Найо Марш - Смерть и танцующий лакей
Когда Мандрэг вошел в библиотеку, вид его был весьма эффектен. По плоскогорью он ехал без шляпы, в машине с опущенным стеклом, и северный ветер привел его волосы в такой художественный беспорядок, какой обычно ему приходилось создавать самому. Мандрэг шагнул навстречу Джонатану и протянул ему руку с видом бесшабашной отваги.
— Ужасная ночь, — сказал он, — как будто здесь собрались все ведьмы и черти. Страшно вдохновляет.
— Я надеюсь, — произнес Джонатан, отвечая на рукопожатие и глядя снизу вверх из-под стекол очков, — что это не слишком вдохновит вашу Музу. Я не могу допустить, Обри, чтобы она завладела вами сегодня…
— Господи, — пробормотал Мандрэг, как всегда, когда ему казалось, что от него ждут рассуждений о работе. Это восклицание должно было означать отчаянные муки творчества.
— …потому что, — продолжал тем временем Джонатан, — я собираюсь занять все ваше внимание, мой дорогой Обри. Теперь мы поменяемся ролями. Сегодня, завтра и послезавтра я буду автором, да, да, а вы — зрителем.
Мандрэг со страхом посмотрел на хозяина дома.
— Нет, нет! — воскликнул Джонатан, увлекая его за собой к камину. — Не пугайтесь, что я на старости лет начал писать нудный роман или принялся за мемуары. Ничего подобного.
Мандрэг уселся напротив него у камина. Джонатан потер руки, а потом зажал их между коленями.
— Ничего подобного, — повторил он.
— Звучит это весьма таинственно, — сказал Мандрэг, — вы что-нибудь замышляете?
— Замышляю? Именно так. Дорогой мой, я по уши окунулся в заговор.
Он наклонился, похлопал Мандрэга по колену.
— Послушайте, что вы думаете о моих увлечениях?
Мандрэг уставился на него.
— Ваших увлечениях? — повторил он.
— Да. Как вы думаете, что я за человек? Видите ли, ведь не только женщинам хочется узнать, что думают о них знакомые. Или вы все-таки считаете, что в моем вопросе есть нечто уж очень дамское? А впрочем, это не важно. Доставьте мне удовольствие, скажите.
— Вы весьма разносторонни. В круг ваших интересов я бы включил ваши книги, и ваше поместье, и, как бы это поточнее сказать, то, что журналисты называют человеческими отношениями.
— Хорошо, — сказал Джонатан. — Прекрасно. Человеческие отношения. Дальше.
— Ну, а что вы за человек, — продолжал Мандрэг, — честное слово, не знаю. По-моему, приятный. Вот вы без слов понимаете вещи, которые кажутся мне очень важными. А важнее всего для меня то, что вы ни разу не спросили, почему я не рисую реального человека.
— Не хотите ли вы сказать, что у меня есть чувство драматического?
— А что такое драматическое? Не есть ли это всего лишь чувство театральности, понимание высшей эстетической точки в момент сосредоточенности на внешних предметах?
— Не очень-то понимаю, что все это значит, — нетерпеливо сказал Джонатан. — И провалиться мне на этом месте, если вы понимаете это сами.
— Слова, — произнес Мандрэг, — слова, слова, слова.
Но вид у него при этом был немного обескураженный.
— Ладно, к черту. Нечего об этом рассуждать. Думаю, у меня есть это чувство драматического. Но в простом, а не в заумном понимании. И именно мое чувство драматического, хотите вы или нет, толкнуло меня к вашим пьесам. Не могу сказать, что они мне до конца понятны, но мне кажется, в них что-то такое есть. Они действуют на меня иначе, чем обычные театральные постановки. Поэтому они мне и нравятся. Не важно почему, главное нравятся. Видите ли, дорогой Обри, во мне сидит неудовлетворенный, невысказавшийся художник. Так сказать, нереализованная художественная натура. Вот что я такое. Или, по крайней мере, я думал так, пока у меня не появилась Идея. Раньше я пытался писать и рисовать. Результаты всегда были плачевны, в лучшем случае так незначительны, что и говорить нечего. Музыка для меня совершенно отпадает. Вот так я и жил. Этакий немолодой старомодный чудак, сгорающий от желания творить. Особенно страстно я мечтал о драме. Сначала я думал, что наше с вами сотрудничество, кстати, уверяю вас, принесшее лично мне огромное наслаждение, удовлетворит эту страсть. Я думал, что испытаю восторги творчества, хотя бы, так сказать, через вторые руки. Но этот зуд оставался, и я боялся, что превращусь в нудного, всем недовольного, неугомонного типа, который в тягость себе и людям.
— Ну что вы, — пробормотал Мандрэг, закуривая.
