Ксавье Монтепен - Чревовещатель
Перед моими глазами внезапно вспыхнуло пламя. Я вздрогнул. Человек, о котором вы говорили сейчас, господин судья, находился в двух шагах от меня: он зажег спичку и узнал меня. Я был с ним не знаком. Выругавшись, я пустился бежать к тому месту, куда должен был подъехать трактирщик. Клянусь Богом, вот и все, что произошло в парке господина Домера… Теперь, господин судья, так как вы все знаете, то согласитесь сами, что не стоило за такие пустяки держать целую ночь в тюрьме честного человека, не имеющего ничего на совести!
Сиди-Коко замолчал. Судья хотел было ответить, но Жобен наклонился к нему и несколько минут что-то говорил, тихо и с воодушевлением. Судья сделал утвердительный знак и, обратившись к отставному зуаву, продолжал:
– Вы отправились, говорите вы, ожидать трактирщика, который должен был отвезти вас обратно в Сент-Авит?
– Так точно, господин судья.
– И, без сомнения, какой-нибудь непредвиденный случай помешал ему приехать?
– Случай? Нисколько! — возразил Сиди-Коко. — Хозяин «Красного быка» приехал даже раньше, чем следовало ожидать. Было не больше десяти минут десятого, когда я услышал звон бубенчиков и увидел свет фонаря.
– Как! — воскликнул Жобен, от волнения позабыв, что допрашивать может только следственный судья. — Трактирщик явился на назначенное место?.. Вы поехали обратно вместе?
– Вас как будто это удивляет, — сказал чревовещатель. — Однако же мы условились об этом, и я заплатил вперед сорок су. Трактирщику повезло, что я ехал с ним.
– Почему же это? — поинтересовался судья.
– С нами случилось несчастье: на расстоянии километра от Рошвиля наша лошадь, бежавшая крупной рысью, упала, сломала оглобли и поранила себе ноги и лопатку. Нам пришлось поднять ее, кое-как поправить упряжь и одиннадцать километров вести бедную лошадь, которая хромала, а иногда и совсем не могла идти. Мы прибыли в Сент-Авит в половине второго ночи… Без меня трактирщик не добрался бы вовсе.
Жобен, побледнев, отирал со лба крупные капли пота.
– Вы говорите, в половине второго ночи? — спросил следственный судья.
– Именно так. Когда мы въезжали в деревню, на колокольне пробило половину. Мы тащились больше четырех часов.
– Что вы сделали потом?
– Поставив лошадь в конюшню, а повозку в сарай, трактирщик поднес мне стакан пунша. Я просто выбился из сил. Затем этот добрый человек проводил меня до повозки, в которой я спал.
– Говорили ли вы с кем-нибудь, придя к этой повозке?
– С самим Жеромом Трабукосом. Заметив мое отсутствие, старик беспокоился, зная, что я всегда ночую дома.
Жобен снова наклонился к судье.
– Господин следственный судья, если рассказ этого несчастного правдив, то невиновность его должна казаться вам, как и мне, бесспорной.
– Да, действительно, если рассказ правдив, — ответил судья. — А в этом мы сейчас удостоверимся. Позвать жандармского унтер-офицера!
Последний вскоре явился.
– Знаете ли вы хозяина трактира «Красный бык» в Сент-Авите? — спросил его следственный судья.
– Дядюшку Риделя? Знаю и давно, господин судья, как не знать дядюшку Риделя!
– Он пользуется хорошей репутацией?
– Самой лучшей… про него нельзя сказать ничего дурного… Дядюшка Ридель — честный и славный малый! В его трактир ходит много народу, и недвижимости у него больше чем на сто тысяч франков… В прошлом году он выдал свою единственную дочь за сына богатого фермера из Ожской долины.
– Итак, по-вашему, его словам можно доверять?.. Так пусть сейчас же один из ваших людей отправится за ним и привезет его сюда. Я хочу допросить его.
XXV
– Я лично отправлюсь в Сент-Авит, — ответил унтер-офицер, желая выказать свое усердие. — Я попрошу от имени господина следственного судьи тильбюри у господина мэра и раньше двенадцати часов привезу Риделя, если, конечно, застану его в трактире.
С этими словами унтер-офицер покинул замок. Сиди-Коко, который до тех пор был спокоен как человек, которому совершенно не в чем себя упрекнуть, впал в сильное волнение. Чревовещатель сделал шаг к столу, за которым сидел судья, и сказал смущенным голосом:
– Господин судья, могу я говорить?
– Я вас слушаю, — произнес представитель закона.
