Жорж Сименон - Рука
Закончив причесываться, она направилась к шкафу за бельем. Она, не стесняясь, сняла свой пеньюар и, вовсе не провоцируя меня, предстала передо мной обнаженной. Она одевалась в моем присутствии столь же естественно, как если бы была в одиночестве, а я не сводил с нее глаз и не упустил ни одного ее жеста, ни одного движения.
Так ли уж я прав, утверждая, что не был в нее влюблен? Думаю все же, что прав. Мне и в голову не приходило жить с ней, связать с ней свою судьбу, как я это сделал когда-то с Изабель.
Я смотрел на нераскрытую постель Рэя, и она меня нисколько не стесняла, не вызывала в сознании никаких неприятных картин.
Я знал, что в квартире есть еще две комнаты. В одной из них я как-то спал, опоздав на поезд. Жанет занимала другую, меньшую, находившуюся ближе к кухне.
Странно, но в квартире не было столовой, вероятно, потому, что отвели как можно больше места для салона.
— Так хорошо? Я не слишком вырядилась?
Она надела платье из тонкой черной шерсти, освеженное серебряным плетеным пояском. Наверное, она знает, что черное ей к лицу.
— Вы великолепны, Мона…
— Нам надо и о делах поговорить. Столько всего на меня навалилось, не будь вас, я просто не знала бы, что мне делать.
Жанет накрыла маленький столик, пододвинув его к застекленной стене и украсив бутылкой с длинным горлышком рейнского вина в ведерке со льдом.
— Мне надо переехать. Найти квартиру поменьше. Вообще-то мы оба эту недолюбливали. Рэй пускал ею пыль в глаза. Хотел поразить своих клиентов… Думаю, его забавляло также давать шикарные приемы, объединять вокруг себя людей, интриговать, наблюдать, как люди теряют свое человеческое достоинство.
Она вдруг посмотрела на меня серьезно.
— А ведь я никогда не видела вас пьяным, Доналд.
— И тем не менее я напился в вашем присутствии…
В субботу, у Эшбриджа…
— Вы были пьяны?
— Разве вы не заметили?
Она поколебалась:
— Не тогда…
— Когда же?
— Трудно сказать… Я не уверена… Не сердитесь, если я ошибусь.
Когда вы вернулись после неудачных поисков Рэя, мне показалось, что вы не в себе.
Омар, различные сорта холодного мяса были расставлены у нас под рукой, на передвижном столике. У меня кровь прилила к голове.
— Тогда это было не от опьянения.
— От чего же?
Тем хуже. Я решился.
— Дело в том, что я вовсе не пытался отыскать Рэя.
Я был слишком вымотан. Я задыхался в буране, и мне все время казалось, что сердце у меня останавливается. Не было никакого шанса найти его в темноте, среди урагана, когда снег хлестал прямо в лицо и слепил глаза.
… Вот тогда-то я и направился в сарай.
Она перестала есть и смотрела на меня с таким изумлением, что я чуть было не пожалел о своей искренности.
— В сарае я уселся на садовую скамейку, спрятанную туда от дождя и снега, и закурил.
— Вы пробыли там все время?
— Да. Я бросал окурки прямо на землю. Выкурил по крайней мере десять сигарет.
Она была потрясена, но явно не рассердилась на меня.
В конце концов она протянула свою руку и пожала мою.
— Спасибо, Доналд!
— За что — спасибо?
— За доверие. За то, что сказали мне правду. Я почувствовала: нечто произошло, но не знала что именно. Я даже думала, не поссорились ли вы с Рэем.
— Из-за чего же могли бы мы поссориться?
— Из-за той женщины…
— О какой женщине вы говорите?
— О госпоже Эшбридж. Патриции. Когда Рэй увел ее, мне показалось, что вы ревнуете.
Меня потрясло, что ей все известно.
— Вы их накрыли? — спросил я.
— В тот момент, когда они выходили. Я не следила за ними. Случайно наткнулась… Вы не приревновали Рэя?
— Не из-за нее…
— Из-за меня?
Она спросила это без тени кокетства. Мы действительно говорили по душам. Совсем не так, как с Изабель, — там сплошная война взглядов.
— Из-за всего… Я толкнул дверь, из которой потом вы видели, как они выходили. Я ни о чем не думал… Просто выпил лишнее. И вот наткнулся на них. Совершенно необоснованно, словно прилив крови к голове, меня охватила чудовищная ревность к Рэю.
В Йеле я был зубрилой, но все считали меня куда более способным, чем Рэй, простите за хвастовство.
Когда он решил обосноваться в Нью-Йорке, я ему предсказывал долгое прозябание… Сам я окопался в Брентвуде, всего за тридцать миль от отчего дома, как если бы побоялся очутиться без поддержки… И почти тотчас же, словно желая обеспечить себе еще большую поддержку, женился на Изабель.
Она ошеломленно слушала меня, осушила свой стакан, показала мне на мой.
