Станислас-Андре Стееман - Убитый манекен
— Кто там?
Вопрос донесся из окна, когда Малез, уставший дергать за колокольчик, уже собирался взять чемодан и пройти дальше.
— Заблудившийся путник! — поторопился ответить он голосом аукционного оценщика. — Мне нужна комната на ночь!
— Вы один?
— Да.
Молчание. Затем:
— Кто дал вам адрес?
— Начальник станции.
— Вы откуда?
Малез только что не скрежетал зубами.
— Я сел не на тот поезд! — выкрикнул он. — Ради Бога, спуститесь и откройте дверь! Я промок до костей!..
Ему послышался шепот — конечно, жены трактирщика, в свою очередь вынырнувшей из-под теплого одеяла, — и окно хлопнуло.
— Милый край! — подумал Малез. — И живущий под знаком доверия!
Откроют ли ему наконец? Или предпочтут оставить его мокнуть на улице без дальнейших объяснений?
Невольно глянув на дорогу, он вздрогнул. Волоча ногу, к нему приближался поразительной худобы человек. С непокрытой несмотря на дождь головой, он был одет всего лишь в жалкий свитер с завернутым воротником и вельветовые штаны. С его губ слетало невнятное бормотание. По всей видимости, его застывший взгляд не различал ничего из того, что его окружало.
Малез заколебался, фигура была столь неожиданной, столь фантастической, одним словом, столь неживой, что какое-то мгновение он испытывал сильнейшее желание обратиться к ней или направиться ей навстречу. Его остановила сама походка прохожего, решительная и автоматичная одновременно: можно бы сказать, походка смешной куклы, которую тянут за невидимую ниточку и которую ничто, за исключением внезапного разрыва этой ниточки, не могло бы сбить с избрашюго пути.
К тому же дверь постоялого двора наконец со скрипом распахнулась, и яркий свет электрического фонаря залил Малеза.
— Заходите!
Несмотря на это приглашение, хозяин — толстяк, из штанов которого с болтающимися подтяжками выбивалась фланелевая ночная рубаха, — продолжал стоять на пороге, словно не решаясь подвинуться.
— Отодвиньтесь-ка! — сказал Малез.
Он схватил чемодан, задев им по ногам трактирщика, и проник в коридор, в глубине которого виднелась витая лестница.
— У вас нельзя перекусить?
Толстяк тщательно запирал на засов дверь.
— Нет… Завтра утром, если будет угодно…
Маленькими шажками он прошел вперед, шлепанцы едва держались на его ногах.
— Сюда…
На лестничной площадке он шумно отдышался.
— Вы поедете поездом в восемь сорок пять?
И на утвердительный знак Малеза:
— Я вам приготовлю омлет…
В доме пахло бузиной и воском. В глубине коридора единственный луч света прочертил вертикальную линию.
Трактирщик открыл дверь с правой стороны и зажег керосиновую лампу.
— Ночной горшок под кроватью! — объявил он безапелляционным тоном. — Спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — ответил Малез.
Закрыв дверь, он тщетно поискал ключ или задвижку. С босыми ногами, в одной рубахе и штанах, он подошел открыть окно и поставил локти на подоконник.
Дождь перестал, небо густо синело.
Закурив трубку, Малез задул лампу. Он погрузился в блаженное состояние. Через несколько часов его одежда совершенно просохнет, в низком зале он усядется перед аппетитным омлетом. Оказавшись, наконец, в поезде, который увезет его отсюда, он с веселой улыбкой припомнит перипетии своей ночной вылазки и этот уголок негостеприимной земли, где начальники станции готовы баловаться револьвером, а трактирщики — оставить у своей двери растворяться под дождем заблудившегося путника…
— Куда, черт возьми, он направлялся в, таком виде? — внезапно спросил он сам себя, задумавшись о возникшем из ночи странном пешеходе с обнаженной головой, с рыжей копной сбившихся над бледным лбом волос.
За время своей долгой уже службы комиссар полиции Эме Малез сталкивался с тайной и преступлением во многих обличьях. Он видел их укрывающимися в ночи или же, много реже, выступающими при ярком свете дня. Ему приходилось иметь с ними дело в надушенных будуарах, за вызолоченными фасадами крупных банков, в липкой тени мостов и на перекрестках, в глубине молчаливых парков и среди вопиющих трущоб. Но никогда ему не пришло бы в голову их разыскивать в такой, казалось бы, заснувшей навеки деревне…
У него мелькнула мысль, что даже название места, где он находится, ему неизвестно, и это его позабавило. Он испытывал ошеломляющее ощущение того, что на одну ночь оказался отрезан от всего мира. Неужели он, так часто пытавшийся ускользнуть от повседневных забот, прервать монотонное течение времени, отвергнет случай, который наконец представился, и с наступлением дня бежит из этих мест, где странное и фантастическое, похоже, возникают на каждом шагу?..
