Агата Кристи - Третья
– Вы его не писали?
– Нет. И подпись у меня совсем другая. Вот посмотрите сами. – Он обвел взглядом стол, словно в поисках образчика своей подписи, и автоматически повернул к Пуаро чековую книжку, на которой только что расписался. – Видите? Росчерк в письме совсем другой.
– Но это поразительно, – сказал Пуаро. – Просто поразительно. Кто же тогда написал письмо?
– Я и сам хотел бы знать.
– А ваша супруга… простите… не могла?…
– Нет, нет. С какой стати? Да и зачем бы Мэри поставила мою подпись? Но в любом случае она прежде рассказала бы мне, предупредила бы о вашем визите.
– Значит, у вас нет никакого представления, кто мог бы отправить мне это письмо?
– Ни малейшего.
– И вы не знаете, мистер Рестарик, в чем именно заключается дело, ради которого вы, как указано в письме, якобы хотели заручиться моими услугами?
– Ну откуда же мне знать?
– Прошу прощения, – сказал мосье Пуаро, – но вы не дочитали письма. Там после подписи есть еще маленький постскриптум.
Рестарик перевернул лист другой стороной и прочел машинописные строчки: «Дело, о котором я хотел бы посоветоваться с вами, касается моей дочери Нормы».
Рестарик переменился в лице, его брови сдвинулись.
– А, вот что! Но откуда же… Кто стал бы вмешиваться?… Кому об этом может быть известно?
– Не уловка ли это, чтобы подвигнуть вас обратиться ко мне? Какой-нибудь ваш друг из самых лучших побуждений? Вы действительно не представляете себе, кто может быть автором письма?
– Не представляю.
– И у вас нет никаких неприятностей из-за одной из ваших дочерей? Из-за вашей дочери Нормы?
Рестарик сказал медленно:
– У меня действительно есть дочь, которую зовут Норма. Моя единственная дочь… – При последних словах его голос изменился.
– И у нее какие-то неприятности? Она попала в беду?
– Нет, насколько мне известно.
Но ответил он не сразу.
Пуаро наклонился к нему через стол.
– Мне кажется, это не совсем так, мистер Рестарик. Мне кажется, у вашей дочери есть какие-то неприятности. Возможно, серьезные.
– Почему вы так думаете? Вам кто-нибудь что-нибудь об этом говорил?
– Я исхожу исключительно из вашей интонации, мосье. К тому же в наши дни у многих людей, – продолжал Эркюль Пуаро, – очень много тревог из-за дочерей. Милые барышни обладают удивительным талантом навлекать на себя всяческие неприятности и беды. Не исключено, что и в вашем случае так.
Несколько секунд Рестарик молча барабанил пальцами по столу.
– Да, я тревожусь за Норму, – сказал он наконец. – Она трудная девочка. Нервная, истеричная. Я… к несчастью, я плохо ее знаю.
– Без сомнения, какой-нибудь молодой человек?
– В определенной мере, но тревожит меня не только он. По-моему… – Он внимательно посмотрел на Пуаро. – Я могу положиться на вашу сдержанность?
– Залогом тому моя профессия.
– Видите ли, вопрос в том, как найти мою дочь.
– Простите?
– В прошлую субботу она, по обыкновению, приехала в наш загородный дом. А в воскресенье вечером уехала назад в Лондон, где живет в квартире с еще двумя девушками, но теперь я узнал, что там она не появилась. Значит, она… поехала куда-то еще.
– Иными словами, она исчезла бесследно?
– Ну, это звучит слишком уж мелодраматично, хотя, по сути, и так. Полагаю, что есть какое-то нормальное объяснение, но… у всякого отца, мне кажется, сердце было бы не на месте. Видите ли, она не предупредила своих сожительниц и не позвонила.
– И они встревожились?
– Нет, не сказал бы. По-моему… ну… по-моему, они принимают такие вещи как нечто само собой разумеющееся. Девушки ведь теперь пошли очень самостоятельные. Куда больше, чем пятнадцать лет назад, когда я уехал из Англии.
– Но молодой человек, которого вы не одобряете? Она не могла уехать с ним?
– От души надеюсь, что нет. Не исключено, но не думаю… моя жена не думает, что она так поступила. Вы же, если не ошибаюсь, видели его в тот день, когда навестили моего дядю…
– А, да! Мне кажется, я представляю, о каком молодом человеке вы говорите. Бесспорно, очень красивый молодой человек, но не из тех, которые нравятся отцам. Я заметил, что ваша супруга тоже не очень довольна.
– Моя жена убеждена, что в тот день он пробрался в дом, надеясь остаться незамеченным.
– Быть может, он осведомлен, что там ему рады не будут?
– Более чем осведомлен, – сказал Рестарик сухо.
– Но в таком случае не считаете ли вы тем более вероятным, что ваша дочь могла поехать к нему?
