Джун Томсон - Метод Шерлока Холмса (сборник)

Я немедленно узнал его по описанию ночного портье, переданному мне Лестрейдом, а также по несомненному сходству с матерью. Он унаследовал от нее горделивую осанку и аристократические черты лица, хотя и обезображенные порочным выражением. Впрочем, в течение тех нескольких секунд, когда мы с ним в упор смотрели друг на друга, его лицо выражало главным образом потрясение и ужас.

Как ни странно, он первым из нас пришел в себя. Не успели мы с Лестрейдом и констеблями даже пальцем шевельнуть, как он, подгоняемый, несомненно, отчаянной потребностью в спасении, метнулся к открытой двери, запрыгав, словно заяц, прямо по скамьям.

Меня и Лестрейда задержал Норрис, вцепившийся в нас еще во время недавней стычки из-за горящего жгута. На то, чтобы высвободиться, у нас ушло несколько секунд. Будучи моложе и здоровее этих двоих, я вырвался первым, но оказался не готов к тому, что Норрис окажет сопротивление. Оттолкнув его, я бросился к двери, но он подставил мне подножку, и я споткнулся. Хотя я за считаные мгновения восстановил равновесие, Арнсворт сумел добраться до выхода, выскочить наружу и захлопнуть за собой дверь. К тому времени, когда я снова распахнул ее и выбежал из часовни, Арнсворта нигде не было, хотя вся галерея отлично просматривалась вплоть до самого вестибюля, а добежать до него, пользуясь секундным преимуществом, он бы никак не успел. И тем не менее он исчез, как по волшебству.

Вы знаете, дружище, я часто повторяю свой излюбленный принцип: «Отбросьте все невозможное; то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался». Должно быть, эта фраза вам давно приелась, однако она все так же справедлива. Когда я стоял там, созерцая пустую галерею, логика подсказала мне, что этому имеется единственное объяснение, каким бы сверхъестественным оно ни казалось. Должно быть, Арнсворт ускользнул через какую-то потайную дверцу, имевшуюся в галерее.

Примерно на середине галереи, по правой стене, стояли рыцарские доспехи, позади которых висел длинный занавес из плотного алого бархата, служивший для них фоном. Я заметил, что кромка занавеса качается, словно от легкого сквозняка, но никакого сквозняка не ощущал; огонь в светильниках, освещавших проход, и развешанные по стенам стяги тоже оставались неподвижны. Поэтому я, а за мной Лестрейд, устремился к занавесу и отдернул его: за ним оказалась старинная дубовая дверь, очень похожая на ту, что вела в часовню.

Когда я распахнул ее, за нею оказалась винтовая лестница, которая, по-видимому, вела в западную башню.

Я побежал по каменным ступеням наверх, следуя резким изгибам спирали – это было головокружительное ощущение, особенно если учесть, что лестница была так тесна, что я плечами задевал ее стены. Крошечные окна, больше напоминавшие щели, пропускали немного свежего воздуха, столь необходимого здесь; сквозь их узкие прорези мелькали ров и окружавшие замок сады, которые все удалялись и удалялись по мере того, как я продвигался наверх, пока наконец не сумел разглядеть верхушки деревьев и водную гладь рва – ровную и спокойную, будто зеркало, в котором отражались голубое небо и медленно плывущие по нему белые облака.

Подъем показался мне вечностью, но вот лестница кончилась небольшой полукруглой площадкой с низенькой дверцей. Я осторожно толкнул ее и, низко нагнувшись, вышел на крышу башни. Лестрейд последовал за мной.

Гилберт Арнсворт не ожидал увидеть нас здесь. Толстые стены приглушили звук наших шагов, и только когда Лестрейд чертыхнулся, споткнувшись на пороге маленькой дверцы, Арнсворт наконец заметил нас.

Он стоял у дальнего края крыши, созерцая виды лесов и полей, и по его расслабленной позе я понял: он уверен, что ему удалось избежать ареста. Услышав возглас Лестрейда, он обернулся, увидел нас и не поверил своим глазам. На лице его отразилась злость, какую обычно испытывает маленький ребенок, когда его затея неожиданно срывается.

На протяжении всей своей жизни Гилберт Арнсворт не знал никаких помех и препятствий и, по-видимому, надеялся, что ему будет вечно везти, вне зависимости от его собственных поступков. Он возомнил себя богом, неподвластным любым карам и невзгодам, которые обрушиваются на остальных людей. Когда инспектор Лестрейд в сопровождении двух констеблей, которые уже были здесь, приблизился к нему, произнес высокопарные, отдававшие безысходностью слова: «Гилберт Ричард Гренвилл, девятый граф Арнсворт, вы арестованы по подозрению в убийстве» – и достал из кармана наручники, он не смог этого вынести.

