Мартин Дэвис - Загадочная птица
Я наполнил бокалы.
— Но все равно немного грустно, что в истории не осталось даже ее имени.
Катя предложила тост:
— За разгадку тайн!
— И за находки! — добавил я.
В тот вечер мы оба изрядно опьянели. Вокруг нас столы постепенно заполнялись, зажгли свечи, где-то далеко во мраке пели медовые итальянские тенора. Время летело легко и незаметно. Вскоре Катя начала рассказывать о себе. Восемь лет ее семья провела в Лондоне, отец здесь преподавал. В Швецию вернулись, когда Кате было четырнадцать, и вскоре брак родителей распался. Года четыре после этого она бунтовала против них обоих — бросила школу, жила где попало.
— И что потом изменилось? — спросил я.
— Я изменилась. Когда мне было около девятнадцати. — Катя улыбнулась и пожала плечами. — Однажды я осознала: до чего же моя жизнь скучна и ничтожна. Начала ходить в библиотеку. Читала. Вначале говорила себе, что здесь просто тепло и легче пересидеть холодное время года, но на самом деле увлеклась. Читала даже ночью. Через неделю снова пошла в школу. А отцу написала длинное сердитое письмо, чтобы не думал, будто я его прощаю.
Остаток вечера потонул в тумане. Столы вокруг пустели, но мы на своем маленьком островке, освещенном свечами, это едва замечали. Спорили об истории и политике, гадали, действительно ли Джозеф Банкс любил даму, а она его. Наконец Катя серьезно посмотрела на меня из-под челки.
— Почему вы передумали?
— О чем вы?
— Насчет того, чтобы искать птицу? В тот вечер, когда сломали дверь, вы совсем не собирались этим заниматься.
Она наклонилась и взглянула мне в лицо.
— Я решил, что Андерсон отыщет ее первым.
— А теперь так не считаете?
— Понимаете, это было бы действительно удивительное открытие, о котором я когда-то мечтал. И продолжаю мечтать. Вот и захотел сделать еще попытку. Нужно сохранить память о том, что было. Иначе все уйдет безвозвратно.
— Кого вы имеете в виду? Людей или птиц?
— И тех, и других.
Катя коснулась моей руки. Она выглядела очень симпатичной при свете свечей.
— Но есть иная причина, чтобы найти птицу, — продолжил я серьезно.
Она убрала руку.
— Какая?
— Если эта птица пережила Кука и Банкса, все войны, пожары и наводнения, то будь я проклят, если позволю Андерсону сбыть ее из-под полы в какую-то лабораторию в смутной надежде, что из нее когда-нибудь выведут слегка модифицированных птенцов.
Мы с Катей рассмеялись.
Как мы вернулись в паб, не помню, хоть убей. В памяти лишь сохранился момент, когда мы стояли на верхней площадке и я смотрел на Катю, забыв про фотографию в рамке рядом с постелью, ту комнату из давнего прошлого со смятыми простынями и жужжащим вентилятором. Оказывается, забыть можно почти все. Эта мысль повертелась в голове и исчезла прежде, чем я успел ее ухватить.
Прошло несколько часов, явно недостаточных, чтобы выспаться, когда меня разбудил стук в дверь. Поттс со своим американским выговором, медленно растягивая слова, приглашал на завтрак. Когда я наконец спустился вниз — во рту сухость, голос хриплый, — Поттс приветливо помахал, уютно устроившись за столом. В пабе пахло застоялым сигаретным дымом.
— Сюда, мистер Фицджералд. Я уже съехал из «Георга». Вот решил здесь позавтракать. Присоединяйтесь, заодно побеседуем.
Одет он был, как и прежде, безукоризненно. На сей раз в твидовый костюм цвета пурпур с зеленью, который очень бы подошел Санта-Клаусу для охоты на куропаток. Наливая себе кофе, Поттс объяснил, что детектив Андерсона, Смит, уехал вчера вечером. А значит, причин оставаться тут больше нет.
— Это письмо завело нас в тупик. И я уезжаю в Лондон, присмотреть за Андерсоном и уладить кое-какие дела.
Я без аппетита лениво грыз треугольник холодного тоста и не мог придумать ничего путного в ответ. Поттс тем временем уничтожал солидный завтрак.
— Завтраки в Британии отменные, надо признать. В любом отеле вам подадут такой, пальчики оближешь…
Он промокнул углы рта бумажной салфеткой.
— Знаете сколько мне лет, мистер Фицджералд? В следующем году исполнится семьдесят. И чему я научился за эти годы? Чувствовать, когда напрасно трачу время. Я объехал все окрестности. Видел места, где прятались католические священники во времена Генриха VIII, полюбовался редкой породой овец. Но птица притаилась где-то в другом месте.
Поттс подобрал с тарелки остатки тушеных бобов, затем вытащил из бумажника купюру в десять фунтов и засунул под солонку.