— Пейте…
— Я вам все сказал. Об остальном, о моих мыслях в ту субботу, вы догадываетесь сами… Рэй заполучил вас и стал компаньоном в деле Миллер и Миллер. Ему все было подвластно, и он мог себе позволить небрежно взять по дороге любую женщину, как, например, эту Патрицию…
Она медленно выговорила:
— И вы ему завидовали?
— Я вас возмущаю, Мона?
— Напротив…
Она была явно взволнованна. Верхняя губа у нее дрожала.
— Как хватило у вас, Доналд, мужества рассказать мне все это?
— Вы, Мона, единственный человек, с которым я могу говорить.
— Вы ненавидели Рэя?
— Той ночью, когда сидел на скамейке, да…
— А раньше?
— Я считал его своим лучшим другом. Но вот, сидя тогда на скамейке, я установил, что лгал себе.
— А если бы вы могли его спасти?
— Не знаю. Возможно, что и спас бы, через силу… Я больше ни в чем не уверен, Мона… Можете ли вы это понять, за одну ночь я совсем переменился…
— Я заметила это. Изабель тоже.
— Да, она сразу заподозрила что-то, пошла в сарай и обнаружила там набросанные мною окурки…
— Она сказала вам об этом?
— Нет. Она всего лишь убрала окурки. Я уверен, она испугалась, подумав, что лейтенант Олсен тоже сможет их обнаружить.
— Уж не считает ли Изабель, что вы… что вы могли сделать нечто другое?..
Я предпочел идти напролом.
— …что я столкнул Рэя со скалы… Не знаю. Вот уже целую неделю Изабель смотрит на меня, словно не узнавая, стараясь что-то осмыслить, понять. А вы поняли?
— Мне кажется, да…
— И не возмущаетесь?
— Да нет же, Доналд.
Тут я впервые почувствовал тепло горячего женского взгляда.
— Я ждала, что вы заговорите со мной об этом… Мне было бы грустно, если бы вы промолчали. Вам потребовалось большое мужество.
— Ну, в том положении, в каком я нахожусь…
— Что вы имеете в виду?
— Я зачеркнул все семнадцать лет своей семейной жизни, а может быть, и все сорок пять лет своей жизни вообще. Все осталось в прошлом. Вчера я испытал стыд перед своими дочерьми, чувствуя себя и их совершенно чужими друг другу… И все же я продолжаю произносить прежние слова, делаю прежние жесты.
— Это необходимо?
Я взглянул на нее. Поколебался. Было бы так просто. Если я все зачеркнул, разве не имею я права начать по-новому? Мона была передо мной. Трепещущая, строгая.
Эта минута была решающей. Мы ели, пили рейнское вино, а Ист-Ривер текла у наших ног.
— Да, — пробормотал я. — Это необходимо.
Не знаю почему, но когда я произнес это «да», у меня перехватило горло, и я пристально посмотрел на Мону. Я был почти готов. Нет, не совсем еще, но все же я мог, и очень скоро, полюбить Мону. Я мог бы обосноваться в Нью-Йорке… Мы бы могли…
Не знаю, была ли она оскорблена. Во всяком случае, она этого не показала.
— Спасибо, Доналд.
Мона встала, стряхнула крошки с платья.
— Кофе?
— Пожалуйста.
Она позвонила Жанет.
— Что вы предпочитаете — остаться здесь или перейти в будуар?
— Перейти в будуар.
На этот раз я прихватил свой портфель. Потом медленно пошел рядом с ней, положив руку ей на плечо.
— Вы понимаете меня, Мона? Вы ведь тоже чувствуете, что у нас ничего бы не получилось…
Она пожала мне руку, и я мысленно вновь увидел ее руку на паркете нашей гостиной, освещенную огнем камина.
Я чувствовал себя отдохнувшим. Немного позже я подсел к старинному столику, на который положил бумагу и карандаш.
— Ну так как, что вы знаете о своих делах?
— Ничего не знаю… Рэй никогда не говорил со мной о делах.
— У вас есть наличные деньги?
— У нас общий счет в банке.
— Вы знаете, сколько денег на этом счету?
— Нет.
— Рэй застраховал свою жизнь?
— Да.
— Вы в курсе его взаимоотношений с Миллерами?
— Он был их компаньоном, но если я правильно поняла, не на равных правах. Каждый год его вклад увеличивался.
— Он не оставил завещания?
— Сколько я знаю, нет.
— Вы посмотрели в его бумагах?
— Да.
Мы прошли вместе в кабинет Рэя и начали просматривать его бумаги.
Между нами не ощущалось никакой неловкости, никаких задних мыслей.
Полис страховки в пользу Моны выражался в двухстах тысячах долларов.
— Вы известили агентство?
— Нет еще…
— И банк не известили?
— Нет. Я ведь почти никуда не выходила с четверга. Только в воскресенье утром прошлась возле дома по тротуару, чтобы подышать воздухом.
