Эрл Гарднер - Ледяные руки

— Абсолютно логичное. Пятьсот долларов не принесли бы ни малейшей пользы. Мой брат до смерти нуждался в деньгах, причем в крупной сумме и немедленно, и чтоб никто не видел, как он их получил. В общем, я сделала то, что сделала. Брат признался, что брал деньги из тайника Фремонта.

Мейсон прищурился:

— Картина начинает проясняться. Продолжайте.

— Вот и вся история. Я сняла в банке деньги, отправилась на ипподром и выбрала лошадь, на которую ставили так мало, что ее победа позволила бы мне выиграть приличную сумму. Я была очень несчастна, мистер Мейсон. По правде говоря, в душе совсем не надеялась на выигрыш. Думала, раз пятьсот долларов не помогут Роду, так пусть пропадут пропадом, все равно от них никакого толку.

— Дьявольски рискованный способ выбирать фаворита, — констатировал Мейсон. — Но он сработал.

— Да, сработал, мистер Мейсон, и…

— Минуточку, — остановил ее Мейсон. — Родни поставил пятьдесят долларов на ту же лошадь. Случайность?

— Он рассуждал точно так же, как я, — объяснила Нэнси. — Ему нужны были деньги, а имел он немного. Поэтому сделал предварительную ставку в пятьдесят долларов, а другие пятьдесят поставил на горячее, по наводке.

— Почему и вы не ограничились пятидесятидолларовой ставкой? — спросил Мейсон.

— Хотела полностью покрыть недостачу.

— Насколько она велика?

— По словам Родни, около четырех тысяч.

— Еще вопрос. Почему вы не поставили, например, триста долларов на одну лошадь, а еще двести — на другую?

— Я ведь достаточно знаю о бегах. Соотношение ставок при предварительном пари ни о чем не говорит, оно просто дает математическую оценку сиюминутной ситуации. Окончательный результат может оказаться совсем иным, особенно когда на лошадь мало надежд, и тогда к ней тянутся отчаявшиеся вроде меня, кому нечего терять.

— Почему вы сами не пошли в кассу за выигрышем?

— Я поехала на ипподром. Мой брат этого не знал, хотя тоже был там. А я его видела. Он поставил на ту же лошадь, правда, я узнала об этом только после забега. Кинулась к окошку, где выдают выигрыши по стодолларовым билетам, а там, у соседнего окошка, мой брат, и мистер Фремонт рядом вертится. У них разыгралась жуткая сцена. Мистер Фремонт утверждал, что деньги, на которые играл мой брат, принадлежат ему, Фремонту, а стало быть, он вправе получить выигрыш. Тут же выяснилось, что он выбил ордер на арест Родни и представители закона уже здесь… О, это было ужасно!

— Продолжайте, — сказал Мейсон.

— Я решила, что они следят за этим окошком и знают о моей ставке, а потому…

— Какие отношения у вас с мистером Фремонтом?

— Он не любил меня… Вернее, я хочу сказать… Ну, он любил меня, но… Я не любила его.

— Он приставал к вам? — спросил Мейсон.

— Навязывался, — подтвердила Нэнси. — Сперва как бы по-отечески. Я служила у него, и он взял Родни на работу из одолжения мне. А потом он стал приставать в открытую.

— И тогда вы ушли с работы?

— Да.

— Брат признался вам, что присвоил деньги?

— Да.

— И сколько, вы говорите?

— Около трех-четырех тысяч.

— А у меня создалось впечатление, что недостача составляла только тысячу, максимум тысячу пятьсот, — заметил Мейсон.

— Был момент, когда цифра достигала пяти тысяч. Потом он пару раз выиграл, и цифра значительно уменьшилась. Но ситуация оставалась взрывоопасной, я это знала. И поэтому мечтала разбогатеть, чтобы возместить недостачу, а позже — утолить глодавший брата неуемный финансовый голод, который толкал его на хищения.

— Итак, расплатиться он не мог?

— Нет. И пребывал в отчаянии. Еще бы! Поневоле взвоешь, когда в кармане последняя сотня… По-моему, он собирался присвоить еще денег. Философия на мой лад — или все, или ничего. Кажется, у него появилась мыслишка, мол, какая разница за сколько страдать, за пять тысяч или за три с половиной, один черт… Но тут что-то произошло. Не знаю что, но доступа к наличности не стало. Во всяком случае, на бега он отправился с сотней долларов, и только. Больше ставить ему было нечего.

Обдумав услышанное, Мейсон вдруг сказал:

— Вот вам совет. Сидите, будто воды в рот набрали. Никому ни слова. Не давайте полиции ни малейшей зацепки. Вас будут допрашивать. Будут сладкими голосами утверждать, что вы, по их мнению, выгораживаете кого-то другого, что они хотят вас…

— О, но все это уже было.

— И вы ничего не сказали о брате?

