Морис Леблан - Золотой треугольник
— Да. И я теперь уверен, что этот Грегуар — женщина.
— Женщина?
— Да, его любовница… У меня есть доказательства… Но женщина сильная, как мужчина, и не отступающая ни перед чем.
— Вы знаете ее адрес?
— Нет.
— А место, где спрятано золото?
— Нет. Знаю только, что оно в саду или в доме на улице Раймон. Мои люди видели, как его туда привозили в течение целой недели. Они сторожили каждую ночь… Оно там.
— Вы ничего не знаете, что касается смерти Эссареца?
— Нет.
— Вы ничего не скрываете?
— К чему мне это делать?
— А это не ваших рук дело?
— Я так и знал, что нас заподозрят… Но, к счастью, у меня и моих друзей имеется алиби.
— И его можно проверить?
— Вполне.
— Ну что же… Значит, никаких других открытий?
— Нет… Но у меня в свою очередь имеется к вам вопрос, на который вы ответите, если захотите. Кто нас выдал? Для меня это очень важно… Никто не знал про наши встречи здесь, в кафе, кроме Эссареца. Но он умер. Кто же мог нас выдать?
— Это сделал Симон.
— Как! Симон Диодокис? Это невозможно!
— Да, Симон Диодокис, секретарь Эссареца.
— Ах, негодяй, дорого же он мне заплатит…
— Но почему вы говорите, что это невозможно?
— Почему… Потому что…
Он долго раздумывал, прежде чем ответить.
— Да потому, что старый Симон был заодно с нами.
— Что вы говорите! — воскликнул молчавший до сих пор Патриций, крайне удивленный.
— Да, Симон Диодокис был заодно с нами. Это он предупреждал нас о всех подозрительных поступках Эссареца. Это он сообщил нам, что в девять часов Эссарец растопил печь в старой оранжерее. Это он открыл нам дверь, хотя и сделал вид, что мешает нам войти. И это он, наконец, удалил слуг.
— Но почему он предал Эссареца? Неужели из-за денег?
— Нет, тут дело не в деньгах. Он так ненавидел Эссареца, что дрожали даже мы.
— А повод к этому?
— Не знаю. Симон не любил об этом говорить. Но, кажется, это началось уже давно.
— Знал ли он про тайник, где скрывалось золото?
— Нет… Он так и не смог проследить, куда девается золото из хранилища в подвале под библиотекой. Вот все, что я знаю. Хотя, впрочем… Это довольно любопытно. В полдень того знаменательного дня я получил письмо, в котором Симон давал мне некоторые указания. В тот же конверт, очевидно по ошибке, было вложено еще одно письмо и, видимо, очень важное…
— А что было в том письме? — осведомился Бельваль.
— В нем говорилось о ключе.
— А точнее?
— Вот это письмо. Я сохранил его, чтобы вернуть ему и заставить быть осторожнее. Это его почерк и его подпись.
Патриций схватил листок. Письмо было адресовано ему.
«Патриций!
Ты получишь сегодня ключ. Это ключ от двух калиток в переулке, ведущем к Сене. Правая дверь от сада женщины, которую ты любишь. Другая — налево от сада, в котором я назначаю тебе свидание 14 апреля в десять часов утра. Та, которую ты любишь, также там будет. Вы узнаете, кто я, и цель, которую я преследую… Вы узнаете прошлое, которое вас сблизит еще больше.
От сегодняшнего вечера до 14 апреля продлится борьба, которая будет ужасна. Если я погибну, та, которую ты любишь, подвергнется большим опасностям. Следи за ней, Патриций, охраняй ее ежеминутно. Но я не погибну, и счастье, которое я так давно готовлю для вас, будет вашим…
Вся моя преданность вам…»
— Оно не подписано, — сказал Бурнеф, — но я повторяю вам, что это рука Симона. Что же касается дамы, то это, видимо, госпожа Эссарец.
— Но какая же опасность ей может грозить? — с беспокойством спросил Бельваль. — Ведь Эссарец умер, значит, бояться нечего…
— Ну, это еще неизвестно.
— Кому он завещал мстить за себя? Кто должен довести до конца начатое им?
— Не знаю.
Но капитан дальше не слушал. Он протянул письмо Демальону и вышел.
— Улица Раймон, и живее! — приказал он шоферу.
Ему не терпелось поскорее приехать. Возможно, что враг, воспользовавшись его отсутствием, уже напал на Коралию.
«Нужно быть благоразумнее, — старался успокоить себя Бельваль. — Все обойдется». Но его беспокойство росло с каждой минутой.
Подъехав к дому, Патриций увидел Симона. В сгущавшихся сумерках старик откуда-то возвращался, что-то напевая.
— Ничего нового? — спросил капитан у солдата, исполнявшего обязанности привратника.
— Ничего.
— А матушка Коралия?
— Она прогуливалась в саду и с полчаса как поднялась к себе.
— А Я-Бон?
— Я-Бон пошел за матушкой Коралией. Наверно, он наверху, у ее дверей.
Бельваль немного успокоился. Он поднялся на второй этаж, с удивлением отметив, что коридор погружен во мрак. Щелкнув выключателем, Патриций увидел, что Я-Бон стоит на коленях у комнаты Коралии, головой привалившись к стене. Дверь комнаты была открыта.
