Атанас Мандаджиев - Волчий капкан
– В таком случае можно по крайней мере сказать, что мы продвигаемся вперед?
– Скажите, что мы работаем.
– Гм, конечно, нам ведь платят именно за это!
И так далее в том же духе… До тех пор пока я окончательно не приду в себя и не осознаю, что такого разговора мы никогда не вели. Но в один прекрасный день он непременно состоится и, может быть, все будет куда хуже, чем в моем воображении.
Что же мне делать, чтобы избежать этого? Итак, я снова держу в руках свои "пять карт". Над их расшифровкой бьется масса народу, но результаты весьма плачевные – можно сказать, что мы так и не узнали ничего, кроме того, что нам уже было известно.
Стилиян Герджиков по-прежнему выкладывается на работе, вообще не заботясь о том, что нам это может показаться подозрительным и заставит нас вновь обратиться к бурным дням накануне Девятого сентября, когда он руководил подпольной студенческой группой, а впоследствии, когда суд вынес приговор, пострадал меньше всех.
Мартин Соколов все так же ведет бурную светскую жизнь и обхаживает своего влиятельного родственника, однако теперь уже по несколько иной причине – семейной. Жена застукала его с какой-то дамочкой и подала на развод. Кому же еще ее вразумить, как не ему? Нет никаких свидетельств тому, что он возобновил свои старые валютные махинации.
Веселин Бойков продолжает изводить своих сотрудников. Он по-прежнему болезненно вспыльчив; поссорился с братом, летчиком гражданской авиации, и с сестрой, продавщицей билетов в "Вагон-Ли Кук". Зато отношения с женой, которой он так завидовал, вопреки ожиданиям поправились, и они собираются в круиз по Средиземному морю, без детей. Пожелаем им счастливого пути!
Недялко Станиславов продолжает изучать законы физиологии – физиологии женщин и свою собственную. В том, что он настоящий мужчина, нет никакого сомнения, но нам такой мужчина не нужен. Мы ищем другого…
Остается пятая, последняя карта – Петр Чамурлийский. По сути дела, она и есть самая главная: равновесие уже нарушено. Я вытащил ее из колоды как козырь, который держу наготове. Однако я все еще не уверен, что это верный козырь, все еще подтруниваю над собой, мол, у кого на поводу пошел? Половянский, Десислава – в хорошенькую историю впутал меня мой борец. Теперь, что бы я ни делал, где бы ни находился, все время думаю об этой странной паре – Половянском и Чамурлийском. А на ваш упрек по поводу того, что употребляю словечки из лексикона постоянных клиентов кафе, отвечу, что делаю это в честь бывшего шулера Половянского. Пока что другой зацепки у меня нет, и надо как-то пережить и забыть то, что ее мне подсказал новичок. Такие вот дела.
Петр Чамурлийский. Я наткнулся на один не слишком интересный факт в его биографии. Мелкая подробность, скрытая под толщей лет. Я расскажу вам о ней, но сначала попрошу вас набраться терпения, – я хотел бы, чтобы вы выслушали, что натворил "наш человек" в квартире Чамурлийского. Вы помните, что мы с Пырваном поручили ему испортить какую-нибудь вещь, принадлежащую Чамурлийскому, чтобы узнать, какой будет реакция Половянского. "Наш человек" отлично справился со своей ролью гостя, который "перебрал" и которому внезапно стало плохо. Его отослали в ванную освежиться, а потом обнаружили, что он валяется на кровати Чамурлийского в другой комнате. Ты что здесь делаешь? – поднял шум Половянский, однако его крики ни в какое сравнение не шли с тем воем, который он поднял, увидев карманные часы хозяина на полу у кровати, с треснувшим стеклом и сломанным механизмом. Часы эти – дорогую семейную реликвию – Чамурлийский всегда держал на тумбочке у кровати. Они постоянно были у него перед глазами как память об отце, погибшем в фашистском застенке. Если они остановятся, со мной тоже кончено, любил шутить добряк-хозяин, всегда подчеркивая то, что таких часов – железнодорожных, которые идут секунда в секунду, – теперь уже не продают и не делают. Постепенно в чужой комнате собралась вся компания. "Железнодорожные" часы переходили из рук в руки, все восхищались тем, как основательно они сделаны, какой затейливый вензель украшает полированную поверхность внутренней крышки. "Тяжелые… словно из золота! Нет, серебряные".
Половянский не выгнал их из комнаты и как будто вообще не беспокоился, что хозяин квартиры может застать их на месте преступления. Он продолжал шуметь по поводу испорченных часов, но позволил своим гостям спокойно расхаживать по чужой комнате.
Пока что все хорошо и даже интересно. Но что же произошло дальше?
"Наш человек" заплетающимся языком заявил: "Много шуму из ничего. Я отнесу часики в мастерскую и завтра же верну их на прежнее место, хозяин даже и не заметит".
