Агата Кристи - Лощина
Эдвард поспешил заметить, что не очень разбирается в этом вопросе, и губы Дэвида скривились в презрительной улыбке.
Гаджен, двигаясь несколько медленнее обычного, чтобы передать ощущение скорби, внес на подносе кофе.
– О, Гаджен, – обратилась к нему леди Энкейтлл, – об этих яйцах… Я хотела было, как всегда, поставить на них карандашом дату. Не попросите ли вы миссис Медуэй сделать это?
– Я думаю, миледи, вы сами убедитесь в том, что все исполнено должным образом. – Он кашлянул. – Я сам все сделал.
– О, благодарю вас, Гаджен!
Когда он вышел, леди Энкейтлл негромко заметила:
– Поистине Гаджен великолепен! Да и все слуги просто удивительны. Им можно посочувствовать, что приходится терпеть в доме полицейских. Для них это, наверное, ужасно. Между прочим, кто-нибудь остался?
– Ты имеешь в виду полицейских? – спросила Мидж.
– Да. Разве они обычно не оставляют в холле кого-то из своих? Или, может быть, он следит за парадной дверью из кустов?
– Зачем им нужно стеречь парадный вход?
– Я, право, не знаю. Судя по книгам, они всегда так делают. А потом ночью еще кто-нибудь оказывается убитым.
– О Люси, не надо! – воскликнула Мидж.
– Извини, дорогая. Глупо с моей стороны. И конечно, никого больше не убьют. Герда уехала домой… Я хочу сказать… О, Генриетта, дорогая, извини! Я не хотела…
Генриетта ничего не ответила. Она стояла у круглого столика, разглядывая записи, сделанные во время вчерашней игры в бридж.
– Извини, Люси, что ты сказала? – спросила она.
– Мне хотелось бы знать, остался ли кто-нибудь из полицейских?
– Как остатки товара после распродажи? Не думаю. Они все, должно быть, отправились к себе в участок, чтобы записать все, что мы сообщили, соответствующим «полицейским языком».
– На что ты смотришь, Генриетта?
– Да так, ни на что. – Она прошла через комнату и подошла к камину. – Что, по-твоему, делает сегодня Вероника Крэй?
Выражение беспокойства промелькнуло на лице леди Энкейтлл.
– Дорогая! Уж не думаешь ли ты, что она может снова явиться? Она, должна быть, уже слышала…
– Да, – задумчиво произнесла Генриетта, – думаю, она слышала.
– Кстати, это мне напомнило… – сказала леди Энкейтлл. – Я обязательно должна позвонить Кари. Мы не можем принять их завтра к ленчу, сделав вид, будто ничего не произошло.
Она вышла из гостиной.
Дэвид, проклиная в душе своих родственников, проворчал, что хочет посмотреть что-то в «Британике»[48]. «В библиотеке, – подумал он, – по крайней мере, будет спокойнее».
Генриетта, подойдя к стеклянной двери и открыв ее, вышла в сад. После минутного колебания Эдвард последовал за ней. Когда он подошел, она стояла, глядя на небо.
– Не так тепло, как вчера, не правда ли? – сказала она.
– Да, заметно холоднее, – вежливо отозвался Эдвард.
Генриетта стояла, глядя на дом. Окинула взглядом окна, потом повернулась в сторону парка. Эдвард понятия не имел о том, что у нее на уме.
– Давай лучше вернемся. Холодно. – Он двинулся к дому.
Генриетта покачала головой.
– Хочу немного пройтись. К бассейну…
– Я пойду с тобой… – Он сделал шаг в ее сторону.
– Нет, спасибо, Эдвард. – Слова звучали резко, словно рассекали холодный воздух. – Я хочу побыть одна с моим мертвым…
– Генриетта, милая… Я ничего не говорил, но ты знаешь, как я сожалею…
– Сожалеешь? Ты сожалеешь, что умер Джон Кристоу? – Тон был все таким же неприятно резким.
– Я хотел сказать, что мне жаль тебя, Генриетта. Я понимаю, это должно быть… большим потрясением.
– Потрясением? О, я очень вынослива, Эдвард! Я могу выдержать потрясение. А для тебя это тоже было потрясением? Что ты чувствовал, когда увидел его лежащим там, у бассейна? Полагаю, ты был доволен. Тебе не нравился Джон Кристоу.
– Он и я… У нас не очень много общего, – тихо сказал Эдвард.
– Как деликатно ты выражаешься! Как сдержанно! Однако, по правде говоря, у вас было нечто общее. Вы оба любили меня, не правда ли? Только это не объединяло вас… как раз наоборот.
Луна полностью вышла из-за облака, и Эдвард поразился, увидев лицо Генриетты. Он всегда представлял себе Генриетту в отражении Эйнсвика. Для него она навсегда осталась смеющейся девушкой с глазами, полными радостного ожидания. Женщина, которую он видел теперь перед собой, казалась незнакомой. Глаза ее сверкали, но были холодны и смотрели на него враждебно.
– Генриетта, милая, – сказал он серьезно, – поверь, я сочувствую тебе… в твоем горе, твоей потере.
– Горе?
Вопрос удивил его. Казалось, она спрашивала не его, а самое себя.
