Эрл Гарднер - Дело застенчивой обвиняемой

Делла Стрит направилась было в приемную, но Мейсон жестом остановил ее.

— Лучше я выйду встречу его, Делла. Профессиональный этикет, знаешь ли. — Мейсон оттолкнул свое кресло-вертушку, выпрямился и пошел в приемную.

— Хэлло, Берт, что за спешка привела тебя сюда? — сказал он доктору Динэйру.

Доктор Динэйр поднялся со стула, поздоровался за руку и нервно сказал:

— Перри, я хочу получить у тебя профессиональную консультацию.

— Хорошо. Давай-ка заходи. — И он повел его в свой кабинет. — Деллу Стрит, мою секретаршу, ты знаешь.

— Конечно. Здравствуйте, мисс Стрит.

— Она останется, если ты не возражаешь, — сказал Мейсон. — Я люблю, когда она делает записи.

— Это ничего, нормально, но должно быть понятно, что я консультируюсь у тебя как у специалиста-профессионала, и поэтому все, что я скажу, должно оставаться строго конфиденциальным. Я уверен, что могу довериться тебе и твоей секретарше. Я нахожусь в таком положении, что не знаю, что делать, и мне нужен твой совет.

Мейсон широким жестом показал на стены кабинета.

— Ты находишься в стенах адвокатской конторы, Берт. Все, что ты скажешь, будет конфиденциально.

— Предположим, что ты найдешь в этом некоторые технические ограничения закона, охраняющего доверительную информацию, — сказал доктор Динэйр. — Предположим, вдруг что-нибудь, о чем я мог бы сказать тебе, окажется в рамках одного из исключений и…

— Закон, — сказал Мейсон, — устанавливает, какая профессиональная информация должна быть конфиденциальной, Берт. Это как раз та часть его, которую я не потрудился изучить. Что же касается меня, то все, что клиент скажет мне, является конфиденциальным.

— Ну спасибо тебе, — сказал доктор Динэйр, и его холодные глаза сверкнули чуть заметным весельем. — И все же мне хотелось бы узнать о законе.

— А в чем дело-то?

— Я сейчас лечу одну молодую пациентку, которая страдает комплексом вины. Она находится в состоянии, которое я охарактеризовал бы как нервное перевозбуждение, что мы можем назвать психическим износом. Я старался вывести ее обычными способами, но не смог. У меня было такое ощущение, что она что-то скрывает. Это частенько происходит с молодыми, незамужними женщинами. И я предложил ей пройти тест с помощью сыворотки истины. Она дала согласие, и я провел его так, что он…

— Ты просто скажи, насколько эти тесты эффективны, — сказал Мейсон.

— Это зависит от того, на что ты рассчитываешь и что ты хочешь получить. С точки зрения лабораторных экспериментов, они эффективны чуть ли не в ста процентах, если иметь в виду специфическую информацию по поводу конкретных вещей. Например, если возьмем группу студентов, заставим их совершить условные преступления, и они расскажут тебе все, что сделали, стоит только накачать их одним из наркотиков сыворотки истины — скополамином, натриевым пентоталом, натриевым амиталом или любым другим, при условии, что используется подобающая техническая методика.

Но можно взять и закоренелого уголовника, который много лет отрицает свою вину то в одном, то в другом преступлении, который уже прошел все виды допроса третьей степени и через давление на следствии, — и тогда нельзя быть уверенным, к чему же ты придешь в итоге. И никто этого не знает. Мы часто получаем протесты о невиновности по поводу преступления, где у нас есть полная уверенность, что этот человек виновен, и часто случается так, что, хотя он и отказывается от преступления в ходе расследования, которое могло быть просто кражей со взломом, он может случайно ослабить свою бдительность и рассказать о каком-нибудь совершенном им убийстве, которое прошло безнаказанным.

Имея дело с людьми, которые страдают ощущением вины, когда чувствуешь, что в этом есть какой-то значительный факт, пока что утаиваемый, лечение сывороткой истины является эффективным. Стоит только узнать то, о чем пациент боится рассказать, — и ты можешь быстро завоевать его доверие. В особенности это помогает женщинам. В данном случае я имел дело с молодой женщиной, уравновешенной, привлекательной, утонченной и эмоционально взволнованной. Я был уверен, что под влиянием наркотика она сознается в каком-то неблаговидном поступке, может быть, в прерывании беременности… А она созналась, видимо, в убийстве.

Глаза Мейсона сузились.

— А почему ты говоришь «видимо»?

— Потому что в данный момент я не знаю, как оценить свои результаты.

— А не мог бы ты повторить в точности то, что она сказала? — спросил Мейсон. — Ты делал записи или?..

