Констан Геру - Замок Шамбла

Говоря эти слова, госпожа Марселанж продолжала сжимать колени своей матери.

– Мне бежать?! Бежать от этой женщины?! Никогда! — вскрикнула неумолимая графиня.

Она добавила, поднимая дочь, которая бессильно упала в кресло:

– Если бы я боялась только суда, я, может быть, и уступила бы, но не из страха, а из любви и сострадания к тебе, Теодора. Но унизиться до того, чтобы трепетать перед какой-то там Марселанж, до того, чтобы испугаться угроз женщины, которая должна преклоняться передо мной как вассалка, — о нет! Этого я не сделаю никогда, никогда, говорю тебе, если бы даже речь шла о моей жизни… и о твоей, дочь моя.

– Ах, матушка, матушка! — прошептала госпожа Марселанж, закрыв голову руками. — Ваша гордыня нас погубит.

– Может быть, — отвечала графиня после некоторого молчания, — но я могу вынести все, кроме мысли бежать от нее и знать, что она торжествует. Знаешь, если бы там, за дверью, стоял палач, готовый схватить меня и тащить на эшафот, я бы не отступилась.

Графиня произнесла эти слова с достоинством, которые придали ее словам что-то благородное и величественное. Все поняли, что бесполезно противостоять этой железной воле. Однако госпожа Марселанж подняла голову, и в ее глазах сверкнула надежда.

– Матушка, — сказала она графине, — в этом споре речь шла только о нас с вами.

Графиня с изумлением посмотрела на дочь. Она не поняла смысла ее слов.

– Мы, матушка, забыли только того, кто больше всех подвергается опасности в этом деле, — Жака Бессона.

Бессон поблагодарил Теодору спокойным взором.

– Жака? — прошептала графиня.

– Да, матушка, Жака, которому в эту минуту угрожает опасность. Жака, против которого станут собирать улики и который не сможет защититься ни знатным именем, ни огромным богатством, ни связями. Ему не остается ничего другого, кроме как бежать.

Смутившись на мгновение, графиня высокомерно заявила:

– Жак находится под моим покровительством, ему нечего бояться.

– Матушка, — произнесла госпожа Теодора умоляющим голосом, — на нас ляжет огромная ответственность, подумайте об этом. А если ваше покровительство окажется недостаточным для того, чтобы спасти Жака? Если ваше упорство будет стоить ему жизни? Подумали ли вы об этом, матушка?

Графиня молчала. В ней боролись противоречивые чувства, и эта внутренняя борьба невольно отражалась на ее лице.

– Ну, если он думает, что находится в опасности, пусть тогда едет! — вскрикнула она наконец. — Пусть он уезжает за границу, кто ему мешает?

– Ваше же благо, графиня, — ответил просто Жак Бессон.

– Мое благо?! — воскликнула она, смерив его надменным взглядом. — Что вы хотите этим сказать?

– Графиня, — спокойно продолжал Жак, — со вчерашнего дня мои недруги намеренно связали мое имя с вашим. Для меня бежать значило бы признать себя виновным и в то же время подвергнуть опасности вас и госпожу Марселанж. Как видите, графиня, бежать я не могу, или, по крайней мере, не могу бежать один.

– Оставайтесь же, если так! — ответила графиня. — И перестаньте бояться и за себя, и за меня!

Она продолжала, взмахнув рукой:

– Подумайте, кто вам покровительствует и кто вам угрожает. С одной стороны — кучка судей, адвокатов и прокуроров, людей низкого звания, выскочек и ничтожеств, не имеющих других заслуг, кроме жалких способностей к красноречию и крючкотворству. С другой — две фамилии, Шамбла и ла Рош-Негли, богатые и могущественные, состоящие в родстве с самыми знатными семействами в краю, превосходящие всех своими связями и своим влиянием, которым стоит только чуть повысить голос, чтобы все это мужичье провалилось сквозь землю. Сравните эти два лагеря и скажите, кто должен бояться — мы или наши враги?

После этой речи, в которой проявился весь надменный характер графини, она села, полностью убежденная в том, что развеяла все сомнения. Теодора поняла, что ей остается только ждать и покориться судьбе. Жак Бессон уже все для себя решил, и, глядя на его бесстрастное лицо, можно было подумать, что ему безразличен исход спора между графиней и Теодорой, хотя его результат мог обернуться для него смертным приговором. По крайней мере сейчас он думал именно так. Мари Будон, стоя в темном углу комнаты, ничего не говорила, но теперь она подошла к столу, за которым сидели графиня, дочь ее и Жак, и, посмотрев на них, проговорила со свойственной ей откровенностью и решительностью:

– Я вам скажу, что надо сделать, потому что пора действовать, клянусь вам, а здесь, кажется, никто об этом и не подумал.