– Так быстро… это может случиться так быстро, – проговорила она тихо. – Сейчас жив, дышит, а через мгновение – мертв, его не стало, пустота!.. О, пустота! А мы едим крем-брюле и считаем себя живыми, в то время как Джон, который был самым живым среди нас, – мертв! Ты вслушайся в это слово: мертв… мертв… мертв. И вот оно уже не имеет смысла… никакого смысла. Просто странное коротенькое слово, похожее по звуку на треск сломанной ветки. Мертв… мертв… мертв… Как тамтам[49], звучащий в джунглях, верно? Мертв… мертв… мертв…
– Прекрати! Ради всего святого, прекрати!
Она с удивлением посмотрела на него.
– Ты не ожидал, что я буду так вести себя? Ты думал, я буду сидеть и тихо лить слезы в хорошенький носовой платочек, а ты будешь успокаивать меня, держа за руку? Конечно, это большое потрясение, но со временем я успокоюсь, а ты прекрасно утешишь меня. Ты в самом деле хороший. Ты очень хороший, Эдвард, но такой… совсем другой.
Эдвард отшатнулся. Лицо его напряглось.
– Да, я всегда это знал, – сказал он сухо.
Генриетта с ожесточением продолжала:
– Как ты думаешь, каково мне было сидеть весь вечер, зная, что Джон мертв и никому до этого нет дела, кроме меня и Герды! Ты – доволен, Дэвид – смущен, Мидж – взволнована, Люси – деликатно радуется тому, что ожили страницы «Ньюс оф де уорлд»!.. Разве ты не видишь всей чудовищности этого фантастического кошмара?
Эдвард ничего не ответил. Он отступил назад, в тень.
– Сегодня, – сказала Генриетта, глядя на него, – никто не кажется мне настоящим, никто… кроме Джона!
– Да, знаю. Я не очень настоящий, – тихо сказал Эдвард.
– Какая же я дрянь, Эдвард! Но я не могу иначе, не могу согласиться с тем, что Джон, в котором было столько жизни, – мертв!
– А я, наполовину мертвый, – живу…
– Этого я не имела в виду, Эдвард!
– Думаю, ты имела в виду именно это, и, очевидно, ты права.
– Это не горе… – продолжала она задумчиво, возвращаясь к прежней мысли. – Может быть, я не могу почувствовать горя. Может, никогда не смогу… И все же… мне хотелось бы горевать по Джону…
Ее слова казались невероятными. Однако Эдвард удивился еще больше, когда Генриетта вдруг сказала почти деловым тоном:
– Я должна идти к бассейну, – и скрылась за деревьями.
С трудом переставляя негнущиеся ноги, Эдвард вошел в дом.
Мидж видела, как Эдвард шагнул в гостиную. Ничего не видящий взгляд; в сером, словно иззябшем лице – ни кровинки. Он не заметил ее короткого восклицания, которое она сразу же подавила. Почти машинально он прошел по комнате, опустился на стул и, чувствуя, что от него чего-то ждут, сказал:
– Холодно.
– Вам холодно, Эдвард? Может быть, мы… может быть, я зажгу камин?
– Что?
Мидж взяла коробок спичек с камина, опустилась на колени и разожгла огонь. Осторожно, искоса она посмотрела на Эдварда. Он был, казалось, совершенно ко всему безразличен.
– Огонь – это очень хорошо, – наконец произнес Эдвард. – Он согревает…
«Надо же, совсем застыл, – подумала Мидж. – Но сейчас ведь не так холодно… Это Генриетта. Что она ему сказала?»
– Эдвард, пододвиньте стул ближе к огню.
– Что?
– Ваш стул, Эдвард, ближе к огню, – сказала она громко и медленно, словно говорила с глухим.
Неожиданно, настолько неожиданно (у Мидж сразу камень свалился с души), Эдвард, прежний Эдвард был опять с ней и нежно ей улыбнулся.
– Вы что-то сказали, Мидж? Извините! Я задумался.
– О, ничего особенного. Просто зажгла камин.
Трещали поленья, ярким и чистым пламенем горели еловые шишки. Эдвард смотрел на них.
– Какой приятный огонь!
Он протянул к пламени длинные тонкие руки, чувствуя, как напряжение покидает его.
– В Эйнсвике у нас всегда были еловые шишки, – сказала Мидж.
– И теперь тоже. Каждый день корзинка с еловыми шишками ставится у каминной решетки.
Эдвард в Эйнсвике… Мидж прикрыла глаза, представляя себе эту картину. Эдвард, скорее всего, в библиотеке, в западной части дома. Высокая магнолия почти закрывает одно окно, в полдень наполняя всю комнату золотисто-зеленым светом. Из другого окна видна лужайка, где, как страж, поднимается высокая сосна, а немного вправо от нее – большой медный бук.
О, Эйнсвик… Эйнсвик!
Мидж явственно ощутила аромат магнолии, на которой даже в сентябре остается несколько крупных белых восковых цветков, издающих сладковатый запах… И запах сосновых шишек, горящих в камине… И специфический, чуть затхлый запах старой книги в руках у Эдварда. Он читает, сидя на стуле с седловидной спинкой. Взгляд от книги скользит к огню; он думает о Генриетте…
