Рекс Стаут - Лига перепуганных мужчин

В одиннадцать часов я возвратился в кабинет, пытаясь притвориться, что у меня найдется занятие, если я его поищу. Но в отношении притворства дело у меня обстоит неважно. Я думал о том, с каким бы удовольствием я ухватился за любое настоящее дело, не считаясь с непременными волнениями, утомительной беготней, а иной раз и с опасностью. Ибо, в конечном итоге, это сулило прибыль. Я даже согласен был стать «хвостом» к какой-нибудь хористке или прятаться в ванной, чтобы уличить какого-нибудь малого в воровстве зубной пасты, – все, что угодно, кроме промышленного шпионажа.

Вошел Вулф и пожелал мне доброго утра. Корреспонденция не отняла много времени. Он подмахнул несколько чеков и спросил меня со вздохом, сколько у нас осталось денег в банке, после чего продиктовал пару коротких писем. Я их напечатал и бросил в ближайший почтовый ящик.

Когда я возвратился назад, Вулф мрачно сидел перед второй бутылкой пива, прислонясь к спинке кресла. Мне показалось, что он взглянул на меня из-под опущенных век. Я подумал, что хорошо уже то, что он снова не вернулся к своим прелестным снежинкам.

Я сел за стол и закрыл машинку.

Вулф изрек:

– Арчи, Будда сказал, что человек может познать все на свете, если будет ждать достаточно долго.

– Да, сэр, – перебил его я, – вы хотите сказать, что если мы будем продолжать наше сидение, то мы обогатим наши познания во много раз.

– Не во много раз, но они станут больше, намного больше за каждое столетие.

– Ваши, может быть, мои – нет. Если я просижу без дела еще два дня, я настолько одурею, что позабуду и то, что знал раньше.

Глаза Вулфа слегка блестели.

– Мне не хотелось бы выражаться двусмысленно, но разве в нашем случае это не означало бы приобретения?

– Если бы вы однажды не дали мне инструкцию не посылать вас к черту, то я послал бы вас сейчас к черту!

– Хорошо. – Вулф проглотил пиво и вытер губы. – Ты оскорблен. Следовательно, ты проснулся. Ты помнишь, что в прошлом месяце ты уезжал на десять дней со специальным поручением, и что во время твоего отсутствия твои обязанности выполнялись двумя молодыми людьми?

Я кивнул и усмехнулся. Один из них был приглашен из агентства «Метрополитен» как телохранитель для Вулфа, а второй был стенографистом от Миллера.

– Да, вдвоем они кое-как справлялись.

– Совершенно верно. В один из тех дней сюда явился человек и попросил меня решить его судьбу. Браться за его поручение я посчитал неразумным.

– Да, сэр, я нашел запись. Сразу видно, что стенографист от Миллера еще не имеет большого навыка. Он не смог написать…

– Имя было Хиббард. Эндрю Хиббард – преподаватель психологии из Колумбийского университета. Это было двадцатого октября, в субботу, то есть две недели назад. Не прочтешь ли ты мне запись?

Вулф опустил стакан, откинулся на спинку кресла, переплел пальцы на своем толстом животе и сказал:

– Приступай.

– О'кей. Сначала идет описание внешности мистера Хиббарда. «Невысокий джентльмен лет пятидесяти, острый нос, темные глаза…»

– Довольно. Это я могу наскрести и в собственной памяти.

– Хорошо, сэр. Похоже, что мистер Хиббард начал со слов: «Как поживаете, сэр? Меня зовут…»

– Пропусти обмен любезностями.

– Отсюда пойдет? Мистер Хиббард сказал: «Мне посоветовал обратиться к вам мой друг, имя которого упоминать нет необходимости. Мною движет только страх. Я хочу сказать, что я был напуган и отправился к вам».

Вулф кивнул. Я продолжал читать:

Вулф: «Да? Расскажите мне об этом».

Хиббард: «По моей карточке вы узнали, что я работаю на кафедре психологии Колумбийского университета. Поскольку вы являетесь крупным специалистом, вы, очевидно, уже заметили на моем лице, да и во всем моем поведении, клеймо страха, граничащего с паникой».

Вулф: «Я заметил, что вы расстроены, но я не располагаю возможностью определить, является ли данное состояние хроническим или острым».

Хиббард: «Хроническим. Во всяком случае, становится таковым. Вот почему я решил прибегнуть к вашей помощи. Я невыносимо напряжен душевно. Моя жизнь в опасности… Нет, не так, гораздо хуже, я утратил право на собственную жизнь… Я это понимаю. Я приговорен к смерти».

Вулф: «Конечно, сэр, я тоже. Все мы смертны».

Хиббард: «Ерунда. Извините меня. Я говорю не о первородном грехе, мистер Вулф. Меня убьют. Один человек хочет меня убить».