– Мне хорошо известно, как должно уважать суд, — начал отставной зуав, — и я отвечал на ваши вопросы так, как я отвечал бы самому Богу, если бы он сошел на землю, чтобы меня допросить. Я сознался в том, что перелез через стену и подошел к замку, в котором мы теперь находимся, и объяснил причины, которые, по моему мнению, могут несколько смягчить этот проступок. Я вам сказал всю правду, вы скоро убедитесь в этом, но вы, кажется, мне не верите. Тут есть что-то такое, чего я не понимаю и что меня пугает. Я полагаю, что имею право в свою очередь задать вопрос: что же такое произошло в этом замке после моего ухода? Быть может, была совершена кража, и меня в ней подозревают? Ради бога, господин судья, скажите, в чем меня обвиняют?
– Вы утверждаете, что это вам неизвестно?
– Клянусь вам, что мне это неизвестно.
Минута показалась удобной следственному судье для того, чтобы устроить сцену, на которую он рассчитывал и которая, как он полагал, должна была непременно вырвать признание у преступника. Судья сделал знак жандармам, стоявшим по обе стороны от Сиди-Коко, и те тотчас схватили арестанта под руки.
– Идите за мной, — сказал он, и, пройдя кухню, быстро направился в комнату, куда мы уже водили наших читателей.
Жобен шел позади всех, теребя свое пенсне, что являлось признаком волнения.
Комната, служившая кладовой, в которую судья вошел первым, представляла зловещее зрелище. Посередине стоял стол, на котором врач анатомировал тело Жака Ландри. Большие пятна темно-красного цвета покрывали этот стол. В одном углу комнаты находились две железные кровати, перенесенные из мансард. Под простыней, наброшенной на кровати, видны были очертания тел. Кругом горели свечи.
Сельский священник, почтенный седовласый старец, сидел в старинном кресле и читал вполголоса молитвы по усопшим. При входе следственного судьи он перестал читать и поклонился ему. Чревовещатель в свою очередь переступил порог и с испугом посмотрел на эту мрачную обстановку.
– Подойдите! — приказал судья, став у изголовья кроватей.
Арестант, подталкиваемый жандармами, машинально повиновался. Он не мог оторвать взгляда от этих страшных форм под складками простыни. Холодный пот выступил у него на лбу. Он смутно предчувствовал что-то ужасное. Судья взялся за конец простыни.
– Хватит ли у вас дерзости, — воскликнул он, — отпираться в преступлении перед вашими жертвами?
И быстрым движением сорвал покров. Взору Сиди-Коко предстали два бледных лица с открытыми глазами — Жака Ландри с разбитой головой и Мариетты с перерезанным горлом. Вся кровь бросилась в лицо чревовещателю, он побагровел. Из груди у него вырвался какой-то неясный звук. Он поднял руки к небу, а затем, схватившись за голову, пробормотал с безумным видом:
– Мариетта и Жак Ландри… убиты… убиты оба!.. И меня обвиняют в этом!..
– Если вы и не убийца, то сообщник! — возразил судья. — В ту ночь, когда было совершено преступление, вы были здесь не один! С вами находился ваш лейтенант, Жорж Прадель! Который из вас убивал?..
– Мой лейтенант, — повторил чревовещатель, — мой лейтенант здесь! Мой лейтенант — убийца! О, это уже слишком! Или это сон, или я с ума сошел!
– Да, безумие заставило вас совершить преступление! А теперь угрызение совести отнимает у вас рассудок! Признайтесь!
Быстрым движением отставной зуав вырвался из рук жандармов. Он подскочил к печальному ложу, на котором молодая девушка покоилась вечным сном, упал на колени, или, лучше сказать, повалился на пол. Заливаясь слезами, он схватил руку покойницы — холодную и твердую, как мрамор, — и впился в нее губами, произнося слова, прерываемые рыданиями:
– Мариетта, милая Мариетта… моя дорогая, моя милая, тебя убили… и меня обвиняют в этом! Меня, который отдал бы за тебя свою жизнь!.. Ты знаешь, Мариетта, что я тебя любил, что я тебя обожал! Если ты спишь, Мариетта, — проснись!.. Если ты умерла — воскресни! Скажи одно слово, Мариетта! Назови своего убийцу!.. Потом пускай отрубят мне голову… мне все равно!.. Разве мне дорога теперь жизнь?.. Но я не хочу умирать, прослыв твоим убийцей. Мариетта, сжалься надо мной! Испроси у Бога чудо! Я надеюсь только на тебя… заговори!..
Затем, ослабев от этого припадка отчаяния, отставной зуав уронил голову на простыню, покрывавшую тело молодой женщины, и разразился рыданиями.
Жобен стоял возле судьи, глаза у него были влажны.
– Господин следственный судья, — сказал он тихим и почтительным голосом, — позвольте спросить, продолжаете ли вы считать этого молодого человека виновным?