– Не знаю, не знаю. Я так не думал… вначале.
– В полицию вы не обращались?
– Нет.
– Если кто-то вдруг исчезнет, разумнее всего поставить в известность полицию. Они тоже умеют молчать, и у них в распоряжении есть средства, недоступные частным лицам вроде меня.
– Я не хочу приплетать сюда полицию. Речь же идет о моей дочери, как вы не понимаете! О моей дочери! Если она решила убе… уехать на короткое время, не сообщив нам, это ее дело. Оснований полагать, что ей грозит какая-то опасность, нет ни малейших. Мне… мне просто бы хотелось знать, где она. Для моего собственного спокойствия.
– Может быть, мистер Рестарик (надеюсь, я не слишком злоупотребляю вашей любезностью), что ваша тревога за вашу дочь объясняется не только этим?
– С чего вы взяли?
– Ну, в наши дни в том, что девушки уезжают на несколько дней, не предупредив родителей или подруг, с которыми живут в одной квартире, ничего необычного нет. И я полагаю, тревожитесь вы только потому, что тут замешано что-то еще.
– Что же, в чем-то вы, возможно, и правы. Но… – Он посмотрел на Пуаро с сомнением. – Очень нелегко говорить о подобных вещах с посторонними.
– Наоборот, – заметил Пуаро. – О таких вещах говорить с посторонними несравненно легче, чем с друзьями или знакомыми. Вы не согласны?
– Да, пожалуй, пожалуй. Я понимаю вашу мысль. Хорошо, сознаюсь, что моя девочка меня очень тревожит. Видите ли, она… она не совсем такая, как ее ровесницы, и уже кое-что очень напугало меня… нас обоих напугало.
– Вероятно, – сказал Пуаро, – ваша дочь переживает трудный возраст, в определенном смысле почти подростковый, когда девушки, говоря откровенно, способны на поступки, за которые их просто нельзя считать ответственными. Не сочтите меня неделикатным, если я осмелюсь высказать предположение. Ваша дочь, возможно, очень расстроена тем, что у нее есть мачеха?
– К несчастью, это верно. Хотя никаких настоящих причин расстраиваться у нее нет, мосье Пуаро. Другое дело, если бы я и моя первая жена расстались недавно. Но с тех пор прошло полтора десятка лет. – Он помолчал. – Буду с вами откровенен. В конце-то концов, все это давно известно. Мы с моей первой женой довольно быстро стали чужими людьми. Мне нечего скрывать. Я встретил другую женщину и по уши влюбился. И уехал с ней в Южную Африку. Моя жена не признавала разводов, и я не просил ее развестись со мной. Я вполне обеспечил ее и нашу дочь – ей тогда было всего пять лет…
После некоторого молчания он продолжал:
– Сейчас, вспоминая, я отдаю себе отчет, что тогдашнее мое существование меня не устраивало уже довольно давно. Мне хотелось поездить по свету. И необходимость сидеть в четырех стенах выводила меня из себя. Мой брат упрекал меня за то, что я недостаточно усердно занимаюсь делами нашей семейной фирмы. Он выговаривал мне за лень. Но меня жизнь за конторкой не привлекала. Я не находил себе места. Меня манили приключения. Мне хотелось повидать мир, проникнуть в места, где до меня редко кто-нибудь бывал… – Он внезапно оборвал свои признания. – Ну, да к чему докучать вам историей моей жизни! Короче говоря, я уехал в Южную Африку, и Луиза поехала со мной. Ничего хорошего, скажу откровенно, из этого не вышло. Я был в нее влюблен, но мы непрерывно ссорились. Южную Африку она возненавидела. Ей хотелось жить в Лондоне, в Париже, на модных курортах, и мы расстались меньше чем через год.
Он вздохнул.
– Возможно, мне следовало тогда же вернуться, – вернуться к пресной жизни, так мне опротивевшей. Но я не вернулся. Не знаю, как меня встретила бы моя жена. Возможно, сочла бы, что простить меня – ее долг. А свой долг она исполняла неукоснительно!
Пуаро не преминул заметить легкую горечь в его тоне.
– Однако полагаю, я обязан был больше думать о Норме. С другой стороны, у девочки была мать. Финансово обе были вполне обеспечены. Я иногда писал ей и посылал подарки, но мне даже в голову не приходило поехать в Англию повидаться с ней. Впрочем, винить меня особенно нельзя. Я вел совсем другую жизнь, и мне казалось, что редкие свидания с отцом будут ее только расстраивать и могут дурно на нее повлиять. Как бы то ни было, мне казалось, что мной руководят самые лучшие побуждения.
Теперь Рестарик говорил быстро. Он как будто находил облегчение в том, чтобы выговориться перед благорасположенным слушателем. Пуаро часто вызывал такое доверие и старательно этому содействовал.