Вулф: «Вот как? Когда? Каким образом?»

Вулф прервал меня.

– Арчи, опускай «мистеров».

– О'кей. Просто этот юноша от Миллера воспитан в строгих правилах и ничего не пропускал. Кто-то предупредил его, что он обязан относиться с уважением к своему хозяину сорок четыре часа в неделю, когда больше, когда меньше… как покажет дело. Итак, дальше:

Хиббард: «Этого я не могу сказать вам, сэр, поскольку и сам не знаю. Кроме того, о ряде вещей я вынужден буду умолчать. Кое-что я, конечно, смогу вам рассказать. Я могу рассказать… ну… много лет назад я нанес увечье… весьма серьезное увечье одному человеку. Я был не один, в этом участвовали и другие, но случилось так, что основная ответственность лежит на мне. Во всяком случае, я расцениваю это так сам. Это была мальчишеская выходка… с трагическим исходом. Я никогда этого себе не прощу. А также и остальные, кто был к этому причастен, по крайней мере большинство из них наверняка… Не то, чтобы меня постоянно терзали угрызения совести, ведь это все произошло двадцать пять лет назад – и сам я психолог, и постоянно имею дело со всякими отклонениями от норм у других людей, так что я не могу допустить ничего подобного со мной.

Итак, мы искалечили этого юношу, исковеркали всю его жизнь, уж если быть вполне откровенным. Естественно, что все мы чувствовали себя ответственными за это дело, так что на протяжении этих двадцати пяти лет некоторые из нас предпринимали попытки ему помочь. Иногда мы объединялись, дабы найти лучшее решение. Все мы люди занятые… но мы никогда не отказывались от этого бремени. Это было крайне трудно, потому что с каждым проходящим годом сам этот юноша, ставший мужчиной, делался все более странным. Мне известно, что в средней школе он проявлял признаки настоящего таланта, а позднее, уже в колледже, после получения увечья, его считали самым блестящим студентом… Позднее его одаренность, вероятно, сохранилась, но, как бы это выразиться, – стала извращенной. В один прекрасный день… около пяти лет назад я окончательно пришел к выводу, что он психопат».

Вулф: «Значит, вы продолжали поддерживать с ним знакомство?»

Хиббард: «Да, большинство из нас… Кое-кто виделся с ним часто, один или двое считались его близкими друзьями. Примерно к этому времени его скрытая одаренность достигла зрелости. Он… Ну… он совершал поступки, которые вызывали восхищение и интерес. Я по-прежнему был убежден, что он психопат, однако переживал за него уже не так сильно, потому что мне казалось, что он достиг удовлетворяющего его и в известной мере компенсирующего положения. Но я заблуждался, а мое пробуждение было ужасным.

У нас был вечер встречи, сбор нашей группы, и один из нас был убит.

Сначала мы все думали, что был несчастный случай, но он – тот человек, которого мы искалечили – тоже был там. А через несколько дней каждый из нас получил по почте его сообщение, в котором было написано, что он убил одного из нас, очередь остальных наступит позднее, что он вступил на „корабль мести“».

Вулф: «Понятно. Психопатия стала казаться почти эвфемизмом».

Хиббард: «Совершенно верно, но мы ничего не могли поделать».

Вулф: «Поскольку вы располагали доказательством, то самое правильное было бы поставить в известность полицию».

Хиббард: «Никаких доказательств у нас не было».

Вулф: «А его сообщение?»

Хиббард: «Все они были напечатаны на машинке, не имели подписи и были составлены в витиевато-туманных выражениях, которые делали их непригодными для такой практической цели, как стать уликой. Он даже весьма предусмотрительно изменил свой стиль, в этом послании он резко отличался от его собственного. Но нам-то все было совершенно ясно. Каждый из нас получил по такому предупреждению, и получили только те, что присутствовали на встрече. Все члены „Лиги“ без исключения. Конечно…»

Вулф: «Члены „Лиги“?»

Хиббард: «Это не имеет значения, просто сорвалось с языка. Много лет назад, когда несколько человек из нас собрались обсудить положение дел, один из нас, во хмелю разумеется, предложил нам называть себя „Лигой Искупления“.

Название прозвучало. Позже его употребляли редко, и то только в шутку.

Сейчас, я полагаю, шутки кончились…

Хочу сказать, что мы, конечно, не все живем в Нью-Йорке, только около половины. Один из нас получил свое предупреждение также и в Сан-Франциско.

Тогда несколько человек собрались в Нью-Йорке и обсудили положение вещей. Мы произвели нечто вроде расследования и повидались с ним. Он отрицал свое участие в этом деле, но мне показалось, что его черная душа радовалась, несмотря на его невинный вид».