Петер Адамс - Роковое наследство
Комната, где находился бар, с закопченным потолком, с камином, на полке которого стояли оловянные кружки со следами былых баталий, только и говорила о прошлом. Но пройдет несколько дней, и возродится былая дурная слава этой гостиницы, даже центральные газеты на континенте уделят место сообщениям об «ирландской трагедии», которая начнется этой ночью…
Звуки органа, снова раздавшиеся на верхнем этаже, заставили Дьюита прислушаться.
— Этот идиот Эррис, — выругалась Энн, — снова напился.
— У вас постоялец? А я считал, что из-за ремонта вы уже не сдаете комнат.
— Эррису не нужна комната, он мог бы спать и на матраце в туалете, — зло фыркнула Энн. — Да вы сами увидите.
Они поднялись по ветхой лестнице в коридор, имевший несколько ответвлений, запутанных, как средневековые переулки, и каждый проход имел свои ступеньки разной высоты и ширины; дальше виднелись двери, не похожие одна на другую, а за ними скрывались точно такие же, не похожие друг на друга комнаты и кладовки. Проходы были заставлены штабелями кирпичей, стопками кафеля, завалены мешками с цементом, мусором, глиной. Вдобавок в коридоре стояла и мебель из комнат, где происходил ремонт: старинные деревенские шкафы, обитые железом сундуки, на один из которых Дьюит почему-то сразу обратил внимание, стулья, комоды, кровати — мимо них трудно было протиснуться. По стенам спускалась вырванная местами электропроводка, штукатурка сохранилась далеко не везде. Только кое-где горели лампочки, так что Энн зажгла свечу, прежде чем ввести Дьюита в боковой коридор. В конце коридора она открыла дверь в большую комнату с двуспальным ложем.
— Здесь была спальня моих родителей, — пояснила она. — Но с тех пор, как мама в богадельне, где за ней хорошо ухаживают, — комната нежилая.
Энн попыталась включить свет, но тщетно. При этом она заметила, что Дьюит незаметно изучает ее со стороны, и снова подумала о пьяном Эррисе, который вот уже много дней валяется на постели и кропает какие-то стишки под «церковную музыку». А в его взгляде светится что-то такое, как будто он знает о тебе больше, чем тебе хотелось бы, а улыбка такая кривая, что сразу понятно, какие оскорбительные для женщины слова он готов произнести… А выгнать его нельзя, потому что он задолжал больше чем за месяц и умеет иногда быть таким милым, что его жалеешь.
Тем временем Дьюит уже вынул из сумки пижаму, несессер и дорожный будильник и попросил Энн принести ему к завтраку все свежие газеты. Увидев пачку банкнот в его бумажнике — не меньше ста фунтов! — Энн изменила мнение о нем в лучшую сторону.
— Еще раз большое спасибо за розы, которые вы мне подарили. — Внезапно она стала воплощением любезности. — Я их положила в раковину, чтобы они не завяли, а утром поставлю в самую красивую вазу.
Но Дьюит ее почти не слышал. Он понял, чем привлек его внимание один из сундуков в коридоре. Крышка сундука слегка подвинулась, и это ему не показалось — при колеблющемся свете свечи крышка действительно двигалась!
Значит, кто-то там спрятался, а эти обитые железом сундуки обычно непроницаемы, как сейф, человек может в нем задохнуться, если уже не задохнулся…
Из комнаты напротив снова послышалась музыка, но на этот раз не звуки органа, а завывание джаза — визг и вой джунглей, разорвавшие ночную тишину, как ветхое покрывало. У Дьюита появился предлог выйти из комнаты.
— Прежде чем лечь, пойду утихомирю этого господина, — сказал он. — Подождите, я сейчас вернусь.
Когда он вышел, Энн с минуту прислушивалась, потом подошла к зеркалу, вглядываясь в свое лицо, распахнула халат и критически оглядела свое тело. Эта свинья Эррис сказал правду — она чересчур толстая и рыхлая. Если бы найти завещание отца, она купалась бы в деньгах, и тут уж не так важно, как ты выглядишь. Если пользоваться дорогой косметикой, то можно надолго стать неувядаемой.
Дьюит не пошел усмирять соседа, а бросился сначала по загроможденному коридору к сундуку, который был не меньше полутора метров в длину. Осветив карманным фонариком замок — искусную работу мастера-кузнеца, — он убедился, что замок не заперт, и рванул крышку: сундук оказался пустым. Однако на дне что-то лежало. Черная бусина. Взяв ее в руку, Дьюит увидел, что она отсвечивает кроваво-красным огнем, как рубин. Видимо, бусина висела на цепочке, как кулон, потому что на ней было обломанное ушко.