— Все, что она сказала, я записал на магнитофон. У тебя, конечно, возникнут кое-какие сложности, так как трудно разобрать некоторые слова. Пациентка часто бормочет и говорит невнятно, как человек, разговаривающий во сне. В этом-то и прелесть использования магнитофона. Мы можем прокрутить ленту снова и снова, пока нам не удастся разобрать сказанное. Эта молодая женщина, находясь в состоянии, когда рассказывают правду, говорила совершенно отчетливо.

— А какой наркотик ты использовал? — спросил Мейсон.

— Я предварительно дал пациентке лекарства. Потом использовал несколько наркотиков, и она впала в бессознательное состояние. Когда пациентка начала приходить в себя, я использовал слабый раствор натриевого пентотала и средство, возбуждающее психику, чтобы заставить ее говорить. Высшие корковые клетки при этом находятся в противоборствующем состоянии. Между физической летаргией и определенной тягой поболтать.

Это такая сбалансированная ситуация, которая в идеальном состоянии существует всего несколько минут, но иногда она длится значительно дольше. Это зависит от индивидуальности. — Доктор Динэйр снял с магнитофона крышку, вставил шнур в розетку, повернул выключатель и сказал: — Я хочу, чтобы ты внимательно послушал.

Перри Мейсон и Делла Стрит прослушали записанный разговор. Когда пленка домоталась до конца, доктор Динэйр щелчком переключил магнитофон на перемотку, а затем выключил магнитофон. Закрыв его крышкой, он взглянул на Мейсона и спросил:

— Что ты скажешь?

— А что ты хочешь услышать?

— Я хочу знать о своих официальных правах.

— Для чего?

— Тогда я буду знать, что мне делать.

— Если я скажу тебе, что, согласно требованию закона, ты обязан сообщить эту информацию властям, ты это сделаешь?

Доктор Динэйр подумал какое-то мгновение, а потом сказал: — Нет.

— Почему же?

— У меня есть совесть и этический кодекс. Наши законы, касающиеся конфиденциальной информации, были приняты, еще когда не было психиатрии. Сегодня для того, чтобы лечить пациентов, врач должен знать секреты, скрытые глубоко в сознании пациента. Моя жизнь посвящена этому искусству исцеления.

— Так ради чего ты пришел, — сказал Мейсон, — если знаешь, что хочешь сделать? Это не входит в закон.

Доктор Динэйр ответил:

— Наверное, я пришел, чтобы снять с себя ответственность. И иметь возможность сказать, что советовался с адвокатом.

— Если бы я сказал тебе, — сказал Мейсон, — что, согласно закону, ты должен уважать конфиденциальное сообщение клиента и что тебе не обязательно передавать полученную информацию полиции, то ты тогда смог бы оправдаться тем, что, мол, сходил к адвокату и последовал его совету, так?

— Да, так, — ответил доктор Динэйр.

— А если бы я сказал тебе, что по закону у тебя нет никакой альтернативы и ты должен сообщить властям об известном тебе, ты бы тогда отказался следовать моему совету, а?

— Да, это верно.

— В таком случае, — продолжал Мейсон, — ты бы поставил себя в крайне уязвимое положение. Не только утаивая от закона информацию, но и зная, что ты нарушаешь закон. Ты бы превратился в фактического соучастника.

— Это проливает на ситуацию иной свет, — сказал доктор Динэйр. — Я пришел сюда, поддавшись порыву, а теперь понимаю, что в этом есть сложность.

— Да, есть, — отозвался Мейсон. — Теперь разреши тебя спросить: какова гарантия, что эта молодая женщина рассказала правду?

— Я думаю, что мы можем считать ее заявление правдивым, в особенности зная, как это было заявлено. Возможно, она рассказал а не все. Ее сознание было слишком подавлено наркотиком, чтобы разъяснить, и она инстинктивно избегала всего, требующего сильного умственного напряжения. Она сделала заявление по имеющемуся факту, а потом не смогла его детализировать.

— Или дать ему разумное объяснение? — спросил Мейсон.

— Если хочешь, назови это так. Она находилась едва на грани сознания. Ее внимание было ослаблено.

Мейсон задумался.

— Послушай-ка, Берт. А есть ли какой-либо шанс, что преступление, в котором она созналась, не является плодом воображения?

— Да, такой шанс есть, — ухмыльнулся доктор Динэйр.

— И что это за шанс?

— Небольшой, но все же шанс.

— Ты, как врач, бросился бы в полицию рассказать об убийстве, которое может быть всего-навсего галлюцинацией, стимулированной наркотиком, за что твоя пациентка вчинила бы тебе иск за клевету, за оскорбление личности, за посягательство на ее тайну и за выдачу секрета. И это испортило бы тебе карьеру как профессионалу и имело бы неблагоприятные последствия для пациентки. Если ты говоришь мне, что есть некоторый шанс, что преступление, в котором она созналась, может быть плодом накачанного наркотиками сознания, то я буду должен посоветовать тебе осторожно продолжать исследования, а твоим первейшим долгом должно стать проведение реального расследования.