Луи Бодуэн - На гонках в Ле-Мане

— Еду, — сказал Сен-Жюст и положил трубку.

III

Пьер бросил взгляд в окно. Черные тучи покрывали небо. «Наверняка будет дождь», — подумал он, пока­чав головой.

Его «Кава» находилась в гараже газеты, но комби­незон и сапоги дома. Он торопливо прикинул: «Пое­хать переодеться — это потерять час».

Сен-Жюст хоть и обожал мотоспорт, но хорошо знал, что значительная часть привлекательности теря­ется, когда на тебя обрушиваются потоки воды и нет соответствующей одежды. В какую-то минуту он поду­мал взять редакционную машину. Но, поскольку для этого требовалось разрешение Гонина, а он не хотел посвящать его в это дело, по крайней мере пока, он от­казался от этой мысли. Он уже было героически ре­шился в пользу «Кавы», когда вошла Лоретта.

— Привет, — бросил он. — Твоя машина здесь?

— Да, а что?

— Ты можешь одолжить ее до вечера?

  — Что происходит? — спросила она насмешливо. — Твое чудовище сломалось?

— Нет, но будет ливень, а я должен быть в Шарт­ре через час. Моя «Кава» здесь, но комбинезон дома.

Не отвечая, она открыла сумку и бросила ему клю­чи, потом уточнила:

— Как ты знаешь, документы в машине. Сен-Жюст улыбнулся ей своей самой ослепительной улыбкой и посмотрел на часы:

— Я вернусь в семь. Если нет других дел, жди ме­ня. Я приглашу тебя на ужин и расскажу, зачем ездил в Шартр. Где твоя железка?

— На стоянке напротив газеты. Не забудь залить бензин.

Счастливый и довольный, Пьер направился на сто­янку, не обращая внимания на надвигавшийся дождь. У него было предчувствие, что телефонный звонок из Шартра был тем знамением, с которого начнется успех его рубрики.

И он вспомнил, как Раймон Эстев предложил ему рубрику «Сен-Жюст требует справедливости». Разу­меется, это был результат удачного карточного хода, но в то же время и справедливая награда за его прин­ципиальность и настойчивость. Он вспоминал себя два месяца назад, когда весна начинала согревать Париж, решившего со всем этим покончить...

Садясь за руль машины Лоретты, он заметил на заднем сиденье платок, который подарил ей на день рождения, и на миг отвлекся от своих воспоминаний.

Взяв платок, он улыбнулся и подумал, что Лоретта, право же, девчонка «экстра».

Она была светловолосой, красивой и умной. Она любила свою профессию журналистки не меньше, чем он. Не признаваясь друг другу в любви, быть может стесняясь показаться романтичными и старомодными, они отлично понимали друг друга. Они жили в разных кварталах и виделись лишь если действительно хотели того.

Пьер положил на место платок и включил мотор — это была купленная по случаю «Гордини», которую он уговорил  ее  приобрести.  Пьер  подумал,  что придет день, когда он предложит Лоретте выйти за него за­муж. Она наверняка будет хорошей подругой. Пока что он радовался, что Лоретта работает у него в рубрике, а не в «женской странице». Она была слишком простой и слишком честной, чтобы чувствовать себя в своей тарел­ке в этом мире моды, где было полно снобов и карьери­стов.

А потом, то и дело застревая в пробках по дороге к воротам Сен-Клу, он возвратился мыслями к тому дню, когда объявил о своей отставке Эстеву.

IV

Директор «Суар» был его дядей. Дядей, который считал его своим сыном, с тех пор как в возрасте деся­ти лет дорожная катастрофа сделала Пьера сиротой.

Конечно, это позволяло ему говорить вслух то, что другие думали про себя. Говорить, например, что у «Суар», как вообще у большинства крупных газет, не хватает энергии, чтобы разоблачать несправедливость и комбинации аферистов и политиканов.

И когда Эстев слегка посмеивался над тем, что он называл «донкихотством Пьера», тот отвечал:

— Именно потому, что я твой племянник, я должен реагировать, а не покачиваться потихоньку в удобной люльке папенькиных сынков.

И вот два месяца назад, приобретя пятилетний полезный опыт работы в газете и после многих беспо­лезных «донкихотских» выходок в кабинете Эстева, Пьер решил подать в отставку.

Он воспользовался уик-эндом в Менкуре — очаро­вательной деревушке в долине Шеврёз, где его дядя возвел роскошную резиденцию, чтоб сообщить ему свое великое решение.

Пьер вспомнил эту сцену так живо, что забыл даже проклинать уличные пробки, из-за которых двигался черепашьим шагом.