Половянский вскочил разъяренный: "А если он меня выгонит, ты, что ли, к себе пустишь?"
Один из присутствующих его поддержал: "Да, тем более, что у Милчо нет решения суда…" С виновника вдруг хмель как рукой сняло: "Милчо, друг, я страшно виноват! Только этого не хватало, чтобы из-за меня… Нет, я этого не допущу! Я, как собака, лягу под дверью и скажу: "Я во всем виноват, товарищ Чамурлийский. Вы хороший человек. Вы ничего не знаете, Милчо так расстроился, что чуть сознание не потерял. Я вас прошу, не трогайте его!.. Товарищ Чамурлийский, ведь у вас есть сердце?! Вот, я ложусь, а вы ждите снаружи – пусть никто не вмешивается". Тут наш артист действительно распростерся перед дверью, демонстрируя, как он будет обнимать колени хозяина. Все развеселились. Особенно громко смеялся Половянский. "Вставай, ты, пьяная обезьяна! – он пнул раскаявшегося грешника в бок. – Вставай! Не выгонит он меня, не бойтесь…"
Мы с Пырваном решили, что эксперимент в целом удался, несмотря на то, что во второй части представления наш актер показал себя не лучшим образом. Мы упрекнули друг друга, что забыли предупредить его, чтобы не переигрывал, и сосредоточились на одной фразе Половянского – может быть, важной, а может быть, случайной: – "Не выгонит он меня, не бойтесь!" Нам хотелось верить, что фраза эта не случайна… Пырван предложил задержать Половянского – он был абсолютно уверен, что мошенник расколется, не просидев и двух часов.
"Чего ради нам мучиться, если он и так нам все расскажет?" Но я не согласился с этим. И вот почему: Половянскому не раз приходилось иметь дело с милицией, опыта ему не занимать, так что молчать он умеет. Пройдут не два часа, а несколько дней, пока мы из него что-то вытянем. А в это время Петр Чамурлийский – конечно, если наши худшие подозрения окажутся правдой – может почувствовать, что дело неладно, и примет меры.
– У меня другой стиль работы, – объяснил я Пырвану, – когда меня кто-то интересует, я раскрываю перед ним карты только при условии, что располагаю неопровержимыми доказательствами.
Улыбнувшись, Пырван ответил, что такой стиль и вправду элегантен, но ему больше по душе быстрые и энергичные действия.
– Так почему же ты в борьбе так себя не ведешь? – спросил я. – Там-то ты не торопишься, независимо от того, кто твой противник. Долго ходишь вокруг да около, пока не выяснишь, где у него слабое место.
Пырван, однако, стоял на своем. Он предложил мне другой вариант: если Половянский заупрямится и не скажет все сразу же, мы его отпустим, но вызывать его будем каждый день. Короче, окажем на него психологическое давление. В таком случае, встречаясь со своим квартирантом каждый день, Чамурлийский ничего не заподозрит и мы спокойно дождемся момента, когда мошенник перестанет сопротивляться.
– А кто может гарантировать, что Половянский не проговорится? – покачал я головой. – Он может сто раз поклясться, будет умирать от страха, и все-таки скорее всего он побежит к своему сообщнику, чтобы договориться, как им обоим отвечать на допросах. Эти типы не только безнравственны, но и страх для них – понятие относительное, и порой он проявляется самым причудливым образом. Давай решим так: мы продолжаем работать как и прежде – спокойно, терпеливо, так, как пчелы собирают мед – перелетая с цветка на цветок. Ты на улице, я – в архиве. Как видишь, – пошутил я, – пекусь о твоем здоровье. Архивную пыль оставляю для себя – я ведь и так отравлен сигаретами и в горах задыхаюсь.
Я провел инструктаж группы, которую дали в помощь Пырвану, мысленно похлопал каждого по плечу и отправил их рыскать по городу по следам двух наших знакомых и их свиты. Оставшись один, я принялся составлять план и уткнулся в папки с бумагами.
Ну вот и подошло время рассказать о маленькой подробности из биографии Петра Чамурлийского.
Во время Отечественной войны он попал в плен в битве при Драве. Немцы угнали пленников во внутренние районы страны. Там их освободили войска союзников. Произошло это около Киля, где теперь проходит граница между Францией и Западной Германией. Через месяц после капитуляции Германии его передали советской комендатуре в Вене, а русские, в свою очередь, переправили его к нашим. Все это время вместе с ним повсюду следовал медицинский протокол, выданный американскими военными врачами и заверенный советскими медиками. Рану на шее он получил на память от немецкой охраны при попытке к бегству из лагеря для военнопленных. В Болгарию Чамурлийский приехал с подорванным здоровьем, потом поступил в Военное училище. Ну вот, вроде и всё.
