Анри Шадрилье - Тайна Медонского леса
– Чего боюсь?.. Можно всего бояться в моем положении. Мужчина всегда лишний при подобных обстоятельствах.
– Однако что же ты намерен делать?
– Да я еще и сам пока не знаю… Во всяком случае, теперь придется идти до конца.
– Ах, ты пугаешь меня, Марсьяк!
– Советую не забывать, что меня зовут Арманом, и быть осторожнее впредь! – сердито кинул ей Марсьяк.
– Но мы теперь одни, никто не может нас слышать. И согласись, что прежде чем остаться твоей сообщницей до конца, должна же я знать, на какое преступление ты идешь.
– Согласен. Слушай.
И Марсьяк приступил к изложению своего плана.
– Нечего, конечно, повторять тебе, что мы прогорели, прожились и проелись окончательно.
– Я это слышу уже в сотый раз, – вздохнула Сусанна.
– Я же не виноват, Сусанна, что твои вечера не пошли в ход. Ланскнехт и баккара – приманка неплохая, да, видно, перевелись простаки… А ведь надо же как-нибудь выпутаться из долгов, встать опять на ноги, как прежде. Вот я и придумал…
– Что же ты придумал? – спросила Сусанна.
– Я и придумал воспользоваться подходящим случаем! Я, видишь, знал из верных источников, что сын баронессы д'Анжель уехал из Франции пятнадцать лет тому назад. Знал я и то, что он должен был теперь вернуться… Стоило только занять его место – я это и сделал. Слепая мать, молоденькая дочь, никогда не видавшая своего брата, – чего же лучше?
– Пока обстоятельства, действительно, благоприятны, – задумчиво проговорила Сусанна. – Ну, а если сын, настоящий сын, вернется, – что тогда?
– О! Я человек предусмотрительный и осторожный…
– Где же он, этот человек?
– Должно полагать, что покоится в чаще Медонского леса, – с недоброй усмешкой сказал Марсьяк.
– Убит?! – с ужасом вырвалось у Сусанны.
– Уж и убит… Разве убивают в наше время?
– Говори тогда яснее, я тебя не понимаю.
– Я следил за этим человеком с самой минуты его приезда, но еще и сам не знал, как бы от него отделаться. Сама судьба явилась мне на помощь. Лишенный удовольствий и развлечений столько лет, человек этот захотел заглянуть в одно из увеселительных заведений Парижа, захотел вспомнить прошлое, которое именно и погубило его.
– Но почему ты все это знаешь? – удивилась собеседница.
– Этого я не могу тебе сказать.
– Секрет… Тайны между мной и тобой? Кажется, их не должно быть. Конечно, если под этим кроется какое-нибудь доброе дело…
Марсьяк улыбнулся, но не ответил. Сусанна знала, что расспросы будут бесполезны, и потому не настаивала.
– Итак, я продолжаю… Едва только человек этот показался у Бребана, – я уже был там. Завязалась ссора… Дело дошло до дуэли. Викарио был секундантом… И, таким образом, все обошлось благополучно. От этого человека остался труп и две строки, говорящие о самоубийстве.
– А если он не умер?
– Это безразлично, все его бумаги у меня, понимаешь – все. Сунься он сюда – я его выгоню, как клеветника, как наглого обманщика. Да и к тому же ты можешь быть совершенно спокойна на этот счет: человек этот, если и остался жив, не поднимет шума из-за собственных расчетов.
– Все та же тайна, которой я не должна знать, – усмехнулась Сусанна.
– Да, та же тайна, – подтвердил ее сообщник. – Обстоятельства, как видишь, сложились весьма благоприятно. Я покоен… Ты ведь объяснила внезапный отъезд наш из Парижа так, как я сказал тебе тогда?
– Да. Я отдала Викарио ключ от своей квартиры и передала ему твое письмо; но сама я не читала этого письма.
– Я написал ему, что мы уезжаем на время в Лондон, что раненый оправился настолько, что через три дня после дуэли мог уже выехать из Парижа.
– Значит, мы с тобой теперь в Лондоне? – засмеялась Сусанна.
– Да, для всех наших парижских знакомых – мы в Лондоне. Нам надо скрыться на некоторое время, чтобы внезапная перемена в наших средствах и образе жизни не так резко бросалась в глаза. Придется пожить пока здесь.
– Но что же ты будешь здесь делать? – спросила Сусанна. – В известный момент, в момент весьма недалекий, старая баронесса должна умереть… Ну, положим, от горя, как старик барон. А у девчонки, конечно, грудь слаба, и она тоже поживет недолго.
– Напротив, девочка отличается, как мне кажется, самым цветущим здоровьем, – заметила Сусанна.
– У ней может, говорю тебе, развиться чахотка, и чахотка скоротечная. Она протянется год, много – полтора, но никак не больше.
