Райнов Богомил - Человек из прошлого
Но вот и дом Сираковых. На этот раз, для разнообразия, начнем посещение сверху.
— А, это вы, — улыбается Лида, открывая мне дверь. — Какое совпадение… Я только что думала о вас.
— Очень мило, — говорю. — Надеюсь, что не думали ничего плохого.
— Что вы! Я хочу использовать вас в качестве положительного героя.
— Гм… — пускаю я в ход свое любимое междометие, входя в мастерскую. — Вот уж положение, в которое я никогда не попадал.
— Я думала о вас в связи с Медаровым, — объясняет Лида.
— Вот как?! Тогда это действительно совпадение. Я тоже думал о вас в связи с Медаровым.
— Вы, наверно, помните, — продолжает Лида, не слушая меня, — что я хотела нарисовать портрет Медарова. Потом я узнала от вас, что он умер. Но мысль об этом образе хищника меня не покидала. А вы сказали, что особой пользы от такого портрета не будет. В ваших словах было что-то справедливое. В том смысле, что этот образ сам по себе не может быть темой для портрета. Вот у меня и возникла идея использовать этот образ только как противопоставление.
— Интересно… — замечаю, поглядывая на часы. — Как противопоставление чему?
— Я решила создать конфликтную композицию, построенную на столкновении двух образов: новое и старое, вы и Медаров…
— Гм… А в какой же мы будем ситуации? Сидим и разговариваем? Или?..
— В этом именно и состоит вся сложность проблемы: какой должна быть ситуация? Я думала, что тут вы могли бы помочь мне советом.
— Сомневаюсь, — покачиваю я головой. — В нашем ведомстве действительно есть кружок изобразительного искусства, но, признаюсь, я туда еще не записался.
— Вы могли бы помочь мне как практик…
— Хорошо, — киваю, — я подумаю об этом. А сейчас я хочу, чтобы вы мне помогли.
Лида смотрит на меня вопросительно.
— Медаров, — говорю, — часто бывал тут у вас. Вы хорошо относились к этому орлу-стервятнику. Естественно предположить, что и он относился к вам с симпатией. Вероятно даже, с определенной дозой доверия…
Замолкаю и поглядываю на свою собеседницу.
— Возможно, — говорит Лида. — Ну и что их этого?
— Меня интересует, не было ли со стороны Медарова какого-либо материального выражения этого доверия? Не оставил ли он вам, скажем, какой-нибудь предмет для сохранения, документ или что-то в этом роде?
— Нет, — отвечает без колебаний Лида. — Ничего он мне не оставлял.
— Вот это я и хотел узнать. А каковы были отношения Медарова с вашей матерью? Не были они омрачены неприязнью вашего отца к пришельцу?
— Не могу этого утверждать. Мать моя испытывала нечто вроде чувства вины за грубость отца и как раз поэтому всегда была любезной с братом. Приходила сюда к нему, приносила еду…
— Прекрасно, — бормочу. — Больше не стану вам досаждать своим присутствием. Вы, очевидно, работаете…
И показываю на пейзаж, укрепленный на мольберте. Скажу мимоходом, что пейзаж почти в том же состоянии, что и в прошлый раз, насколько я разбираюсь в живописи.
— Да нет, — возражает Лида, — ничего я не делаю. Эта идея с композицией меня целиком захватила и не дает мне работать. Я надеялась, что вы поможете мне…
"И я надеялся, что ты мне поможешь, а не помогла…” — произношу я в уме, а вслух говорю:
— Беда в том, что наша деятельность весьма бедна на живописные ситуации. Пистолеты, знаете, давно уже вышли из обращения. И вообще говоря, если хотите получить от меня совет, переходите на другую тему…
— Ох, всегда вы так… — вздыхает Лида, провожая меня до лестницы. — Только подумаешь, что нашла хороший сюжет, как из-за какой-то ерунды все рушится.
— Не только у вас так бывает, — успокаиваю я Лиду, — и со мной происходит иногда нечто подобное.
— После чего с некоторым облегчением я спускаюсь тремя этажами ниже и звоню ”Семье Сираковых”.
На третьем звонке дверь приоткрывается, и печальная физиономия Сираковой выплывает из полутьмы прихожей.
— Это опять вы? — сонно бормочет хозяйка.
— Да, опять я. И снова в час послеобеденного отдыха. Вообще, что-то много совпадений в последнее время…
— Да, это верно, мы прилегли с мужем, — несколько приветливее отзывается Сиракова. — Входите, я сейчас его рузбужу…
— Не нужно, — говорю, входя в помещение. — Не будем нарушать отдых ученого.
После ряда поверхностных контузий, полученных мной в темном проходе, заставленном мебелью, мы проникаем в уже знакомую нам гостиную. Я вежливо отклоняю приглашение присесть и пытаюсь освободиться от тяжелого взгляда, который устремляет на меня философ с фотопортрета. С этой целью я оборачиваюсь спиной к реликвии и спрашиваю хозяйку:
— Ваш брат не давал вам на сохранение что-либо из содержимого ящика? Деньги и ценности меня не интересуют.
