Морис Леблан - Канатная плясунья
Он улыбнулся. Улыбнулись и все его слушатели. Марко Дарио сказал:
— Все-таки дело становится серьезным. А Джордж Эррингтон прибавил:
— Разговоры о кладе могут оказаться не такими уж абсурдными.
— Письмо нам разъяснит все. Читайте его, господин нотариус, — попросила Доротея.
Наступал решительный момент. Теснее столпились в кружок около нотариуса. Улыбки исчезли. Лица стали серьезны. Деларю вынул большой квадратный конверт из плотной старинной бумаги, пожелтевшей от времени. На нем пять толстых печатей, когда-то, вероятно, красных, а сейчас грязно-фиолетовых. В левом верхнем углу канцелярский штемпель конторы нотариуса Барбье, его подпись и номер, под которым документ был принят на хранение.
— Печати целы, — заметил нотариус. — На них можно даже разобрать латинские слова, составляющие девиз…
— In robore fortune, — прервала Доротея.
— Откуда вы знаете?
— Эти самые слова имеются на всех медалях и даже вот на стене под часами, — Она показала на мраморную доску.
— Совершенно верно. Таким образом, мы устанавливаем бесспорную связь, существующую между письмом, вашими медалями и местом, где мы находимся…
— Распечатывайте, читайте, господин Деларю, — не терпелось Доротее.
Нотариус сломал печати и, вскрыв конверт, вынул большой исписанный со всех сторон лист пергамента, сложенный вчетверо.
Нотариус надел вторую пару очков, устроил у себя на коленях пюпитр из портфеля, развернул лист и, медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, начал читать:
— «Написано сегодня, 12 июля 1721 года»…
— Два века, — со вздохом произнес нотариус, своей медлительностью выводя Доротею из терпения, и начал снова:
— «Написано сегодня, 12 июля 1721 года, в последний день моего существования, а должно быть прочитано 12 июля 1921 года, в первый день моего воскресения».
Нотариус запнулся. Молодые люди переглянулись, а Арчибальд Вебстер проговорил:
— Это писал сумасшедший.
— Слово «воскресение» может быть употреблено в переносном смысле, — предположил нотариус. — Последующее нам объяснит. Я продолжаю: «Мои дети…»
Он вновь остановился и сказал:
— «Мои дети». Это относится ко всем вам…
— Ах, господин Деларю, — вскричала Доротея, — я вас умоляю, не останавливайтесь.
— Однако я считаю себя обязанным…
— Не надо, не надо, нам не нужны ваши объяснения. Мы хотим скорее узнать, что в письме, а объяснять вы будете после. Не правда ли, друзья?
Молодые люди кивнули в знак согласия.
Нотариус послушался и больше уже не отвлекался от чтения, останавливаясь лишь в тех местах, где трудно было разобрать текст.
«Мои дети!
Однажды, выходя из заседания Академии наук в Париже, на которое меня любезно пригласил господин Фонтенель, знаменитый автор „Бесед о множественности миров“, взял меня под руку и сказал:
— Маркиз, не соблаговолите ли вы объяснить мне причины, по которым вы имеете вид такого нелюдимого и замкнутого человека? Какого происхождения у вас рана на левой руке и почему на ней у самого основания отрезан палец? Говорят, что вы потеряли палец на дне реторты, производя какие-то опыты в лаборатории, устроенной будто бы в вашем замке Рош-Перьяк. Говорят, что вы занимаетесь алхимией и ищете эликсир долгой жизни.
— Я не ищу этот эликсир, — ответил я, — потому что я им владею.
— В самом деле?
— В самом деле. И если вы позволите преподнести вам один флакон и выкушаете его, то неумолимые парки должны будут ждать, пока вам исполнится сто лет.
— С удовольствием приму ваш подарок, но при условии, что вы составите мне компанию. Мы с вами ровесники и до полной сотни лет и мне и вам надо дотянуть по сорока лет.
— Что до меня, то прожить на три-четыре десятка лет дольше меня не прельщает. Какой смысл жить в мире, который известен вдоль и поперек и в котором день завтрашний как две капли воды похож на день вчерашний? Я предпочел бы другое. Я хотел бы умереть сейчас, но ожить через век или два, увидеть детей моих внуков, посмотреть на дела будущих людей, ознакомиться с изменениями, которые к тому времени произойдут, как в управлении государствами, так и во всем жизненном обиходе.
— Браво, маркиз! — вскричал оживившийся Фонтенель. — Браво! Следовательно, вы сейчас заняты отысканием эликсира, дающего эти прекрасные возможности?