Я видел, как он отпрянул, не в силах отвести глаза от Лестрейда, точно загипнотизированный жутковатой торжественностью минуты; но чары рассеялись, и он вновь устремил взгляд на каменные зубцы стен и далекий пейзаж.

Я прочел его мысли, Уотсон, так отчетливо, словно они были написаны у него на лице, но ничего не успел сделать: с диким воплем, заглушившим мой собственный вскрик, он вскочил на узкий парапет, возле которого стоял, мгновение его силуэт с раскинутыми в стороны руками вырисовывался на фоне лазурного неба, а затем он бросился вниз.

Я, Лестрейд и два констебля ринулись к зубчатой стене и выглянули наружу – только для того, чтобы увидеть, как его тело погружается в воды рва, словно огромная морская птица, ищущая добычу в его глубинах.

Кто знает, о чем он думал. Верил ли он по-прежнему в свою неуязвимость? Был ли убежден, что ему удастся выплыть, перебраться на ту сторону рва и все-таки сбежать?

Если так – это была трагическая ошибка. Он не появился на поверхности рва, лишь легкая рябь пробежала по зеркалу воды, достигла поросших травой берегов, а через несколько мгновений все опять успокоилось.

Позже полицейские с помощью двух садовников вытащили его тело из воды. Остальное, как говорится, история, которая не всегда бывает достоверна.

Новый граф Арнсворт, кузен Гилберта Юстас, унаследовал титул и водворился в замке, а вдовствующая леди Арнсворт поселилась во Вдовьем домике, расположенном в дальнем уголке поместья. Как вам уже известно, она недавно скончалась. Смерть Гилберта Арнсворта была приписана несчастному случаю, следствие вернулось к первоначальной версии: Энни Дэйвис погибла от руки неизвестного убийцы. Насколько я знаю, эти две смерти так и не связали между собой.

– Неизвестный убийца! – воскликнул я. – Ведь это несправедливо, Холмс!

Мой друг пожал плечами и скептически усмехнулся.

– С моральной точки зрения, возможно, Уотсон; но не с позиций закона. Прямых улик против Арнсворта не было, только серьезные подозрения. Ни кэбмена, ни ночного портье так и не попросили опознать Арнсворта в молодом человеке, сбежавшем на рассвете из отеля, и пассажире, который велел доставить его к воротам замка Арнсворт. Кроме того, разве не заплатил наследный граф за смерть проститутки своею смертью? Что ж, напишете вы об этом рассказ, а, дружище?

Я на мгновение задумался. Я ощущал острую потребность представить эти факты на суд читателей и хотя бы в малой степени поколебать вечное неравенство между могущественными богачами и беззащитными бедняками, однако в душе я знал, что отчет об этом деле никогда не будет опубликован. Ибо, как указал Холмс, вина Гилберта Арнсворта так и не была окончательно доказана, имелись лишь серьезные основания подозревать его; предположив иное, я сам допустил бы несправедливость.

Поэтому я помещаю отчет о деле Арнсворта среди других неопубликованных бумаг, в надежде, что когда-нибудь мы получим доказательства вины Арнсворта и люди наконец узнают правду.

Дело о пропавшем корабле

Проглядывая свои записи, я заметил, что 1889 год оказался для моего старого друга Шерлока Холмса особенно насыщенным. Кроме тайны пяти апельсиновых зернышек и дела о рейгетских сквайрах, с которыми мои читатели уже успели познакомиться, были и другие расследования, отчеты о которых я, по разным причинам, решил не публиковать. Среди них – дело об обществе нищих-любителей «Парадол-чэмбер», о странных приключениях Грайса Петерсона на острове Юффа и Кемберуэльское дело об отравлении, наконец, случай с пропавшим британским судном «Софи Эндерсон», к расследованию коего был немного причастен и я.

Помню, дело это началось одним апрельским утром, спустя некоторое время после моей женитьбы на мисс Мэри Морстен[63] и возвращения к врачебной практике. Я возвращался домой от пациента, проживавшего поблизости от Бейкер-стрит, и вдруг по какому-то наитию решил заглянуть к Холмсу, которого не видел уже несколько недель. Свернув на знакомую улицу, я заметил на противоположном тротуаре плотного коренастого мужчину. Он шел в том же направлении, что и я, однако поминутно останавливался, чтобы взглянуть на номера домов и свериться с клочком бумаги, который держал в руке.