Чарльз Сноу - Смерть под парусом

Меня не очень заинтересовали эстетические воззрения Финбоу. Нетерпеливым тоном я продолжил расспросы:

— А как насчет остальных — Кристофера и Филиппа?

— Филипп не способен испытывать сильную ненависть, — улыбнулся Финбоу. — Боюсь, сильную любовь — тоже. Вероятно, Тоне еще предстоит это обнаружить. Наш герой рожден для романтических влюбленностей, начинающихся в парижских студиях и заканчивающихся при соприкосновении с реальной жизнью. Вспомните мой вчерашний разговор с ним: он чрезвычайно мил, но очень мягок. То есть Филипп не любил Роджера, насколько он вообще способен кого-то не любить. Помните, как он читал газетное сообщение об убийстве?

— Да. Я боялся, что кто-то из них расстроится, но все шутили.

— Чья шутка была первой? — тихо спросил Финбоу. — Филиппа. Словно он прочел сообщение о чем-то занимательном, но не очень важном. Филипп сожалеет о смерти Роджера не больше, чем миссис Тафтс. Точно так же он вел себя, когда рассказывал мне, что Тоня не любила Роджера. Практически признался, что был бы удивлен, если бы Роджер понравился Тоне.

Я запротестовал, поскольку испытывал инстинктивное недоверие ко всему неосязаемому.

— Это мелочи, Финбоу. Основываясь на них, вы не можете утверждать, что эти люди убили Роджера.

Финбоу улыбнулся:

— А вы хотите, чтобы они скалили зубы и рычали? Мои выводы основаны на мелочах. Мы имеем дело с людьми, а не с преступниками в представлении Алоиза Биррела.

— А Кристофер? — не сдавался я.

— Кристофер только что получил работу и молодую женщину, и, естественно, это очень приятно. Как настоящий джентльмен, он не выставляет напоказ свою радость. Но вы помните тот момент, когда Кристофер упомянул о Сан-Пеллегрино и Роджере? И еще один эпизод, за ужином, когда все обсуждали, куда мог деться судовой журнал; довольно равнодушно Кристофер назвал Роджера юмористом. Потом сознательно прибавил: «Бедняга», — но я уверен, что лишь из чувства приличия. Помните?

Я помнил. В обоих случаях голос Кристофера был спокойным и бесстрастным.

— Не думаю, что ему очень жаль Роджера, — продолжал Финбоу. — Но его равнодушие слишком наигранно, чтобы выглядеть убедительным. А Уильям… Вы ведь не станете спорить, Йен, что Уильям не очень любил Роджера?

Я вновь вспомнил зажженную спичку и лицо Уильяма.

— По крайней мере тут я с вами согласен. Послушайте, если вы правы, почему все они ненавидели Роджера?

— Меня все больше интересует вопрос, каким он был на самом деле.

На станции в Норидже Финбоу купил какой-то исторический роман и протянул мне.

— Похоже, это самая толстая книга из всех, что здесь предлагают, — сказал он. — Надеюсь, вы получите удовольствие от чтения.

— Почему?

— Мне нужно подумать, — с улыбкой объяснил он. — А еще я принес газеты. Посмотрим, что в них пишут об убийстве. Полагаю, мне удастся пару часов посвятить размышлениям и почитать китайскую поэзию. Насколько я помню, в детективных романах положительные герои ведут себя именно так. Вероятно, они кретины. Наши мысли постоянно перескакивают с одного на другое — читая китайскую поэзию, я могу наткнуться на слово, которое напомнит мне об Эвис или Уильяме. И снова стану обдумывать проблему.

Между Нориджем и Ливерпуль-стрит Финбоу заговорил лишь однажды. В окрестностях Кембриджа он увидел тонкие шпили Королевской капеллы, и его задумчивое лицо разгладилось.

— Всю жизнь мечтал перевернуть это странное сооружение вверх ногами, — с тихим смехом сказал он.

Я вопросительно взглянул на него. Сам я учился в Тринити-колледже и всегда восхищался капеллой как единственной достопримечательностью Кембриджа, равной которой нет в Оксфорде. Я знал, что Финбоу окончил Королевский колледж, и поэтому ожидал услышать историю, связанную с капеллой. Однако он лишь пробормотал:

— Так она выглядела бы гораздо лучше, — и снова погрузился в молчание.

Через четверть часа после прибытия поезда на Ливерпуль-стрит мы уже шагали по коридорам больницы Гая, где Финбоу рассчитывал найти своего приятеля, профессора Бутби. Финбоу принадлежал к тому любопытному типу англичан, которые, не имея ни высокой должности, ни денег, а зачастую и квалификации, свободно вращаются в самых разных кругах. Они прохлаждаются в Блумсбери[14], не обладая литературным талантом, обедают с учеными или министрами, ни разу не заглянув в спектроскоп и не заручившись поддержкой избирателей, их одинаково тепло принимают финансисты и актрисы. Я так не умел и поэтому немного завидовал Финбоу, который обнаружил такого рода способности еще в двадцатилетием возрасте, однако широкий круг его знакомств несколько раз выручал меня.