— Я отыскал уже эликсир. Я вывез его из Индии, где я, как вы знаете, провел в молодости десять лет. В этой чудесной стране у меня были друзья среди жрецов и браминов. Они посвятили меня в некоторые из их волшебных тайн.
— Почему не во все тайны? — с оттенком иронии спросил Фонтенель.
Я оставил без ответа его иронический вопрос и продолжал:
— Они отказались мне сообщить способ сношения с другими мирами, которыми вы так интересуетесь, господин Фонтенель, и не захотели выдать секрет временного умерщвления и последующего оживления. Однако этот секрет мне все же удалось похитить. Они меня поймали и осудили на страшное наказание: у меня должны были быть вырваны все пальцы. Когда вырвали первый палец, обещали прощение, если я возвращу похищенный флакон. Я указал, куда я его спрятал, но предусмотрительно еще раньше перелил его содержимое в другой флакон, а его наполнил ничего не стоящей жидкостью.
— Таким образом, ценой потери пальца вы приобрели секрет некоторого рода бессмертия… Вы думаете воспользоваться этим секретом, маркиз?
— Да, как только будут приведены в порядок мои дела, то есть в течение текущего года.
— Чтобы ожить…
— В 1921 году.
Беседа со мной очень развлекла Фонтенеля, и, прощаясь со мной, он сказал, что сохранит ее в своей памяти как доказательство моей живой фантазии… и моего безумия, вероятно, думал он про себя».
Нотариус Деларю остановился на момент, чтобы перевести дыхание, и посмотрел на слушателей. Все улыбались и, видимо, относились ко всему довольно легкомысленно, как к шутке или забавной, хотя и очень интересной истории. Только у Доротеи было серьезное, задумчивое лицо.
При общем молчании Деларю стал читать дальше:
«Фонтенель напрасно смеялся. В моих словах не было ни фантазии, ни безумия. Великие жрецы Индии знают то, чего не знаем и никогда не узнаем мы, а я овладел одной из самых дивных тайн. Пришел час воспользоваться этой тайной. Я решился на это. В прошлом году от несчастной случайности погибла моя супруга, маркиза де-ла-Рош-Перьяк. Я до сих пор лью горькие слезы при воспоминании о ней. Четыре моих сына, унаследовавшие от меня страсть к приключениям и путешествиям, сейчас за границей. Я одинок. Зачем тянуть бесполезную старость, без радостей и без ласки? Нет. Все готово. Я уйду из этого мира… и потом возвращусь. Старые слуги, Жоффруа и его жена, верные компаньоны моей жизни, поверенные моих тайн, исполнят мои приказания. Я прощусь со своим веком.
Мои потомки, читатели настоящего письма! Внимательно следите за изложением событий, которые произойдут в Рош-Перьяк. Сегодня в два часа пополудни я упаду в обморок. Жоффруа приведет врача, который констатирует, что мое сердце не бьется. Мое тело положат в гроб и отнесут в усыпальницу. А когда настанет ночь, Жоффруа с женой вынут меня из гроба и перенесут на развалины Коксэн, самой старой башни поместья и замка Перьяк, гроб же, положив в него камни, они заколотят.
С другой стороны, Барбье, управляющий имением, исполняя мою волю, найдет в ящике стоика инструкцию о том, как известить моих сыновей и как распределить между ними оставшееся наследство. Кроме того, каждому из них он должен будет со специальным курьером переслать золотую медаль, на которой я приказал выбить мой девиз и дату моего воскресения, 12 июля 1921 года.
Эта медаль будет переходить из поколения в поколение к старшему из детей, и ни в одной семье о ней не должен знать никто, кроме передавшего и получившего. Сам же Барбье возьмет на хранение конверт с этим письмом, которое тоже будет передаваться от нотариуса к нотариусу, пока не наступит назначенный срок.
Мои праправнуки! Вы будете читать настоящее письмо в полдень 12 июля 1921 года. Вы соберетесь у замковых часов в нескольких сотнях шагов от старой башни Коксэн, где я буду спать в течение двух веков. Я выбрал это место для отдыха потому, что считаю разрушительную революцию во Франции неминуемой. Но если революция разрушит то, что цело, она не тронет того, что уже сейчас представляет собой развалины.
По дубовой аллее, которую насадил мой отец, вы дойдете до башни. Она и в ваше время будет такой же, как сейчас. Под аркой, где когда-то был подъемный мост, вы остановитесь. Один из вас отсчитает с левой стороны выемки отпускной решетки третий камень вверх и тихо толкнет его прямо от себя. А другой из вас пусть отсчитает третий камень с правой стороны и сделает то же самое. От этих двойных одновременных толчков середина стены отодвинется вовнутрь, почти упадет и образует переход к узкой лестнице в толще стены.
