Жорж Сименон - Бургомистр города Верне
Посетитель даже не замечал, когда, собственно, она успела осторожно уклониться от темы или сократить разговор и опуститься на стул краешком толстого зада. Чтобы отвлечь внимание, она считала петли, придумывала какую-нибудь фразу, благожелательно улыбалась.
— Недурное пиво, правда?
Вопросом «правда?» Манола перемежала все, что бы ни говорила.
Она хотела ладить со всеми.
— Ну что тут удивительного, правда, господин Йос? Я знавала одну женщину, дочь молочницы, у которой схватки длились два дня. Тем не менее мальчик у нее родился такой же хорошенький, как у других. Это ведь дело случая, правда?
Шел апрель. Дни удлинились, и закатное солнце золотило видневшиеся в раме окна порт и морской вокзал, застывший, как на почтовой открытке, носильщиков в голубом, которые высматривали пассажиров, и желтые или красные трамваи, которые проходили мимо, громко скрипя тормозами на поворотах улиц.
Терлинк раскурил новую сигару и, хотя перед ним все время маячили уличные часы, взглянул на свои ручные.
Правда, та правда, в которую не поверили бы в Верне, заключалась в том, что он впервые заговорил с обеими девушками всего неделю назад.
Это не мешало завсегдатаям «Старой каланчи» изображать на лице лукавство, как только кто-нибудь по той или иной причине произносил слово «Остенде». Они то пялились на Терлинка, то отводили глаза, но за всем этим скрывалось одно. И зрелые, даже пожилые мужчины вели себя как мальчишки, которых возбуждает любой намек на сексуальную тему, а Йорис, не моргнув глазом, спокойно, без всякого презрения, продолжал курить.
Так же держались все, вплоть до его жены, принимавшейся вздыхать, когда он возвращался домой, и ему достаточно было взглянуть на Марию, хлопотавшую за дверями кухни, чтобы догадаться, что минутой раньше разговор шел о нем. О нем, уехавшем в Остенде! О нем, ставшем своего рода злодеем, чудовищем с постыдными страстями!
Если бы обе еще и видели его! Он оставлял свою машину на другом конце набережной, где движение было односторонним, и, пересекая проезжую часть, украдкой бросал взгляд на окна.
Как нарочно, дело осложнилось одним обстоятельством: с января дожди почти прекратились.
В Остенде стояло ведро. Каждый раз, когда Терлинк наезжал туда, погода была ясная, а небо настолько перламутровое, что верилось в подлинность пейзажей, которыми разукрашены продаваемые на молу раковины.
Почему сам факт приезда в Остенде стал для Йориса источником удовольствия и облегчения? Справа от него с рыбачьих баркасов сгружали рыбу. Напротив, между двумя кафе, высился большой дом белого цвета. На первом этаже торговали канатами и прочей моряцкой снастью, так что прохожим на тротуаре бил в нос запах смолы.
Слева от магазина находилась дверь, ведущая в жилую часть дома. Она всегда была приоткрыта, позволяя увидеть коридор, выкрашенный под красноватый мрамор.
Терлинк знал, как выглядят комнаты второго этажа: он видел их утром во время уборки, когда матрасы и постельное белье проветривались на подоконниках.
Одна комната, та, где жила Лина, была очень большая. Очень большая и очень светлая, в три окна. Мебель выглядела чуточку старомодной, но старомодность ее была не такой унылой, как в Верне, а даже кокетливой: ткани в цветочек, оборочки на занавесях, муслин, очаровательные безделушки.
— Добрый день, господин Йос!
Он, словно вставляясь в раму, садился на свое место, и Яннеке подавала ему стакан пива.
Она, без сомнения, догадалась, почему он появлялся в определенное время и почему вставал, как только известная особа проходила по тротуару, но заговорили они об этом очень не скоро.
Манола часто заходила за подругой. Она шла, раскачиваясь, взвихряя воздух своими мехами, которые развевались на ней, распространяя вокруг запах рисовой пудры. Потом обе направлялись на дамбу, где прогуливались, рассказывая друг другу разные истории и оглядываясь на мужчин.
Они были веселы, хохотали по любому поводу, и пронзительный смех Манолы разносился далеко вокруг. Лина не стыдилась своего живота, который, видимо, не причинял ей страданий, и отнюдь не пыталась скрывать его. Как раз напротив!
Примерно до пяти часов они сидели на скамейке. Торговец арахисом в белой куртке запросто подходил к ним, потому что Лина обожала арахис и каждый день покупала кулек.
Затем они вставали и направлялись на тихую улицу позади казино, где это угадывалось — за шторами кремового шелка звучала тихая музыка.
И обе входили в «Монико».
Вот и все. Можно не сомневаться, что кое-кто, особенно женщины, проводящие послеполуденные часы на дамбе, где они присматривают за детьми, а также, вероятно, торговец арахисом и прокатчица стульев заметили маневр Терлинка. И наверняка сочли его одним из тех мужчин в возрасте, которые ищут на улицах знакомства с девушками.