Мы нашли Бутби в отделении: он сидел за маленьким столом и громким, бодрым голосом выговаривал унылому мужчине, который стоял перед ним:

— Вы пока не умрете. Идите, и чтобы я целый год не видел вашей физиономии.

До этого мне не приходилось бывать в государственных больницах, и я был неприятно поражен длинными рядами кроватей с серыми одеялами. Меня также удивило, что Бутби не считает нужным обуздывать свою жизнерадостность: прогоняющий унылого мужчину, кричащий на молодого врача или приветствующий Финбоу профессор напоминал веселого капитана крикетной команды, который пытается оживить игру. Это был энергичный лысый маленький человечек.

— Привет, Финбоу! — закричал он с расстояния двух футов. — Что с тобой стряслось?

— Слава Богу, ничего. Я всегда чувствовал: однажды ты заполучишь меня, и я уже отсюда не выйду.

Бутби добродушно рассмеялся.

— Тогда что тебе нужно? — с громкой и веселой бесцеремонностью спросил он. — Не путай меня с бездельниками на фотографиях в «Татлер»[15]. Мне некогда прохлаждаться.

— Познакомьтесь, — вежливо ответил Финбоу, — мистер Кейпл. Профессор Бутби. У нас серьезное дело, Бутби. Мы пришли в связи с убийством Миллза.

Маленькие птичьи глазки профессора под кустистыми бровями округлились.

— Вы в этом замешаны, а? — спросил он.

— Совершенно верно, — подтвердил Финбоу. — Кейпл был на яхте, когда это произошло.

— Чем я могу помочь? — поинтересовался Бутби.

Он производил впечатление шумного, бесшабашного и уверенного в себе человека.

— Я хочу знать твое мнение о Миллзе как о враче, — тихим голосом ответил Финбоу.

Бутби громко расхохотался.

— Полагаю, мне не следует говорить дурно о мертвых — а вы не станете передавать мои слова в Генеральный медицинский совет, иначе меня вышвырнут отсюда. Возможно, Миллз отличный парень, но чертовски плохой врач.

— А откуда у него такая хорошая репутация? — спросил Финбоу.

Бутби опять рассмеялся:

— Напор, удача и известная доля наглости. Два или три года назад он опубликовал одну неплохую статью вместе с молодым Гарнеттом. Должно быть, этот Гарнетт хорош: даже Миллз не смог испортить работу.

— Та-ак, — с интересом произнес Финбоу и тут же спросил: — Послушай, кто еще может знать о вкладе Гарнетта в эту работу? — Он понизил голос. — Есть вероятность, что он может быть замешан в убийстве.

Бутби присвистнул:

— Ага! У меня тут два парня работают над той же проблемой, что Миллз и Гарнетт. Оба вполне квалифицированны, но один такой нервный, что из него не вытянешь ни слова. Второй очень сообразителен. Его зовут Парфитт. Сейчас пошлю за ним.

Парфитт оказался тощим молодым человеком в роговых очках.

Бутби встретил его криком:

— Парфитт, мистер Финбоу хочет знать твое мнение о работе Миллза и Гарнетта.

— Миллз был врачом, а Гарнетт — ученый, — с желчной улыбкой ответил он.

— Полагаю, слово «врач» имеет уничижительный смысл, — сказал Финбоу.

— Естественно, — кивнул Парфитт.

Бутби захохотал.

— Вы лично знакомы с Гарнеттом? — вежливо поинтересовался Финбоу.

— Мы обсуждали его работу. Но я плохо его знаю.

— Кажется, области ваших интересов совпадают? К кому перейдет практика Миллза? К вам?

— Нет. — Парфитт протер толстые линзы очков и задумчиво прибавил: — Возможно, к Гарнетту, если он бросит практику в Фулертоне, которую только что получил.

— Так! — сказал Финбоу. — А что он в этом случае выиграет?

Похоже, Парфитт что-то заподозрил, поскольку мгновенно сделал правильный вывод.

— Гарнетт был на яхте, когда убили Миллза? — спросил он.

— Был, — ответил Финбоу.

— Тогда я вам больше ничего не скажу, — объявил молодой человек.

Я увидел, как напрягся Финбоу, однако обычная вежливость ему не изменила.

— Вне всякого сомнения, вы должны понимать, что уже сообщили мне достаточно, — спокойно сказал он. — Все остальное я без труда узнаю сам, даже если вы мне ничего не скажете. Разве что из-за вашей совестливости придется проделать кучу лишней работы.