— Думаю, должно хватить. — Он взглянул на меня и извлек из бумажника аккуратно сложенный лист: — Знаете, кто это?
Это была женщина с рисунка Ханса Майклза. Я рассматривал ксерокопию старинной гравюры, некачественной, дешевой, какие были широко распространены в восемнадцатом веке. Не очень состоятельным людям они заменяли тогда фотографии. Миловидное лицо, ничем не примечательное, если бы не глаза. Несмотря на то что художник был не ахти какой и явно торопился, ему удалось ухватить главное. На меня смотрела женщина неотразимой красоты.
— Откуда это?! — воскликнул я.
— Со стола в номере отеля Андерсона.
— Вы с ним встречались?
— И не думал встречаться. Андерсон уехал куда-то, оставил за собой номер в отеле «Мекленберг», и я решил немного порыться в его бумагах. — Поттс мягко улыбнулся. — О, не глядите на меня так, мистер Фицджералд. Я просто ходил по коридору, делая вид, что заблудился, пока горничная с пылесосом не впустила меня в номер. — Он пожал плечами. — Там нечего было искать. Письмо, которое у нас уже имеется, затем большая пачка ксерокопированных книг и статей о Джозефе Банксе. А в самом низу вот этот рисунок. Он мне понравился, и я прихватил его на память.
Я вернул ему ксерокопию, изображая полное безразличие.
— Понятия не имею, кто это.
Я медленно сделал несколько глотков чая. Кто бы она ни была, но раз Ханс Майклз хранил сделанный им эскиз в папке с надписью «Птица с острова Улиета»…
Поттс убрал рисунок, потом встал, пожал мне руку и подхватил чемодан, собираясь направиться к двери.
— Может, мне все же сделать копию с этого рисунка? — проговорил я. — Вдруг он где-нибудь встретится снова?
Он поставил чемодан, достал рисунок. Посмотрел на него с любопытством.
— Так-так… значит, он имеет какое-то отношение к…
— Я знаю об этом не больше, чем вы. Просто… хм… хочу взять на всякий случай.
Он положил ксерокопию на стол:
— Берите. — И снова поднял чемодан. — У меня еще несколько. Я запасливый.
После его ухода я допил чай, выкурил сигарету. Вскоре появилась Катя. Налила себе сока, положила овсяной каши и принялась есть, рассматривая рисунок и слушая мой рассказ о беседе с Поттсом. После вчерашнего застолья она выглядела на удивление свежей. Я ведь уже забыл, что такое молодость.
В небе ярко сияло солнце. Небольшое церковное кладбище, казалось, изнывало под тяжестью лета. Высокая живая изгородь приглушала сонное шевеление города. Они устроились на скамье в укромном месте, где царила тишина, нарушаемая лишь слабым жужжанием насекомых и шорохами, издаваемыми мелкими пичугами, которые рылись в высокой траве в поисках корма.
Она говорила, а Банкс смотрел вперед, на покрытые мхом надгробия и золотистые камни церковной стены. Время от времени она ненадолго замолкала, рассматривая его профиль, по-прежнему удивляясь его присутствию рядом, почти готовая обнаружить, что ошиблась.
— Когда мы встречались в то лето в лесу, мой отец умирал. Он споткнулся по пути к дому, упал и разбил о камень голову. Потому что был пьян и зол. В Ревсби всем известно, что он ударил Джона Понсонби в присутствии жены и дочерей. Они сидели, ужинали за столом. Вы, наверное, слышали об этом. Любой в Ревсби поведает вам детали. А чего можно было ожидать от такого человека, как мой отец? Безбожника, позволяющего дочери бродить без присмотра в лесу. Но им неведомо, почему отец отправился к Понсонби в тот вечер. Он осознал, что, оказывается, заложил ему не только все свое имущество, но и собственную дочь.
Она взглянула на Банкса. Он сидел, наклонившись вперед, положив руки на колени. Глаз не было видно, но угадывалось напряжение по тому, как были стиснуты челюсти и как он потирал костяшки пальцев. Даже когда он поднял голову, она все равно в них ничего не смогла прочесть и медленно продолжила:
— Джон Понсонби был вовсе не таким плохим, хотя сначала я так не думала. Я расскажу вам о нем, но вы должны обещать, что не предпримете никаких действий и никому не сообщите.
— Конечно, — произнес он ровным тоном. — Пожалуйста, говорите.
Понсонби впервые обратил на нее внимание, когда ей было четырнадцать. Он увидел ее однажды летним вечером, возвращаясь верхом в Ревсби. Она стояла в белом, освещенная закатным солнцем на фоне зеленой живой изгороди. Что-то в ней его сразу поразило. По осанке и манере держаться это была явно леди. Но почему без сопровождения? Но если не леди, то откуда царственное достоинство у деревенской девушки? Когда Понсонби приблизился и рассмотрел ее внимательно, то взволновался настолько, что пришпорил коня, заставив перейти на рысь.
