбрала слезы. Буря прошла. Я приблизился к ней. Она приняла мои утешения, ее тело прижалось ко мне, руки обвили меня, впились в мою спину. Она подняла голову, освещенная зарей нового дня.
— Пит, это не преступление, — иметь несколько странные наклонности. И кто-то вроде доктора Эрнста может тебе помочь. Я знаю, что ты думаешь о психотерапии, но не говори ничего, Пит, не отказывайся. Я сейчас же ему позвоню.
Ультиматум?
— Джоан, послушай…
— Я хочу позвонить ему сейчас же, Пит.
Конечно, это ультиматум.
— Свяжись с ним, Джоан. Скажи, я желал бы встретиться с ним, как только это будет возможно.
И что делаешь ты, не приближайся к открытому окну на восьмом этаже над 60-й Восточной улицей, пока набираешь номер, ибо, беби, ты этого ищешь.
— Бедный Пит, мальчик мой…
Герр доктор излучает сострадание.
— Конфронтация с самим собой столь же трудна? Взаимопонимание так болезненно?
Этот грязный коротышка узнает все. Да, он превратит меня в болезненное месиво. Но я не доставлю ему удовольствия признанием. Я безразлично пожимаю плечами — это вызывает новый приступ боли, — и он кивает. Я не знаю, убежден он в моем безразличии или стоицизме. Он поворачивается к Джоан.
— Что до вас, дитя мое, эпизод, представленный нам обвиняемым… Можете ли вы утверждать, что не находите никаких изменений? Никакого преуменьшения?
— Нет. Но я выгляжу законченной кретинкой. Полной идиоткой. Я не была такой, как он хочет показать.
— В тот момент у вас создалось впечатление, что он не полностью откровенен с вами?
— Да. Тогда я попыталась заставить его рассказать мне все.
Доктор, казалось, был потрясен.
— Все? Историю его случая? С детства?
— Нет. С того момента, когда появился страх невозможности заниматься любовью со мной. Он сказал, что потому и подцепил девицу в Лондоне: попытаться понять, посмотреть, и подобная вещь произошла и с ней. Вплоть до того дня, когда ради смеха она надела свой парик ему на голову, и это его возбудило. Тогда его действительно охватила паника. Поэтому в Копенгагене он захотел переспать еще с одной девицей…
— Которую звали Карен?
— Полагаю, да. И на этот раз он был беспомощен до тех пор, пока не надел одежду этой девицы.
— Ach, so. И еще он вам описал свои отношения с женщиной по имени Вивьен Дэдхенни?
— Да. И рассказал, как он придумал план провоза ее белья к нам. Он сказал, что набирался храбрости, чтобы попросить меня… ну, ладно… поиграть с ним, согласиться в надежде, что мы вернемся к нашей прежней сексуальной жизни. Позволить ему надеть это белье, когда мы займемся любовью и будем одни в доме. Он сказал, что это могло быть решением.
— И вы поверили в то, что он говорил? На слово?
— В тот момент — да. Но мне трудно было согласиться, — застонала она. — Я не могла. То есть, вы понимаете, это подошло бы для него, но для меня было бы все наоборот, я уверена. Я стала бы совершенно фригидной. Это слишком, просто немыслимо. Нет, я не могла согласиться на такую игру.
— И он узнал об этом?
— Это нужно было сделать. Я сказала ему, что раз он будет проходить курс лечения и постарается стать нормальным мужчиной, я буду сносить все. Я сказала ему, что кроме этого есть только одно решение — развод, и на моих условиях.
— Каких именно?
— Никогда больше он не имел права видеть Ника.
В номере отеля пахнет сыростью. Люстра светит бледно-желтым светом единственной уцелевшей лампы. Из окна видна мокрая кирпичная стена.
Вивьен, улыбаясь, разглядывает эту убогость, тихо напевая:
— Нью-Йорк, Нью-Йорк, чудесный город…
— Я сожалею, Вив, но, по крайней мере, это уединенное место.
— Мы больше не можем идти проторенными путями. Удобства есть, я надеюсь? Или горшок под кроватью?
— Нет, ванна там, за этой дверью. Ты можешь не верить, дорогая, но даже подобная дыра стоит бешеных денег.
