Майлз Бридон - Рональд Нокс
— Нет-нет, напротив. Я хочу знать о Моттраме все, и глупо делать вид, будто вероисповедание не имеет тут ни малейшего значения. Как вы полагаете, он не собирался стать католиком?
Эймс пожал плечами.
— Откуда мне знать? По-моему, нет. Но человек он был религиозный, на свой лад, конечно, но никак не безбожник вроде Бринкмана. Вы с Бринкманом знакомы?
— Да, мы живем в одной гостинице. И признаюсь, он меня тоже интересует. Как вы его находите? Кто он, где Моттрам его подцепил?
— Не знаю. Мне лично этот коротышка не нравится. Неизвестно даже, кто он по национальности, но не англичанин, наверняка не англичанин, много лет жил в Париже. И нас всех терпеть не может. В Париже он, кажется, писал для какой-то газеты и водил дружбу с тамошними фанатиками-антиклерикалами, в результате его, по-моему, оттуда попросили. Моттрам, если не ошибаюсь, взял его по рекомендации кого-то из друзей; хотел вроде бы написать историю города, ну а Бринкман, ясное дело, пером владеет. Здесь у нас Бринкман бывал очень редко и чувствовал себя неуютно, точно собака среди змей. По-моему, он свято верит, что в нашем доме полно казематов. Словом, он насквозь пропитан зарубежным антиклерикализмом… Ну, вот мы и пришли.
Они свернули в короткую аллею, которая через обнесенный толстой стеной парк вывела их к парадному подъезду до отвращения безвкусного викторианского дворца. Именно дворца, на дом эта постройка была совершенно не похожа. Казалось, некая стихия перемешала элементы разнообразных стилей — готики, византийского, восточного — и выплеснула это диковинное месиво на краснокирпичного урода, воздвигнутого в начале семидесятых годов минувшего века. Кремовые и шиферно-серые изразцы змеились нелепыми узорами на пустом пространстве стен. Добрую половину нижнего этажа загораживали оранжереи. Что и говорить, этот дворец как нельзя более годился для той роли, какую он стал играть впоследствии, когда в нем разместили муниципальный музей и в дождливые воскресные дни публика заходила полюбоваться подлинными историческими памятниками Пулфорда.
— Ну как, — сказал Эймс, — чувствуете моттрамовскую атмосферу?
— Боже сохрани жить в этаких хоромах!
— Вот вам и расплата за непомерное богатство. Лишь один человек на тысячу способен, имея в распоряжении миллион, зримо запечатлеть себя, свое «я» во всем том, что его окружает. Конечно, этот ужас сотворил не Моттрам, но, уверяю вас, не купи он его у собрата-предшественника, он бы сам построил в точности такой же. Кстати, внутри там ничуть не лучше.
Последнее замечание Эймса оказалось вполне справедливо. Комнаты битком набиты дорогостоящей безвкусицей; стены сплошь увешаны скверной мазней местных художников; упитанные нимфы подпирают бесполезные капители; бархат, и тусклая позолота, и разноцветные мраморные столбики довершают сходство с большим вокзальным рестораном.
Никаких особых вещей, никаких любимых безделушек у Моттрама не было. Дом представлял собою плод его денег, а не его личности. Он дал архитектору полную свободу и жил среди всей этой варварской роскоши бездомным изгнанником.
Экономка мало что добавила к тому, что Бридон уже знал. В эту пору года хозяин всегда ездил отдыхать, вместе с мистером Бринкманом. Он рассчитывал вернуться недели через две-три. Никаких признаков депрессии или тревоги ни она, ни другие слуги не заметили; прощальных распоряжений, намекающих на долгое отсутствие, он не оставил. Письма велено было, как обычно, пересылать в «Бремя зол». Да их, в сущности, и не было, только несколько счетов и циркуляров. А к пулфордским докторам, во всяком случае регулярно, хозяин вряд ли ходил, а ездил ли он в Лондон к специалисту, она не знает. Болел ли он? Да вроде бы нет, разве что простужался иногда, а снотворное действительно время от времени принимал.
— Так и есть, — сказал Эймс, когда они вышли на улицу, — мы никогда не замечали у Моттрама признаков депрессии и тревоги. Но, помнится, намедни вечером он явился к нам несколько взбудораженный. Впрочем, не исключено, что это моя фантазия. Память и фантазия очень уж близкие соседки. И все же, когда он приглашал епископа к себе в Чилторп, у меня было явственное ощущение, что он слишком настойчив. Конечно, он очень симпатизировал епископу, но, честное слово, не до такой же степени! Послушать его — так без епископа ему просто отдых не отдых.
— Н-да… и что бы это значило?
— Что угодно или вовсе ничего. Возможно, он правда впал в депрессию, благо причины-то были, вот и решил, что лучше бы залучить себе в компанию кого-то еще, кроме Бринкмана, тогда он сумеет справиться с депрессией. Или… не знаю. Он вообще был скрытный. Подарил его преосвященству автомобиль, заранее выяснив, какой именно ему подойдет, и знали бы вы, скольких ухищрений ему это стоило, но своего замысла он до последней минуты не раскрыл. А намедни вечером… сейчас мне кажется, будто я уже тогда заподозрил за всем этим какую-то заднюю мысль. Но так ли это на самом деле? Не знаю.
— Ну а в целом-то вы разделяете версию самоубийства?
— Я этого не говорил. Кстати, вполне возможно, что человек, каким-то образом предчувствующий насильственную смерть, сперва постарается сколотить компанию, а уж потом поедет в такой медвежий угол, как Чилторп, согласны?
— А враги у него в Пулфорде были, как вы думаете?
— У кого их нет? Но враги врагам рознь. Для своих работников он, по-моему, был этаким цербером, поборником палочной дисциплины, как в старину. В Америке обездоленный работник иной раз в отместку хватается за ружье. Но у нас в Англии такое не принято. Даже взломщики, говорят, как правило, ходят безоружными, из опасения, что выстрелят, поддавшись минутному соблазну. Возможно, в Пулфорде и найдется две-три сотни людей, которые злобствуют на моттрамовскую удачливость и обзывают его кровопийцей, но ни один из них не станет подстерегать его в глухой аллее, чтобы угостить по затылку обрезом железной трубы.
— Что ж, большое вам спасибо за все. Я был бы очень рад, если бы в ближайшие день-два у вас нашлось время приехать в Чилторп и помочь мне распутать эту историю. Впрочем, это, наверно, уже чересчур?
— Вовсе нет. Епископ завтра уезжает на конфирмацию, и время у меня, пожалуй, найдется. Раз вы полагаете, что от меня будет толк, я обязательно приеду. Чилторп мне нравится, там все радует глаз — кроме кошмарных отбивных! Нет-нет, заходить не стану, мне пора возвращаться.
Анджела позволила себе слегка поиронизировать над долгим мужниным отсутствием, но,