XVI

Графиня привыкла к бесцеремонности своей служанки, и поэтому она просто велела ей говорить дальше.

– Я также убеждена, — сказала Мари Будон, — что эти люди с бледными лицами в черных мантиях с широкими рукавами и в квадратных шапочках — ничтожные выскочки по сравнению с Шамбла и ла Рош-Негли, но в то время, в которое мы живем, случаются такие странные вещи, что надо быть готовыми ко всему. Вместо того чтобы спорить, надо взглянуть на вещи трезво и тотчас принять меры, чтобы нас не застали врасплох друзья и сторонники Марселанжей.

– Что же, по-твоему, надо делать? — спросила графиня.

– Прежде всего надо узнать, угрожает ли нам опасность и если да, то велика ли она.

– И как же ты думаешь это узнать?

– Сначала с помощью Жака.

Обернувшись к нему, она сказала:

– Жак, отвечайте мне, как судье, но как такому судье, которому можно беспрепятственно все рассказать.

– Я расскажу все, спрашивайте, — ответил Жак.

– В котором часу вы вчера отсюда ушли?

– В половине шестого.

– Видели ли вы на улице кого-нибудь из соседей или знакомых?

– Нет.

– А в городе?

– Нет.

– А за городом?

– Видел.

– Ага! — с некоторым беспокойством воскликнула графиня.

Мари Будон продолжала допрос.

– Кого? — спросила она.

– Крестьянина.

– Вы знаете, кто это и где он живет?

– Ни того ни другого.

– Тем хуже! А оттуда до Шамбла вы больше никого не встретили?

– Встретил.

– И многих?

– Четверых!

– Боже милосердный!

– Меня словно преследовал какой-то злой рок.

Графиня заметно разволновалась.

– Видите, ваше сиятельство, что надо разузнать все до мельчайших подробностей, — сказала ей Мари.

– Да-да! Ты это хорошо придумала, — ответила графиня взволнованным голосом. — Продолжай, Мари, продолжай.

– Что это за люди, — продолжала служанка, — и где вы их встретили?

– Клода Рейно я встретил в лесу Риу, Этьена Гра близ родника, Матье Рейно у креста, а Изабо Делень у ручья Леш.

– Да, вы сказали правду, Жак, — прошептала графиня. — Это действительно какой-то рок.

– Не тревожьтесь, ваше сиятельство, — успокоила ее Мари Будон, — это дело поправимое.

– Но все эти люди будут говорить…

– Не будут.

– Кто им помешает?

– Мы.

– Это как?

– Разве у Жака нет семи братьев, сильных и решительных?

– Ну и что?

– Ну какой толк от этих семи братьев, если бы они не были готовы на все, чтобы спасти его? Господи Иисусе Христе! Я женщина, ваше сиятельство, но если бы моему брату грозила смерть, клянусь вам, я бы пошла на все — угрозы, хитрость, ложь — словом, на все, для того чтобы вызволить его. На все, даже на убийство, если нужно!

– Жак, — сказала Мари Будон, — надо повидаться с вашими братьями. Они ведь вам преданы, не так ли?

– Мы словно пальцы на одной руке.

– В деревне их боятся?

– Как огня.

– Тем лучше! Итак, надо с ними увидеться и поручить им найти тех четырех человек, которых вы назвали. И посулами, и насилием они должны вырвать у них клятву молчать, что они видели вас вечером 1 сентября.

– Я ручаюсь за своих братьев, они сделают все, что я им прикажу.

– Хорошо, — одобрительно произнесла Мари Будон. — Тут мы меры приняли, но это еще не все.

Обратившись к Жаку, она продолжала:

– Знаете ли вы в Лардероле Морена, прозванного Будулем?

– Знаю.

– Как о нем отзываются?

– Скверно.

– Прекрасно. Арзак его, конечно, знает.

– Они приятели, я часто видел, как они вместе пили в кабаке.

– Они знают почти всех в окрестностях Шамбла?

– Можно сказать, что всех.

– А вот это уже наше дело.

Обратившись к графине, она сказала ей:

– С помощью этих двух человек мы можем привлечь на свою сторону весь край.

– Что для этого нужно?

– Деньги.

– Сколько?

Мари Будон подумала.

– Тридцать тысяч франков, — сказала она.

– Но у меня нет такой суммы.

– Найдете, ваше сиятельство. Когда надо спасти преданного человека, большое состояние и знатное имя, тридцать тысяч всегда найдутся.

– По крайней мере, скажи мне, на что уйдут эти тридцать тысяч?