— Если ты не получал отпущения грехов, то хотя бы оплачивал их. Тем не менее «Плаза»…
— Я буду откровенен и груб, Вив. Этого номера вполне достаточно для кратких встреч, и ты отлично знаешь, нам не на что больше надеяться. Час или два то тут, то там, уворованных из рабочего дня.
— Потому тебе и повезло, ибо я одна из тех извращенных личностей, находящих, что скрытность добавляет удовольствия. Но тебе почему это нравится?
— Я не могу рисковать, если хочу сохранить Ника.
— Я не возмущаюсь, дорогой. Как бы то ни было, если твоя жена соглашается играть в эту игру, что я могу поделать?
— Ничто не изменится. Поверь мне, она совершенно не способна играть так, как это делаешь ты. Она превращается в мегеру, и все идет прахом.
— А теперь все не так?
— Меньше, чем можно было ожидать. Поскольку я предстаю перед промывателем мозгов и прилагаю усилия выкарабкаться, она удовлетворена.
— А ты?
— Я выживаю, — говорю я, кладя руки на ее округлый зад. — Почему бы и нет? Посмотри только, что меня утешает.
— Но используется не в полной мере.
Она отстраняется, открывает ящик комода и запускает руки в знакомое белье.
— Здесь все?
— Все.
— Отлично.
Войдя со мной в комнату, Вивьен кладет на комод принесенный пакет. Разрывает шпагат и бумагу и открывает картонную коробку.
— А для полноты картины…
Она оборачивается и выставляет напоказ парик и атласные туфли на высоком каблуке.
— Теперь, дорогой, задерни занавески.
Кирпичная стена гарантирует нам, что абсолютно никто не может нас видеть сквозь запотевшие стекла, но я отлично знаю ее желание настоять на своем. Я их задергиваю.
— Скрытность добавляет удовольствия, — повторяет Ирвин Гольд. — Дерьмо!
Герр доктор улыбается, демонстрируя желтые зубы.
— Одна из основ пуританизма, мэтр. А если подумать о состояниях, созданных благодаря этому предприимчивыми людьми, не стоит ужасаться, — он вновь скалится, повернувшись ко мне, — Признаёте, Пит, что нежная сценка, на которой мы только что присутствовали, верна во всех деталях?
— Да.
— И что подобные сценки часто повторялись в этом малоприятном убежище?
— Да.
— В течение долгого времени?
— Я хотел бы ответить, но не могу. Мне очень больно, у меня затекли ноги, а в мою спину, пока я сижу прямо в этом кресле, как мне кажется, вонзили кол.
Желтоватый оскал скрывается.
— Сколько времени?
— Я не знаю. Не помню.
— Ну как же так? Это необходимо, мой скрытный Пит. Это необходимо.
Макманус покусывает сигару, изучая свои карты. И бросает на стол двойку червей. Джоан покрывает его девяткой, он едва не умирает из-за моей десятки, а Грейс пасует. Раз-другой в месяц я обязан пригласить Макмануса с компаньоном сыграть вечерком в бридж, а Грейс — последняя в длинном списке; все партнеры Макмануса по бриджу — элегантные тигрицы с решительными чертами, готовые перегрызть горло по приказу хозяина. Это трудно для Джоан — партнерши сегодняшней тигрицы, потому что Макманус отказался играть против команды муж-и-жена («Потому что, Господи, жене стоит потереть нос, и муж тотчас знает, какая карта у нее на руках»), но еще более затруднительно для меня, бывшего его постоянным партнером. Джекилл, любезный и веселый за обедом, чтобы нравиться дамам, превращается в супер-Хайда, как только карты сданы.
Сейчас он протягивает руку, бросая шестерку бубей. Я могу только молить, чтобы удача от него отвернулась и он оказался в безвыходном положении. У меня не было такой масти. Грейс сбрасывает пятерку бубей, Макманус сбрасывает черви, Джоан тоже сбрасывает, и Макманус берет взятку. Он бросает косой, злой взгляд прежде, чем я смог отвернуть голову, вновь протягивает руку и бьет бубновым тузом, сбрасывает последнюю ненужную карту и заканчивает тем, что раскладывает оставшиеся перед собой.
— Вот, вот и вот. Двенадцать взяток на пиках.
Грейс держит марку. Она берет карандаш.
— Очень красивый шлем, — говорит эта сволочь и не удерживается, чтобы не добавить: — Жаль, что не объявили.