В ту субботу после обеда, когда гости наконец уе­хали, он сказал Эстеву:

— Раймон, прежде чем пойти спать, я хотел бы по­говорить с тобой минутку в твоем кабинете.

Еще не было полуночи, и Эстев был в прекрасном настроении. Слегка заинтригованный, он кивнул голо­вой и пригласил Пьера в свой кабинет.

— Виски? — спросил дядя, усаживаясь в кресло.

— С удовольствием, — ответил Сен-Жюст, доставая из бара бутылку и стаканы.

Эстев был гигантом, спокойным, неразговорчивым и медлительным. Его походка и жесты были тяжело­весны в противовес его поразительно живому уму. Пьер, который хорошо знал дядю, опасался этой живости и в то же время восхищался ею.

Эстев взял стакан с виски, который подал ему пле­мянник, выпил глоток, вздохнул и заметил:

— Чудесный.

— Чудесный, —  подтвердил Сен-Жюст, которого немного смущало спокойствие дяди.

Эстев молчал, словно весь поглощенный дегустаци­ей своего виски. Молчание становилось тягостным. На­рушил его Эстев:

— Ты хотел поговорить со мной?

— Да, я хотел предложить тебе мою отставку.

Пустив этот пробный шар, Пьер стал ждать резуль­татов, но они не последовали.

— Правда?—только и сказал Эстев.

Его лицо не изменило выражения, и Пьер вспомнил, что он был очень силен в покере. Он решил, что дядя старается выиграть время, чтобы найти возражение, и окончательно укрепился в этом мнении, когда Эстев спросил его, не повышая голоса:

— Можно узнать причину?

Не желая того, Сен-Жюст попался в западню. Во­прос уколол его, словно бандерилья, и он пустился в один из своих монологов, которые его дядя знал наизусть. Эстев не мешал ему говорить, продолжая раз­мышлять. Когда Пьер перевел дыхание, дядя спросил с вежливым любопытством:

— Ну и что ты намерен делать?

— У меня есть друзья, которые купили парусник. Как и мне, им надоела дурацкая жизнь в странах, ко­торые называют себя цивилизованными. Они отправ­ляются в кругосветное путешествие, а я буду летопис­цем этого путешествия. Вернувшись, напишу настоящую книгу.

Сен-Жюст прочел во взгляде Эстева иронию. Он подумал, что плохо защищал свою точку зрения, но те­перь, когда он все сказал, оставалось только ждать от­вета.

По-прежнему, не повышая голоса, неторопливо до­пив стакан, его дядя сказал:

— Ты останешься в газете, и я даже объясню тебе почему.

Слегка удивленный, Пьер посчитал нужным иронически улыбнуться и ответить Эстеву:

— Да, мне было бы интересно это знать?

— Вот уже некоторое время, как я понял, что в га­зете плохо используются твои достоинства и твои не­достатки. Как выражаются боксеры, ты «драчун», и мне не нравится, что твой динамизм сникает. У меня воз­никла мысль, которой я хотел поделиться с тобой завт­ра утром на прогулке. Но ты поторопил события, и я изложу тебе мои планы сейчас.

V

— По примеру правительства, которое создало пост «посредника», чтобы смягчить отношения между Администрацией с большой буквы и всеми теми, кто на нее жалуется, я решил, припоминая твои обличающие речи, что «Суар» может поступить так же и что в качестве «посредника» ты самое подходящее лицо.

Это предложение и удивило и обрадовало Пьера: он вспомнил, что даже голос его слегка дрожал, когда он спросил:

— И как ты представляешь себе мои функции?

— Ты мне часто говорил, что большая популярная газета должна, в частности, защищать своих читателей против несправедливости, должна быть эдаким рупо­ром народного гласа, чтоб его слышали те, кто правит нами, и чтоб это влияло на их решения. Если хочешь ты мог бы стать рупором всех жертв несправедливости или нападок, которые слишком слабы или бедны, чтобы к ним прислушивались. Это новая рубрика. Я даже на­шел ей название, используя твое имя, которое так удач­но звучит. Она могла бы называться «Сен-Жюст тре­бует справедливости» [1].

Ты сможешь использовать Риотта, твоего лучшего друга, и Лоретту Паскье, которая, не сомневаюсь, будет в восторге работать с тобой. Что ты на это скажешь? — И, уверенный, что выиграл, Эстев добавил: — Таким образом, ты имеешь все козыри, чтобы меньше чем че­рез год стать знаменитым журналистом.

Пьер припомнил, что эта последняя фраза дала ему возможность ответить так, чтобы не создавалось впе­чатления, будто он уступил первому же натиску.

Он согласился, что предложение весьма интересное, подчеркнув, однако, что ему совершенно безразлично, быть знаменитым или нет.