Спрятав украшение в карман, он закрыл сундук и поспешил к двери, откуда раздавалось кваканье саксофона — дверь была не заперта. В маленькой комнатке стояли кровать, шкаф, умывальник и стул. С потолка свисала лампа без абажура, ее свет нагонял тоску. На постели, покрытой грязной скомканной простыней, лежал молодой человек, пьяный до потери сознания, со стеклянным взглядом, давно не бритый и всклокоченный, с прилипшей ко лбу прядью сальных волос. Около кровати валялось с полдюжины бутылок из-под коньяка и стоял ночной горшок.
Комната пропахла винными парами и человеческими испарениями. На стуле орал проигрыватель, а на полу валялись исписанные листы. Дьюит остановился в дверях.
— Уже полночь, а кроме вас есть и другие люди, — дружелюбно заметил он.
А какое мне дело до других людей и вообще до всего мира, пусть и в полночь? Убирайтесь к черту!
Около проигрывателя Дьюит заметил складной нож с пробкой на штопоре. Он раскрыл нож и перерезал шнур, идущий от проигрывателя к колонке. Вой прекратился.
— А что, и две другие дочери старого мошенника вернулись? — Эррис не обратил ни малейшего внимания на самоуправство Дьюита и потянулся к очередной бутылке. — Выпейте и вы глоточек. Это согревает, когда подумаешь, как неуютно сейчас этому бандиту в могиле.
— Чтобы это себе представить, мне напиваться не нужно, — сказал Дьюит, возвращая бутылку. — Я вообще не пью.
— Даже когда ложитесь с бабой? — В глазах Эрриса зажглись живые огоньки.
— Ну тогда уж тем более, — серьезно ответил Дьюит. — Зачем? Ведь пьяный все ощущает слабее трезвого. И соображает хуже. — И, помолчав, добавил: — Проспитесь, а завтра мы побеседуем, ладно?
Когда он вернулся, Энн все еще стояла перед зеркалом. Взглянув на стену, Дьюит увидел около двери семейную фотографию. Он еще не знал, что слева и справа от Энн расположились ее сестры. Младшая — рыжая Гилен Скрогг — была красива своенравной суровой красотой, зато блондинка Лайна, хотя и весьма привлекательная, выглядела усталой и отрешенной. Впереди сидели родители: высохшая озлобленная женщина в черном и рядом ее супруг — крупный, самодовольный, с чувством собственного достоинства на лице, в капитанской форме со шнурами и якорями.
Что прежде всего бросалось в глаза, так это сходство всех трех сестер с отцом и между собой, тогда как мать, казалось, не имела к ним вообще никакого отношения. Дочери были в отца — чувственные создания, страстно любящие жизнь. Мать — наоборот, волевая, расчетливая, с большим самообладанием. Любила ли она своего мужа? Или ненавидела? Страдала ли из-за его любовных похождений? Или давно примирилась с ними? И какова ее роль в истории с наследством? Может быть, это она уничтожила завещание, согласно которому все имущество якобы оставалось дочерям?
— Если я вам больше не нужна, тогда я пойду. — Энн прервала его мысли. — Когда вам подать утром кофе?
— Не раньше десяти.
Он повесил куртку на спинку стула, как бы показывая этим, что желает наконец остаться в одиночестве, но что-то в ее взгляде сказало ему, что ей не хочется уходить, что она боится уйти, что ей хочется остаться у него комнате.
— Может быть, это и лишнее, — сказала она нерешительно, — но я могу сменить белье. В шкафу есть чистые простыни.
— А где туалет? — спросил он, обернувшись к двери.
— Там, у входа, но…
— Да что с вами такое?
— Я понимаю, что это глупо, но мне страшно оставаться здесь одной. С тех пор как я отвезла маму в богадельню в Чезвик, не нахожу себе места. Как только стемнеет, слышу какой-то шум в комнатах, шаги, шорохи, хотя знаю, что, кроме этого пропойцы Эрриса, здесь никого нет.
— А где ваши сестры?
— Они еще в Дублине.
— Может быть, это Эррис бродит?
— Нет, я каждый вечер загораживаю его дверь ведром и ставлю сверху бутылку. Если он откроет дверь, то я сразу услышу грохот.
Энн подошла к шкафу, достала сверху ключик, отперла шкаф и вынула оттуда простыню и пододеяльник. По тому как медленно она разглаживала руками простыню и как обстоятельно затыкала ее под матрас, видно было, как ей не хочется уходить.
Дьюит раздвинул занавески и выглянул в окно. Оно смотрело на море. Ветер, то усиливаясь, то ослабевая, гнал черные тучи по небу, они то и дело закрывали луну, и необъятная даль океана погружалась в неверный полумрак.
Энн не знала, какой бы еще придумать предлог, чтобы подольше задержаться.