— Абсолютно ничего.

— Прекрасно, — похвалил свою клиентку Мейсон. — Продолжайте в том же духе. Не рассказывайте им ничего. Твердите одно: за любой информацией пусть обращаются к вашему адвокату, и я предоставлю им те сведения, какие можно предоставить… Должен предупредить вас еще об одном, о газетных страстях. Репортеры, слезливые комментаторы — любители сенсаций, вся эта публика будет вымогать у вас интервью, суля представить вас публике в исключительно благоприятном свете.

— И это будет неправдой?

— Не обязательно, — сказал Мейсон. — Иные из репортеров — честные ребята. Они постараются сохранять беспристрастность, но при этом захотят описать своим читателям вашу персону, вашу биографию, ваш характер, напишут об обескураженной девчушке с незапятнанным прошлым, добросовестной секретарше-стенографистке, которая внезапно оказалась вовлеченной в вихрь неуправляемых событий, попала в тюрьму и ожидает суда по обвинению в убийстве первой степени. Они будут старательно изображать вас, все, что им удастся раскопать в вашей интимной жизни.

— Значит, я не должна им ничего рассказывать?

— Что бы ни случилось, — категорически заявил Мейсон, — вы должны хранить гробовое молчание. Никому ни слова. Выстоите?

— Да.

— Что ж, это потребует от вас нервов, характера и железной воли.

— Я умею молчать. Если вы меня не покинете, я буду вас слушаться во всем.

Адвокат сделал знак надзирательнице, что его визит завершен, поспешил к лифту, а затем — к телефонной будке, позвонить Полу Дрейку.

Когда Дрейк взял трубку, Мейсон сказал:

— Это я, Перри. Есть задание для тебя.

— Валяй.

— Оно касается запрета на инвентаризацию вещей покойника или вскрытие его сейфов, или что-либо другое в том же роде в отсутствие официальных представителей.

— Что дальше? — спросил Пол.

— Полиция явится в офис Фремонта, чтобы описать содержание его сейфа и тайника. Они пока не сделали этого, ожидая, пока появятся эти официальные представители. Полиция располагает сведениями, что в тайнике можно обнаружить крупную сумму. Представителя должна послать налоговая инспекция. Полицейские обгрызут себе ногти от нетерпения, пока дождутся.

— Какое отношение это имеет к нам?

— Я хочу присутствовать при вскрытии тайника, — объявил Мейсон.

— Безнадежно, — возразил Дрейк. — В присутствии посторонних к нему и не прикоснутся. Полиция выставит тебя оттуда, чтоб и духу твоего не было в радиусе одного квартала. Ты выступаешь как защитник подозреваемой, и они не намерены преподносить тебе улики на серебряном блюдечке.

— Намерены или не намерены, им придется со мной смириться, — сказал Мейсон. — По счастливой случайности мне известно, что ты имеешь влияние на инспекцию по наследствам.

Позвони туда и попроси, чтобы меня назначили их полномочным представителем.

— Перри, зачем тебе это? Полиция составит точную опись.

— Знаю. Но мне надо проникнуться обстановкой, посмотреть, что это за место. Ведь впереди суд, а я защищаю Нэнси Бэнкс от обвинения в убийстве первой степени.

— Инспекция по наследствам рассорится с полицией из-за подобной вольности.

— Не обязательно. Но так или иначе, попробуй это провернуть.

— Ладно, — с некоторым сомнением согласился Дрейк, — попробую. Если, конечно, очень постараться, и если закон допускает. Но даже если и не допускает, я окружу тебя неким ореолом. ..

— Вот-вот, — сказал Мейсон. — Именно ореол мне и нужен. Я еду к себе. А ты садись за телефон, и чтобы к моему приезду все было организовано.

Глава двенадцатая

Мейсон сунул ключ в замок, но дверь его конторы распахнулась сама, и адвоката встретила ободряющая улыбка Деллы Стрит.

— Как идут дела? — спросила она.

Мейсон пожал плечами.

— Будь я проклят, если знаю. В присутствии Нэнси Бэнкс я ей верю. Расставшись, тотчас начинаю думать, что таких прожженных обманщиц еще не встречал. Пол не звонил?

— Просил позвонить, как только появитесь.

Мейсон кивнул, и Делла принялась набирать номер.

— Пол сейчас подойдет, — сказала она. — Что же вас смущает в девичьих рассказах?

— Они неправдоподобны до дикости, — ответил Мейсон. — Концы с концами не сходятся. У меня в ушах буквально звенит полный откровенного сарказма голос окружного прокурора: «Не затруднит мисс Бэнкс еще раз повторить этот эпизод — как представители власти застали ее у мусорного бака, откуда она извлекала коробки с оставшимися на них отпечатками своих пальцев. Если вы дадите вразумительное объяснение этой фазе событий, я закончу перекрестный допрос».