Пересуды были ему безразличны. Он-то знал, что это неправда, что дело тут совсем в другом.
Зачем беспокоиться о том, что подумают другие.
Например, Кемпенар. Как раз накануне… Напустив на себя самый смущенный вид, какой был способен изобразить, он подложил в папку бургомистра протоколы, переданные ему, как и каждый день, комиссаром полиции.
Вздохнул и негромко проронил:
— Она опять наделала глупостей.
Снова мать Жефа Клааса. У нее случались форменные запои на целую неделю и появилась привычка скандалить в такие периоды с постовыми.
— Несчастная женщина, правда, баас? Надеюсь, вы не наложите на нее штраф.
— Это еще почему?
— Потому что она бедная женщина, у которой…
— Закон писан для всех, господин Кемпенар.
Он не порвал протокол. Ему было известно, что думает Кемпенар. Быть может, тот все подстроил нарочно.
Только вот однажды в Остенде он зашел на почту и отправил матери Жефа Клааса анонимный перевод на пятьдесят франков.
Не из доброты. И не из жалости. Просто так ему было угодно, и все тут.
И в тот же день, словно случайно, Терлинк зашел сюда, в кафе. Решил он это уже давно. Еще с другой стороны улицы глянул на заведение. Потом, словно бросая вызов возможной иронии, посмотрел в глаза рассыльному, стоявшему на пороге.
— Гардероб вон там, сударь. Не угодно ли раздеться?
Нет, он вошел, как был, в короткой шубе, которую носил до самой Пасхи, в выдровой шапке, с толстой сигарой во рту и ощущая себя гораздо выше и крупней, чем был на самом деле.
Это объяснялось тем, что все вокруг него казалось хрупким, да и само место было прелюбопытное — наполовину чайный салон, наполовину дансинг, где каждая вещь выглядела бледной и шелковистой, словно обитой чем-то мягким, и пахло сладким в сочетании с легким ароматом кокетливой женщины.
Вокруг перешептывались и негромко смеялись; музыканты в сиреневых пиджаках сидели под шелковыми транспарантами.
Терлинк пересек навощенную, но пока пустую площадку для танцев, и сел за указанный ему накрытый скатертью столик.
— Полный чайный набор?
Он согласился на полный чайный набор и снял шапку. Прямо против него, по ту сторону танцплощадки, прыснула со смеху глянувшая на него Манола, но он не шелохнулся и не отвел глаза.
Кто поверил бы, что все произошло именно так? Терлинк оставался невозмутим, упрям, весь словно из одного куска. Ему подали чай с тостами и вареньем. Оркестр заиграл что-то негромкое, и молодой человек в смокинге, подойдя к Маноле, пригласил ее.
Это была настоящая фламандская красавица, мясистая, розовая, веселая и в то же время настоящая содержанка — женщина, ухоженная до мелочей, распространяющая вокруг атмосферу редких и тонких радостей.
Где познакомилась с ней Лина? Разумеется, на дамбе, а познакомившись, они сошлись и стали, так сказать, неразлучны, кроме тех дней, когда из Брюсселя приезжал друг Манолы.
Кто угадал бы, о чем думал Терлинк, глядя на Лину, оставшуюся в одиночестве на темно-вишневом бархате банкетки?
А думал он вот что: «Надеюсь, хоть танцевать она не будет».
При мысли, что она все же это сделает, он разом пришел в дурное настроение. Взгляд его выражал почти приказ. Не комично ли? Манола, скользнувшая мимо в объятиях своего кавалера, с любопытством посмотрела на незнакомца и что-то шепнула партнеру. Когда танец кончился, она вернулась на свое место и заговорила с Линой. Говорила она о нем. Лина посмотрела на него ив свою очередь что-то ответила. Очевидно, сказала: «Я его знаю. Это Йорис Терлинк, бургомистр Берне».
Музыка заиграла снова, и на этот раз платный танцор пригласил Лину.
Неужто она не понимает: ей вот-вот рожать! Да ничуть! Она встает! Ей не стыдно?! Она не находит смешным идти танцевать с таким животом, которого отнюдь не скрывает черное шелковое платье!
Терлинк был всерьез взбешен. Он заерзал на своем месте.
Поперхнулся глотком слишком горячего чая и с упреком взглянул на Манолу. Ну почему она не помешала подруге!..
Вот! Ему даже в голову не приходило, что через четверть часа он будет сидеть за столиком двух девушек. А произошло это примерно так: задев его, Лина, ведомая партнером, сделала рукой приветственный жест. Она не то чтобы поздоровалась, потому что сомневалась, узнал ли ее бургомистр и хочет ли он сам быть узнанным, но голову тем не менее чуть-чуть наклонила.
