Буало-Нарсежак - Брат Иуда
Он гневно топнул ногой.
— Но, боже мой, в конце концов! У меня нет секретов. Вы везде видите секреты. Когда я возвращался из школы, моя мать мне говорила: «Поль, что-то случилось!» Я уходил с друзьями: «Поль, ты опять поссорился!..» А сейчас: «Поль, ты несчастен!» Так вот, я не несчастен. Нет. Я не разочарован. И Ашрам мне дает все, чего я от него ожидал!
— И тем не менее Букужьян разговаривал с тобой обо мне. Я в этом уверена.
Она мило, нежно упорствовала, и ему стало стыдно за свой гнев. Он предпочел согласиться с ней.
— Так вот почему вы пришли ко мне.
— Ты можешь называть меня на «ты».
— Хорошо, давай на «ты»… Что Учитель мог мне рассказать? А? Это тебя мучает.
— Я не люблю, когда за моей спиной шушукаются.
— Успокойся. Мы, как всегда, говорили об Ашраме, о строящейся гостинице, которая обойдется в бешеную сумму…
— Все?
— Да. Это все.
— Он тебе не говорил, что малышка Леа такая-сякая, держись от нее подальше?
— Но чего ты добиваешься?
Он рассмеялся и состроил гримаску.
— О-о. Это мне действует на нервы.
— Извини меня, Поль. Может, я напрасно обижаюсь? Но мы, женщины, о многом догадываемся. Я чувствую, что он относится ко мне с подозрением.
— И ты хочешь отдалить меня от него. Ты мне об этом уже говорила. Давай прекратим разговор на эту тему.
Они медленно поднимались по лестнице. У Андуза нога как свинцом налились. Он направился прямо к кровати, рухнул на нее и закрыл глаза. Леа ходила по квартире, передвигала кастрюли, зажигала газ. «С ней, — думал Андуз, — все станет сложнее. И все же хорошо, что она здесь. Приятно слышать шорох ее платья. Но это не для меня! „Что такое счастье?“ — как любит спрашивать Учитель».
Она вернулась, неся дымящуюся чашку.
— Пей, пока горячий.
Она присела на кровать.
— Тебе нужно раздеться и укладываться спать. Тебе помочь?
— Нет. Спасибо. Погаси свет… Леа… ты очень добрая. Но ты напрасно возишься со мной. Я этого не стою… Оставь меня, уходи… Так будет лучше для нас обоих. У нас с тобой ничего не выйдет.
Из окна в комнату лился свет уличных фонарей. Андуз видел силуэт девушки. Он задыхался. Слишком многое ему хотелось бы ей сказать.
— Ты меня не знаешь, — продолжал он. — Я, может, способен на такие вещи, которые…
— Не волнуйся… Пей… Медведь, вот ты кто. Злобный, нелюдимый… Видишь, я совсем не щажу тебя. Немного фанатичный… Разве не так?.. Признайся, что если бы Букужьян тебе приказал, ты бы облил себя бензином и поджег.
— Это тебя и привлекает?
— Да. Я пытаюсь понять. Это так противоречит моей натуре. Как можно посвящать себя целиком какой-то идее… идее… даже не имеющей никакого отношения к политике! Боевики Ирландской республиканской армии… члены Организации освобождения Палестины… да, я понимаю довольно хорошо, что ими движет… Это порождение несправедливости. Но тебя-то кто породил?
— Я сам, — сказал Андуз.
Она забрала у него пустую чашку и прошептала:
— Хорошо. Отдыхай. Ты уже не знаешь, что говоришь.
Он слышал, как она моет чашку, наводит порядок на кухне. Ощупью она поискала плащ, затем склонилась над ним и прикоснулась губами к его лбу.
— Постарайся уснуть, гордец!
Она ушла на цыпочках. «Гордец!» Это еще что такое? Он погружался в это слово, как в пучину. Гордец! Теперь он ничего не понимал. Гордец, который ничего не нажил… Гордец, который всегда останется трудолюбивым учеником и привратником монастыря, последним послушником… Слезы обожгли ему глаза. Он поднялся, чтобы принять снотворное.
Реймс!.. Он внезапно проснулся, и сразу же его охватило возбуждающее чувство тревоги, как в давние годы, когда он на следующее утро после каникул собирал свой портфель. Он заглянул в расписание, которое всегда носил с собой в бумажнике. Поезд отправлялся в десять часов восемнадцать минут. В полдень он пообедал в буфете. В привокзальном буфете никто не обратил на него внимания. Он тщательно оделся, взял демисезонное пальто и, подумав, прихватил с собой кейс. Он должен произвести впечатление серьезного господина, который очень спешит и который как бы случайно попал в контору по продаже недвижимости, чтобы прицениться, не имея твердого намерения покупать. О нем тотчас забудут.
