Дороти Сэйерс - Рассказы о лорде Питере

— То кресло, с подушками, оно более удобно, — прервал его Уимзи. — Позвольте вам помочь.

— Благодарю вас, милорд, благодарю, все в порядке. Кажется, та женщина... Между прочим, мы разговариваем конфиденциально, вы ведь понимаете?.. Я не хочу, чтобы это пошло дальше, пока тот тип еще не сидит у меня под замком.

Уимзи пообещал быть благоразумным.

— Все в порядке, милорд, все в порядке. Я знаю, на вас можно положиться. Ну, короче говоря, у молодой женщины был еще один любовник — некий итальянец, которого она бросила ради Планта. Так вот, этот даго[30] улизнул с работы и отправился в Ист Фелхэм, чтобы разыскать ее. Он профессиональный танцор в Палас де Данс на Крик-вуд Вэй, кстати там же работала и девушка. Она, наверное, думала, что Плант будет получше этого итальяшки. Одним словом, он приезжает в воскресенье вечером, вламывается к ним — они сидят за ужином — и поднимает скандал.

— Вы не поинтересовались этим коттеджем, что там вообще делается?

— Ну, знаете, в наше время столько приезжающих на уикенд... Мы не можем уследить за всеми, по крайней мере до тех пор, пока они ведут себя прилично и никого не беспокоят. Женщина стала появляться там, мне сказали, с конца июня и оставалась с ним с субботы до понедельника, но местечко это немноголюдное, и констебль туда не заглядывал. Плант приезжал по вечерам, поэтому некому было его особенно разглядывать, кроме разве старой девы, которая шьет постельное белье, но она почти слепа. К тому же, когда его нашли, у него не было лица. В общем, можно было подумать, что он просто уехал, — как обычно. Осмелюсь предположить, тот даго на это и рассчитывал. Ну, как я сказал, начался скандал и итальяшку вышвырнули. Вероятно, он подкараулил Планта на пляже и прикончил его.

— Задушил?

— Видимо, так, он ведь был задушен.

— Гм... А лицо порезано ножом?

— Н-нет, не думаю. Скорее, я бы сказал, разбитой бутылкой. Их много наносит приливом.

— Тогда нам придется вернуться к нашей давней проблеме. Если итальянец затаился где-то, чтобы убить Планта, почему он не взял с собой никакого оружия, а доверился собственным рукам и случайной бутылке?

Инспектор покачал головой.

— Легкомыслие, — сказал он. — Все эти иностранцы на диво легкомысленны. Им не хватает мозгов. Но ясно как день: это именно тот человек, и у него есть причина. Большего и не требуется.

— А где сейчас итальянец?

— Убежал. И уже одно это — убедительное доказательство его вины. Но скоро он будет у нас в руках. Для этого я и приехал в город. Из страны ему не выбраться. Я дал приказ по всем вокзалам задержать его. Из танцевального зала должны прислать его фотографию и подробное описание внешности. Сейчас я с минуты на минуту ожидаю сообщения. Надеюсь, все пройдет как по маслу. Благодарю вас за гостеприимство, милорд.

— Не стоит, — Уимзи позвонил и распорядился, чтобы визитера проводили. — Наша маленькая беседа доставила мне много удовольствия.

На следующий день ровно в полдень, войдя неторопливой походкой в «Фэлстафф», Уимзи, как и предполагал, увидел напротив стойки дородную фигуру Сэлкома Харди. Репортер приветствовал его с сердечностью, близкой к энтузиазму, и тут же потребовал двойную порцию виски. Когда обычный в таких случаях спор об оплате был улажен самым благородным образом — путем немедленного избавления от заказанного и повторного обращения к официанту, — Уимзи вытащил из кармана последний выпуск «Вечернего обозрения».

— Вы не могли бы попросить у себя в заведении сделать лично для меня вот этот снимок? — спросил он, показывая фотографию пляжа.

Сэлком Харди вперился в Уимзи сонными глазами цвета фиалки.

— Послушайте вы, старая ищейка, значит у вас есть какие-то соображения насчет этого дельца? Мне как раз позарез нужна статья. Вы же знаете: читателя надо держать в напряжении, а полиция со вчерашнего вечера, похоже, не продвинулась ни на шаг.

— Так оно и есть. Но я интересуюсь этим совсем из других соображений. У меня в самом деле есть кое-какая теория, но, боюсь, насквозь ложная. Однако копию этой фотографии я получить бы хотел.

— Ладно, скажу Уоррену, когда вернемся. Я как раз беру его с собой в «Кричтон». Хотим взглянуть на портрет. Послушайте, а почему бы и вам не пойти с нами? Скажете мне, что нужно писать об этой проклятой штуковине.

— Бог мой! Я ничего не понимаю в искусстве коммерческой рекламы.