— Что ты тут делаешь? — воскликнул капитан.
Я-Бон не отвечал. Бельваль увидел кровь на его рубашке.
— Боже! Ты ранен!
Я-Бон застонал и упал на пол.
Капитан перешагнул через тело и вошел в комнату. Света в ней тоже не было.
Коралия лежала на диване. Патриций зажег лампу и в ужасе застыл. Шею женщины перетягивал зловещий красный шнурок. И все же он чувствовал, что Коралия не умерла. Он приник к ее груди и услышал слабые удары сердца.
— Она жива, жива, — повторял Бельваль. — И Я-Бон не умрет… На этот раз им не удалось.
Он ослабил шнурок и через несколько секунд Коралия стала дышать глубже. Открыв глаза и увидев Бельваля, она попыталась улыбнуться. Потом, словно припомнив что-то, обняла его и, прижавшись, чуть слышно прошептала:
— О, Патриций, я боюсь… Боюсь за вас…
— Но почему же, Коралия? Где этот негодяй?
— Я не видела его. Он погасил свет, схватил меня за горло и прошептал на ухо: «Сперва ты, а сегодня ночью твой возлюбленный…». Я боюсь, Патриций…
Глава 11
На краю пропасти
Бельваль как мог успокоил Коралию и занялся сенегальцем. К счастью, оказалось, что Я-Бон ранен не опасно. После этого Патриций созвал своих людей.
— Преступник смог проникнуть сюда из-за очень плохой охраны, — сказал он, — если матушка Коралия и Я-Бон живы, то только благодаря чуду.
Калеки протестующе зароптали.
— Молчать! — крикнул капитан. — Вы плохо исполняли свои обязанности и вполне заслуживаете наказания. Но я вас прощаю при единственном условии, что вы в продолжение всего этого вечера, а потом и ночи, будете говорить о матушке Коралии, как об умершей.
— Но кому говорить, капитан? — воскликнул один из них. — Здесь же нет никого.
— Нет, есть, раз напали на матушку Коралию, и на Я-Бона. Или, может быть, это кто-нибудь из вас? Ну хорошо, хорошо, — успокоил он солдат. — Но говорить об этом вы должны не кому-нибудь, а разговаривать между собой. Помните, за вами следят, прислушиваются к каждому вашему слову… Так что вы и про себя должны решить, что матушка Коралия умерла. До завтрашнего дня она не выйдет из своей комнаты, а у нее вы будете дежурить по очереди. Остальные лягут… И, пожалуйста, чтобы в доме не было ни шума, ни хождений взад и вперед, полнейшая тишина.
— А что делать с Симоном, капитан?
— Заприте его в комнате. Преступники могут воспользоваться его беспомощностью и заставить открыть дверь и вообще сделать все, что угодно.
План Патриция был прост. Неизвестный открыл Коралии свои намерения — убить его, Патриция, сегодня ночью. Убежденный, что она умерла, он будет действовать свободнее, перестанет скрываться и таким образом легко попадет в расставленную ему ловушку… А пока капитан занялся Я-Боном.
Его рана действительно оказалась легкой. Перевязывая сенегальца, Бельваль попытался выяснить у него, что же произошло. Оказалось, что пока матушка Коралия, немного утомленная прогулкой, отдыхала, Я-Бон сидел на корточках у открытой двери ее комнаты. Оба не слышали ровно ничего подозрительного. Внезапно Я-Бон увидел в коридоре чью-то тень, и свет тотчас погас. Я-Бон не успел приподняться, как его ударили чем-то тяжелым по затылку, и он потерял сознание.
Капитан отметил про себя, что убийца пришел не со стороны вестибюля, а из той части дома, где были расположены комнаты прислуги. Оттуда вела лестница к кухонной двери, выходящей на улицу Раймон. Эту дверь Патриций нашел запертой, но, очевидно, тот, кто входил, имел ключ…
Вечер Бельваль провел у Коралии, а в девять часов отправился к себе. Его комната была прежде курительной Эссареца и располагалась в этом же крыле дома.
В ожидании нападения, которое, как предполагал капитан, произойдет не ранее полуночи, он сел за письменный стол, стоящий у стены, и стал записывать события вечера. Вести дневник в последнее время у него вошло в привычку.
Он писал минут сорок и уже собирался закрыть тетрадь, когда вдруг услышал какой-то шорох. Звук доносился со стороны окна.
Патриций продолжал сидеть и даже не повернул головы, так что со стороны никак нельзя было подумать, что он настороже. «Он здесь… Он смотрит на меня. Что он будет делать? Я не думаю, чтобы он разбил стекло и выстрелил в меня, как тогда. Очевидно, на этот раз он придумал что-нибудь другое, более эффективное… Наверное, он дождется, пока я лягу, надеется застать меня врасплох, среди сна… Странно, но мне даже доставляет удовольствие чувствовать на себе его взгляд… Я знаю, что он ненавидит меня, как и я его, и наша ненависть скрещивается, точно шпаги, ищущие места, куда ударить… Он смотрит на меня как на желанную добычу и не подозревает, что я думаю то же самое о нем. Он приготовил нож или красный шнурок, а у меня только две руки…»
