Круиз вдовы - Сесил Дей-Льюис
«Да,— подумал Найджел,—все это звучит очень гладко и цивилизованно, но, как и у большинства тузов бизнеса, у тебя нет времени для решения личных моральных проблем».
III
Клер и Найджел сидели снаружи маленького кафе у гавани с бокалами узо{26} и ледяной воды на столике. Казалось, все население Калимноса вышло посмотреть на приезжих. Красивый мальчик, несущий поднос с печеньем, задержался у их столика, отошел на зов хозяина кафе и снова вернулся. Найджел купил печенье, а Клер вынула блокнот для эскизов и начала делать быстрый набросок мальчика. Сразу же собралась толпа детей, которых разогнал полицейский и которые тут же сбежались снова. Босые, загорелые, оборванные, они обладали достаточной энергией, чтобы заставить работать фабрику; девочки держались на расстоянии, хихикая и поглядывая на Найджела; мальчики были смелее — они дышали Клер в затылок, подбадривая паренька с печеньем, который стоял перед рисующей Клер, принимая различные позы.
Вскоре Клер вырвала листок из блокнота и подарила мальчику набросок. Он взял его обеими руками с трогательным почтением, потом положил перед Клер еще четыре печенья; его лицо светилось радостью и гордостью.
Мальчик постарше, с мрачной физиономией стоявший поодаль от остальных детей, двинулся прочь.
— Не обращайте па него внимания — он коммунист,— сказал мальчик с печеньем.
— Значит, ты говоришь по-английски?
— Я учу английский в школе.
— Ты поедешь в Америку?
— Нет, я останусь здесь. Мой отец — самый лучший пекарь на Калимносс. А потом я стану самым лучшим.
Мрачный паренек вскоре вернулся с маленьким осьминогом в руке, которого он начал колотить о булыжник. Клер собралась протестовать, но мальчик с печеньем остановил ее:
— Так он будет мягче и вкуснее.
Сердитый парень, откинув волосы со лба и робко улыбнувшись Клер, предложил ей осьминога. Она взяла его, пытаясь изобразить удовольствие. После тактичного интервала Найджел дал мальчику банкноту в пять драхм. Тот уставился на нее: на его лице сменялись удивление, подозрение, жадность и гордость. Затем он широко улыбнулся и неожиданно умчался с банкнотой, как будто украл ее. Толпа детей с визгом погналась за ним, а двое из них от избытка эмоций прыгнули с причала в морс.
— Что мне делать с этим осьминогом? — с отчаянием спросила Клер.— Он к тому же еще не мертвый.
— Съешь его живым, дорогая.
— Не стану есть даже вареным! Он выглядит, как разрезанный мяч! Смотри, да ведь это Никки!
Теперь, когда дети разбежались, им была видна набережная вплоть до офисов гавани, где они сошли на берег.
Фигура с квадратными плечами, в которой нетрудно было узнать администратора круиза, удалялась от них на расстоянии ста ярдов. Никки был один. Пару раз он обернулся, а его походка была походкой человека, который хотя и не идет на цыпочках, но изо всех сил старается не привлекать к себе внимание. Никки держался в тени белых и голубых домов и вскоре скрылся из виду.
— Кот на крыше,— лениво произнесла Клер.— Держу пари, он охотится за твоей ослепительной брюнеткой.
— Она вовсе не моя! Л почему ты так думаешь?
— Я шпионила за ними на палубе после завтрака. Никки показывал Мелиссе пейзаж и провел пальцем влево от гавани — куда он сейчас идет.
— Ладно, пожелаем ему удачи. Но,—добавил он, словно отзываясь на мысли Клер,— как они смогут избавиться от Ианты?
— Ты выглядишь очень красивым, любовь моя,— сказала Клер.— Даже в своем несколько неряшливом стиле.
Найджел посмотрел на нес. Волны черных волос, падающие на плечи, белая, едва тронутая солнцем кожа, сверкающая, как цветы магнолии, глубокие и темные бархатные глаза, бледно-розовые губы... Словно он увидел Клер впервые. Но это казалось ему много раз.
— В самом деле? — улыбнулся Найджел.
— Да.— Клер дышала чуть быстрее, кровь слегка прилила к ее бледной коже.
— Может, вернемся на корабль?
— Нет. Я хочу, чтобы меня касалось солнце. Солнце и ты.
— Тогда давай обследуем остров?
— Давай.
IV
— Чего вы боитесь? — спросила Фейт Трубоди, хотя сама вся дрожала.
— Тебя, моя дорогая. И себя.— Джереми Стрит с беспокойством огляделся вокруг. У их ног находился каменистый склон. С моря не было ветра, и верхушки сосен оставались неподвижными. Полдень только миновал.
— Неужели вы не понимаете? Я люблю вас!— почти сердито заявила девушка.
— Ты очень симпатичная, Фейт. И очень молодая.
— Мне семнадцать.
— А мне почти втрое больше.
— Какое значение имеет возраст? — свирепо осведомилась Фейт, показывая неровные зубы.
— Ты похожа на злобную маленькую лисичку.
Фейт снова вздрогнула.
— Ваш голос заставляет меня дрожать, как звуки органа. Я ничего не могу с собой поделать.
На лице мужчины появилось выражение усталости. Ох уж эти влюбленные девицы и их патетическая псевдолитературная болтовня!
— Послушай, Фейт, ты ведь еще ребенок, и твой отец мне доверяет...
— К черту отца! А если вы еще раз скажете, что я ребенок, я вас ударю! Хотя, конечно, у вас полным-полно женщин, готовых броситься к вашим ногам.
— Да нет же! Я для этого уже устарел.— Впервые в голосе Джереми Стрита послышалось нечто похожее на подлинное чувство — чувство жалости к самому себе.
— Устарели! Все считают вас чудесным — ваши лекции, книги... Все,— добавила она с роковой честностью юности,— кроме Бросс.
Школьное прозвище вызвало у Джереми раздражение. На него нахлынула новая волна уныния, похожая па приступ тошноты. Он подумал о своих дорогих вкусах, уменьшающихся доходах, падении спроса на его книги и на услуги в качестве лектора. Неприятности начались — во всяком случае, он убедил себя в этом,— когда мисс Эмброуз стала атаковать его в «Журнале античной науки» три года назад.
Она, точно кислота, разъедала его гордость и его карман. Антипатия к этой женщине, накапливающаяся долгое время, производила еще более губительный эффект, потому что тщеславие не позволяло ему обнаружить перед кем-нибудь, насколько глубоко ранили его ее нападки. Весь страх перед неудачей сфокусировался теперь на Нанте Эмброуз; возмущение перешло в ненависть и грозило превратиться