Он выпил бы перед уходом чашку кофе, но у него болел желудок. На улице он почувствовал легкое головокружение. Ему стало не по себе, что он прогуливался, вместо того чтобы быть в банке. Когда он сел в поезд, то совсем стушевался. Он не знал, то ли он в отпуске, то ли ему предстоит совершить нечто весьма трудное, весьма необычное и в некотором роде весьма захватывающее.
Он пробежал взглядом по вагону забавы ради… ненужная мера предосторожности, так как он заранее знал, что знакомых среди пассажиров он не встретит.
В буфете оказалось мало народу. Чужие лица. Он проглотил бутерброд, от которого его тут же стало тошнить, зашел в кафе. Там он подождал, пока откроется контора. В пятнадцать минут третьего он навел справки. Большинство квартир в «Босолей» еще не было продано. Квартира на восьмом этаже справа стоила сто пятьдесят тысяч франков. Он получил всевозможную информацию, где расхваливалось удобное расположение здания, его естественное освещение, всякие другие привлекательные стороны.
— Будьте добры, ваша фамилия, мсье?
— О! Мне кажется, это преждевременно, — сказал Андуз. — Я хочу пока получить представление об установленных здесь ценах.
Он очень вежливо попрощался и вернулся на вокзал, избрав замысловатый маршрут, чтобы избежать опасной встречи. Достаточно набраться смелости, и все становилось до смешного простым. В Париж он вернулся на пассажирском поезде.
Блезо предавался размышлениям, стоя перед макетами зданий. Авровиль — Город утренней зари, звучит неплохо. Даже созвучно духу Востока, хотя немного смахивает на гостиничный стиль. Настоящими архитекторами можно назвать, безусловно, тех неизвестных мастеров, которые впервые построили романскую церковь, которая со всех сторон защищает человека. Так сложенные ладони укрывают язычок пламени. Только эпоха войн и великих страхов осталась позади. Наступили времена толпы. Католики соорудили ужасный сарай в Лурде, этот маленький ангар. Чтобы получить причастие, нужно оседлать велосипед. Современную церковь еще только предстоит построить. Вот она на столе. Пока еще в виде чертежей, где указаны все размеры… церковь, воплощающаяся в форме собора, простирающегося в глубину, ибо Митра — это потаенный бог, это свет в конце подземелья. Долгое странствие души, блуждающей в потемках внешнего мира, выражено с помощью вереницы лестниц, ведущих в залы для медитации, а извилистые коридоры заключают в себе скрытый смысл. Эти вдохновенные катакомбы образовывали лабиринт, выходящий к обитаемой центральной части здания — к быку, к крови, передающей энергию Вселенной и пульсирующей как внутри галактики, так и в артериях человека. Вот в чем заключается гениальность замысла. Базилика, вывернутая наизнанку. Но где найти мецената? Букужьян, безусловно, ворочал крупными суммами, однако он не так уж богат. И потом, он неверующий. Он настроен против массовой религии. Ему хватало узкого круга последователей. Он человек прошлого. Эзотеризм, откровение из уст в уста, это выглядит очень мило, но немного театрально. Блезо же смотрел намного дальше. Его взору открывалась современная Мекка, движение народов, планета, бьющаяся словно сердце, которая побуждает все новых и новых паломников отправляться на поиски истины. Циркуляция веры, диастола, систола. Вокруг святого места расположатся гостиницы, центры по приему гостей. Да там вырастет целый город! И Блезо уже знал, каким он будет. Утопия? Так значит, уже забыли, какие величественные церемонии проходили в Нюрнберге в эпоху господства свастики?
Зазвонил телефон, и Блезо вздрогнул, охваченный тревогой и надеждой. Он не сомневался, что однажды вдруг зазвонит телефон и звонок изменит его судьбу. Ему сообщат, что его проект рассмотрен и что найдены источники его финансирования. Блезо снял трубку.
— Алло… А, это вы, Андуз? Да, вечером я свободен… Хорошо. Буду вас ждать… До скорого.
Но звонил всего-навсего Андуз. Неплохой парень. Серьезный, аккуратный, но главное — по-настоящему убежденный. Этого малого следовало бы взять в союзники, если однажды дело примет серьезный оборот. Он вышел из — как он ее называл — своей лаборатории, закрыл дверь на ключ, но не из боязни или предосторожности, а потому, что эта комната была его святая святых, куда никто не смел входить, даже он сам, если пребывал в дурном настроении. «Он хочет, — подумал Блезо, — поговорить со мной об этой квартире, которую собирается купить. Смешно! Эта квартира свяжет его по рукам и ногам. Он слишком молод, чтобы обосноваться окончательно. Мне следует его отговорить. Это в его интересах». Он услышал шум лифта и пошел открывать.