— Да это не реклама. По-видимому, портрет того типа — Планта. Нарисован одним из его парней в его студии или что-то такое. Киска, которая рассказала мне об этом, говорит, что портрет стоящий. Но я не очень в этом разбираюсь. Думаю, и она тоже. А вы ведь занимались художеством, не так ли?

— Я бы хотел, Сэлли, чтобы вы не употребляли таких мерзких слов. Художеством! Кто эта девушка?

— Машинистка в копировальном отделе.

— О, Сэлли!..

— Ничего подобного. Я ее и в глаза не видел. Она назвалась Глэдис Твиттертон. Одного этого достаточно, чтобы оттолкнуть любого. Позвонила к нам вчера вечером и сказала, что там есть один тип, который нарисовал маслом старого Планта и не поможет ли нам это? Драммер подумал, может и стоит взглянуть. Чтобы заменить эту надоевшую фотографию — ну, ту, что в газете.

— Если нет новой статьи, пусть будет хоть новая фотография. Все лучше, чем ничего. Девушка, кажется, кое-что соображает. Подружка художника?

— Вовсе нет. Она говорит, он страшно рассердился, когда узнал, что она позвонила нам. Но с этим портретом я могу сплоховать. Поэтому и хочу, чтобы вы на него взглянули и сказали, что мне следует писать: то ли это неизвестный шедевр, то ли всего-навсего поразительное сходство.

— Как, черт возьми, я могу говорить о поразительном сходстве, если я никогда не видел этого малого?

— Ну, я в любом случае скажу, что похож. Но мне надо знать, хорошо ли он нарисован.

— К дьяволу, Сэлли, какое это имеет значение, как он нарисован? У меня есть другие дела. А кто художник, между прочим? О нем что-нибудь известно?

— Н-не знаю... Где-то я встречал его фамилию. — Сэлли порылся в заднем кармане и извлек несколько мятых, с затертыми углами писем. — Какая-то смешная фамилия, вроде Жукл или Зубл... Минутку, это здесь. Краудер. Томас Краудер. Я же говорил, что-то необычное.

— Да, совсем как Жукл или Зубл. Ладно, Сэлли, так и быть. Жертвую собой. Ведите меня.

— Давайте быстренько еще по одной. А вот и Уоррен. Это лорд Питер Уимзи. За мой счет.

— За мой, — поправил его молодой фотограф, надменный молодой человек с небрежными манерами! — Три больших виски, пожалуйста, лучшего. Впрочем, здесь все на уровне. Ты готов, Сэлли? Тогда двинулись. К двум мне нужно быть на похоронах в Голдерс Грин.

Мистер Краудер, по-видимому, уже уведомленный мисс Твиттертон, встретил их делегацию с мрачной покорностью.

— Руководству это не понравится, — сказал он. — Но думаю, некоторое нарушение правил апоплексического удара ни у кого не вызовет. — Лицо у него было маленькое, озабоченное, желтоватое, как у обезьянки. Уимзи решил, что ему далеко за тридцать. Он обратил внимание на его изящные ловкие руки, одну из которых, правда, портил кусок липкого пластыря.

— Поранились? — вежливо спросил Уимзи, когда они поднимались в студию. — Вам следует быть осторожнее. Руки художника — его средство пропитания. Ногами рисовать не будешь.

— А, пустяки, — сказал Краудер. — Главное, чтобы на царапину не попала краска. Существует такая вещь, как свинцовое отравление. Ну, вот и этот злосчастный портрет, уж не взыщите, какой есть, такой есть. Могу сказать, что самой модели он удовольствия не доставил. Он и копейки не хотел за него дать.

— Не слишком его приукрашивал? — поинтересовался Харди.

— Именно.

Из укромного местечка за грудой всевозможных афиш и плакатов художник извлек холст размером четыре на три и поставил его на мольберт.

— Ого! — удивленно сказал Харди.

Поражала не сама живописная манера — она была довольно проста. Мастерство и своеобразие письма могли бы заинтересовать профессионала, не шокируя в то же время человека несведущего.

— Ну и ну! — повторил Харди. — Он действительно такой?

Подойдя ближе к холсту, он уставился на него так, словно перед ним было лицо живого человека, и он надеялся что-нибудь прочитать на нем. При таком внимательном рассмотрении портрет, по обыкновению всех портретов, расплылся и превратился в сочетание цветовых пятен и линий. Так, благодаря художнику, Харди сделал открытие, что человеческое лицо состоит из зеленоватых и пурпурных точек.

Он снова отступил назад и изменил форму своего вопроса:

— Значит, так он и выглядел, да? — Он вытащил из кармана фотографию Планта и сравнил ее с портретом. Портрет, казалось, насмехался над его удивлением. — Конечно, в этих фешенебельных мастерских фотографии здорово подправляют, — сказал он. — Впрочем, мне-то какое дело? Эта штуковина будет здорово смотреться в газете, как вы думаете, Уимзи? Интересно, нам дадут две колонки на первой полосе? Ну, Уоррен, приступайте.