– Марсьяк! – поглядела на него с укоризной Сусанна.
– Теперь ты поняла, конечно, почему я не хочу держать посторонних слуг?
Сусанна почти с ужасом глядела ему прямо в глаза.
– Что с тобой? – спросил он, как бы не понимая.
– Я боюсь… Мне страшно… – прошептала она.
– Что за глупости!
– Но ты рисуешь ужасное будущее, Марсьяк!
– А прошедшее? Ты его уже забыла, Сусанна? Если уж нам чего бояться, так это прошлого.
– В какую пропасть ты тащишь меня?
– Я иду к наживе, к богатству – вот и все. Семейство д'Анжель очень богато, несмотря на эту скромную обстановку. Обстановка временная, она вызвана известными обстоятельствами…
– Но какое мне до этого дело! – нетерпеливо пожала плечами Сусанна.
– Да разве ты не понимаешь, что я теперь единственный наследник, что все это громадное состояние попадет в мои руки? Брось, пожалуйста, свои неуместные страхи и опасения – все это тебе, право, не к лицу.
– Что ни говори, мне страшно… Страшно…
– Ну, на сегодня довольно, Сусанна! – махнул рукой Марсьяк. – Ты корчишь из себя невинную пансионерку. Можно подумать, что ты ни в чем не связана со мною, что ты едва только пробуешь вступить на скользкий путь… Повторяю тебе: вспомни прошлое, не забывай его, Сусанна! Не разыгрывай невинного младенца… не подражай моей сестрице, – прибавил он уже с улыбкой.
Омерзительна, гадка была эта наглая улыбка.
– Ты прав, – ответила после паузы Сусанна. – Наше прошлое толкает нас на новое преступление. Мы стоим уже на краю бездны – только бы она не поглотила нас.
Одного только не хотел и не мог сказать Марсьяк своей Сусанне, это того, что во всем этом страшном деле у него был свой, близкий интерес, гораздо важнее денежного.
XVII
Добродетель трепещет – порок торжествует
– Доминик, скажи молодому барину, что я хочу поговорить с ним.
Сын сам не шел к матери, и она уже решилась сделать первый шаг.
– Вы желали меня видеть, матушка? – почтительно спросил Марсьяк, входя в комнату баронессы.
– Да, друг мой. Ты здесь уже два дня, а я еще не успела поговорить с тобой, так как по какой-то непонятной случайности нам еще не пришлось быть наедине.
– Да ведь это оттого, что я еще не устроился, – ответил Марсьяк.
– Позволь тебе заметить, что после такой долгой разлуки с матерью можно бы уделить ей несколько часов… Неужели нам не о чем поговорить с тобой, Арман?
– Ах, я знаю, матушка, что покойный отец мой сделал все, что мог, для облегчения моей жалкой участи, – с живостью проговорил Марсьяк, – но… но вы никогда не писали об этом подробно, в письмах ваших я находил только намеки…
– Тем более, значит, мне нужно переговорить с тобой.
– Вы правы, матушка, и я, конечно, виноват, что заставляю вас напоминать себе об этом.
– Присядь вот тут, на место твоего покойного отца… Но тогда я могла его видеть, теперь…
И слепые глаза ее наполнились слезами.
– Не плачьте, – сухо остановил ее Марсьяк. – Мы теперь вместе и уже более никогда не разлучимся.
Он снизошел даже до того, что приложился к бледной, сухой руке баронессы. Марсьяк вошел бы и больше в свою новую роль нежного, любящего сына, но вид этой несчастной, слепой, безупречной, почти праведной женщины не позволял ему разнуздаться в юродстве, и комедия выходила не совсем удачной. Эти неподвижно устремленные на него глаза, казалось, читали в его сердце, и у него не хватало смелости увлекаться обманом, и удачное выполнение роли становилось все затруднительнее.
Не столько смелый, сколько нахальный при общении с равными и низшими, Марсьяк теперь окончательно терялся перед своей слепой жертвой. В глубине его сознания беспокойно копошился надоедливый червяк, которого он с радостью вырвал бы и затоптал, – это была пробудившаяся совесть.
Но Марсьяк не любил поддаваться кисельным нежностям, как он говорил, и сумел заглушить в себе этот слабый проблеск человеческого чувства. Спокойно и хладнокровно занял он опять указанное место, приготовляясь выслушать свою слепую собеседницу.
– Ты, конечно, не мог забыть последней сцены с отцом, – взволнованным голосом начала баронесса д'Анжель, – в тот страшный день, когда разразилось над тобой это ужасное обвинение? «Если ты виновен, – сказал тебе отец, – вот пистолет. Кончай скорее – мертвых не судят». «Я невинен, – ответил ты ему, – и я должен жить для того, чтобы доказать свою невинность и смыть пятно позора!»