Да, он уедет. В его возрасте больше не обманываются видимостью. Приключение, которого он всегда боялся и всегда ждал, приключение, которое открыло бы ему пределы чудесного, само по себе искупив пошлость предшествующих дел, никогда не объявится, и здесь так же, как и где-нибудь еще.
Малез выбил трубку о подоконник и уже отворачивался от застывшего ночного пейзажа, как вдруг замер.
Там, на черной полосе железнодорожной насыпи, что-то шевелилось. Медленно, словно большое насекомое, несущее странный груз, ползла тень человека, будто бы приводимая в движение невидимыми нитями. Груз жесткий и почти такой же крупный, как и она сама. Размером… Да, размером с человека.
— Кто в этой окаменевшей деревне, — недоумевал Малез, — может прогуливаться в этот час ночи?
Он сразу же подумал о человеке, которого встретил раньше.
— Труп… У трупа не было бы этой жесткости!
За его спиной часы отбили двенадцать ударов. Он вздрогнул, почувствовав, как леденящий холод и усталость пронизывают все его тело, и захотел сразу же провалиться в сон без сновидений…
И все же, несмотря на этот холод, эту усталость, это желание, он не мог заставить себя отойти от окна и, как зачарованный, поддавался притягательной силе развертывающегося перед его глазами любопытного зрелища.
Зрелище фантастическое! На насыпи железной дороги человеческий силуэт вместе со своим нечеловеческим грузом постепенно обретали сходство с шагающим крестом святого Андрея.
2. Странная жертва
Приготовленный трактирщиком омлет не доставил Малезу того удовольствия, на которое он рассчитывал. Такова уж человеческая природа… Собираясь покинуть деревушку, так и не проникнув в ее тайны, комиссар испытывал смутное сожаление. Правда, когда он вышел из гостиницы, неся чемоданчик, дождь больше не шел, как накануне; утихший ветер был, казалось напоен ароматами, а бледное солнце оправляло облака в серебристую филигрань…
Дневной свет разогнал призраки: позеленевшая от мха перекладина придорожного креста теперь служила местом отдыха для воробьев, ставни домов вновь обрели свои яркие краски, а дворовые собаки — свой басовитый лай. Опять волшебство исчезло с первыми лучами зари, опять крик петуха разрушил магические чары, опять постукивание крестьянских сабо разорвало тонкую ткань колдовского очарования. И, конечно же, человек с потерянным взглядом и жестами лунатика тоже уселся за дымящейся едой, прежде чем снова вернуться к своему труду каменщика или строительного рабочего.
— Вот так, — раздумывал, шагая, Малез, — будто пламя свечи, гаснут самые манящие иллюзии…
Духи ветра и земли вернулись в свои ненарушаемые убежища, и мир снова стал просто слепящим светом, чистой наукой, математикой и холодной логикой. И все же… И все же как было бы чудесно, если бы день вступил в заговор с ночью, деревня сохранила свою тайну, а человек — свой растерянный взгляд… Как было бы чудесно увидеть прямо перед собой как вспыхивает вдруг тропический цветок столь ожидаемого приключения!
Малез едва не прокусил чубук своей трубки. Что такое, уж не становится ли он поэтом? Неужели на склоне лет он неожиданно обнаружит у себя влюбленную в фей ребяческую душу и серьезно поверит, что жизнь еще может принести ему какую-то неожиданность?
Он остановился, чтобы чиркнуть спичкой и, прикрыв огонек ладонью, раскурил трубку. Его старая добрая трубка! Вот настоящая колдунья! В вырывавшихся из нее голубоватых легких облачках укрывался волшебник Мерлин…
Малез ускорил шаг. Он не мог сдержать желания пройтись по Станционной улице до церкви прежде, чем свернуть на вокзал.
Внезапно у магазина, единственная витрина которого была звездообразно разбита, так что едва удавалось прочитать изуродованную вывеску «Г-н Деван, ..гов.. и пор..ой», ему бросилась в глаза оживленная группа зевак. Стоя одной ногой на пороге, а другой — на тротуаре, владелец магазина, апоплексичный толстяк в рубашке, с переброшенным вокруг шеи сантиметром, с отрезом материи на руке явно призывал любопытных в свидетели выпавшего ему незаслуженного несчастья, и не было среди них никого, включая стоящего за разбитой витриной манекена в готовом костюме, застывшего в вечной неподвижности, кто не выглядел бы сочувственно прислушивающимся к его словам.