— Поверьте, так бы и случилось. И вот в один, как я считаю, миг озарения, мой дорогой Обри, ко мне пришла Идея.
Решительным движением Джонатан сдернул с носа очки. Его темные глаза сверкали.
— Да, моя Идея, — повторил он. — Меня осенило, когда однажды утром в среду, месяц назад, я стоял здесь у окна, раздумывая, чем бы мне заняться. Мне пришло в голову, что, если я оказался такой бестолочью со всеми этими перьями и бумагой, красками, холстами и всем прочим, если в музыке я не пошел дальше чижика-пыжика, то почему бы мне не попробовать кое-что другое.
— И что же это?
— Живые люди!
— Что?
— Живые люди.
— Послушайте, — сказал Мандрэг, — надеюсь, вы не собираетесь заняться благотворительностью?
— Да погодите же. Мне пришло в голову, что если все точно рассчитать, то из людей тоже можно создавать своего рода картины. Нужно только постараться ограничить их действие рамками вашего, так сказать, холста. Мне подумалось, что, если некоторых моих знакомых поместить в определенные условия, они сразу начнут разыгрывать интереснейшую драму, где все будет увлекательно: и речи персонажей, и их поведение. Разумеется, персонажи, как я их называю, должны быть правильно отобраны. А вот это уже моя задача. Именно я должен подобрать на палитре живые краски, а картина воссоздастся сама…
— Пиранделло,[1] — начал было Мандрэг, — стал почти…
— Но это же совсем не Пиранделло, — поспешно перебил его Джонатан. — Вовсе нет. Здесь нет шести персонажей, которые ищут своего автора, а наоборот, автор сам только отбирает семерых действующих лиц, чтобы они создали для него пьесу.
— Так потом вы все-таки возьметесь за перо?
— Не я. Вот тут-то в дело вступите вы. Я предлагаю вам не упустить эту, на мой взгляд, просто блестящую возможность.
Мандрэг смущенно заерзал.
— Объясните, что вы имеете в виду? — произнес он.
— Дружище, ну я же об этом и толкую. Послушайте. Месяц назад я задумал провести опыт. Я все хорошо рассчитал, отобрал семь человек и решил пригласить их зимой в гости на пару дней. Помнится, я получил большое удовольствие, пока составлял список действующих лиц. Я также решил, что люди эти, насколько возможно, должны питать друг к другу неприязнь.
— О господи, что вы такое говорите!
— Нет, ну не в том смысле, что каждый из них должен ненавидеть других шестерых, а в том, что все они будут связаны ниточками весьма натянутых отношений. Подумав, я понял, что искать таких гостей специально мне и не придется. Ведь, несмотря на войну, жизнь у нас в Дорсете идет своим чередом. И вот здесь-то я и нашел своих семерых героев. Но мне нужен был и зритель, способный оценить происходящее действие. Поэтому я и пригласил восьмого гостя — вас.
— Ну, если вы ждете, что я сейчас разражусь восторженной благодарственной одой…
— Это потом. Потерпите. Теперь же давайте посмакуем подробности нашего опыта. Для этого вам надо хорошенько познакомиться с участниками предстоящего спектакля. А чтобы нам было уютнее, я прикажу принести шерри, — сказал Джонатан.
3
Джонатан наполнил гостю рюмку и предложил:
— Давайте оставим сейчас в стороне сравнения с живописью и музыкой, и позвольте представить вам действующих лиц по всем правилам любимого нами драматического искусства. Я догадываюсь, в какой последовательности съедутся гости, и в той же последовательности расскажу вам о них. Вас что-то смущает?
— Мало сказать, смущает, — ответил Мандрэг. — Я просто в ужасе.
Джонатан тоненько хихикнул.
— Как знать, — сказал он, — может быть, вы и правы. Посмотрим, что вы скажете, когда я кончу. Первыми на нашей сцене незримо появятся мать и два сына. Миссис Сандра Комплайн, Уильям Комплайн и Николас Комплайн. Миссис Комплайн — вдова, живет в поместье Пенфелтон, в очаровательном доме, милях в четырех от деревни. Она будет играть у нас роль престарелой знатной дамы. Комплайны испокон века живут в этом графстве, и наши предки всегда были соседями. Ее муж был моим ровесником. В свое время он был красивым малым, вел разгульную жизнь, нравился куда больше женщинам, чем мужчинам. В Лондоне у него была своя компания, как полагаю, довольно беспутная. Я не знаю, где он познакомился со своей будущей женой, но ей, бедняжке, эта встреча ничего хорошего не принесла. Она была миловидной, и я думаю, только поэтому он начал за ней волочиться. Но надоела она ему еще раньше, потускнела ее красота, которая вскоре начала пропадать из-за дурного обращения.