— Ничего он мне не давал, — отвечает Сиракова голосом, печальная интонация которого контрастирует с моим отношением к ценностям и деньгам. — Когда он мне оставлял ящичек, он обещал хорошо заплатить, а когда я его возвратила, ничего не дал, Покойник всегда был таким — только на обещания он был щедр…
— Речь, — напоминаю, — идет не о деньгах. Какой- нибудь предмет, документ, пакет или что-то в этом роде он вам не оставлял?
— Ничегошеньки он мне не оставил, — отвечает хозяйка все так же печально, думая, вероятно, о своем. — "Скоро я тебе хорошо заплачу", — сказал, но так я ему и поверила!
Спешу ускользнуть до того, как ученик Декарта восстанет из объятий Морфея. До сих пор, значит, ничего. Кроме того, что список необходимых визитов уменьшился.
Следующий этап: дом Танева. Звоню по порядку номеров. Звонок. Никакого ответа. Двойной сигнал. Результат тот же. Три коротких последовательных призыва. В дверях появляется Мими.
— А, значит, мне повезло. Как раз к вам и собирался.
— Рассказывайте кому-нибудь еще, — отвечает Мими, пропуская меня вперед. — Сначала звонили Таневу, потом Вере, а когда никто не отозвался, удосужились позвонить и мне.
Ох уж эти женщины! Ничто не может ускользнуть от их слуха.
— Это было лишь для того, чтобы выяснить положение вещей. В сущности, мне нужны только вы.
— Уж не влюбились ли? — спрашивает Мими, проводя меня через мрачный холл.
— Почти угадали, — говорю. — Действительно влюбился. Только не в вас. В чем, естественно, нет никакой вашей вины. Игра хронологии…
— Не оправдывайтесь, — прерывает меня Мими. — Я же сказала вам, что мужчины мне опротивели.
Обстановка за темно-зеленым занавесом свидетельствует, что, действительно, какой-то переворот произошел. По крайней мере, с внешней стороны. Помещение выглядит значительно приветливее и даже просторнее, все предметы — на своих местах. Из проигрывателя, насколько я разбираюсь в музыке, льется какая-то бразильская самба.
— Чем вас угостить? — спрашивает Мими.
— Неболыиоей справкой, — скромно отвечаю я. — Не оставлял ли у вас Медаров чего-либо на временное сохранение?
— Ничего он не оставлял, кроме бутылки мастики и бутылки коньяка. Коньяк уже выпит, мастика еще налицо.
— Жалко, что не наоборот, — говорю. — Я тоже, как и вы, не пью мастики. Хотя собирался вскоре начать. В данном случае, однако, меня интересуют не напитки. Не оставлял ли старик пакет, документ, записную книжку, письмо или нечто подобное?
— Уф, какие вы… — вздыхает Мими. — Если бы он что- нибудь такое оставлял, я сказала бы в первый раз. Не такая уж я дура.
— Я и не сомневаюсь в этом. Но иногда в спешке забываешь… Гм… Вы, как я вижу, навели здесь порядок…
— Следую вашим советам, — сухо отвечает Мими. — Надо жить "хорошо", а не "как-то"…
— Совершенно верно, — киваю. — Но совет в этом случае исходит не от меня, а от вас самой. Вам самой, по- видимому, надоело жить "как-то". Это хорошо.
— Хорошо, — соглашается безучастно Мими. — Если не лопнешь от скуки…
— Так что до свидания и хорошего настроения!
— До свидания, инспектор.
И снова я на улице. Наплыв людей на тротуарах и направление, по которому они движутся, показывает, что матч закончился. Результат неизвестен.
Дом Илиева. Холл с новой мебелью и шедевр с сиренью на стене. Сирень очень реалистична. Как настоящая. Не только на вид, но и по запаху. В комнате совершенно определенно чувствуется аромат. Вопросительно поглядываю на хозяина, но его небритое, по воскресному обычаю, лицо красноречиво говорит, что он не пользовался одеколоном.
— Вы что, опрыскивались духами?
— Да что вы! — ¦ Илиев смущенно улыбается. — Жена пошла куда-то в гости, наверно, она…
— А Танев не забегал сюда случаем?
— Нет. Я его не видел… Да садитесь!
Из комнаты доносятся звуки скрипки. Упражнения. По всему видно — трудные. Хорошо все-таки, что я в детские годы избежал этой инквизиции.
— Некогда сидеть, — говорю я. — Иду в театр. "Преступление и наказание", может, видели? Хотя и так известно: убийство, лжесвидетельство и все такое прочее. Я зашел только спросить, не оставлял ли вам Медаров чего- нибудь на хранение: какой-нибудь ящичек, документ?..
