Морис Периссе - Свидание у карусели
– А на следующий день девушка опять пришла?
– Совершенно верно, ага, но на сей раз гораздо раньше и сделала много кругов. Жюльен был более раскован, чем накануне, но все же беспокойно поглядывал вокруг. Немного поболтал с ней, а потом что-то произошло: когда девушка спустилась на землю, ее уже ждал какой-то парень, и они ушли вместе.
– Что за парень?
– Лет тридцати, солидный, я не очень его разглядела. Но Жюльен, казалось, был возмущен, даже раздражен. Потом, уж и не помню толком, началась сильная гроза, и нам пришлось поспешно останавливать карусель. Нас ведь было всего трое – этого мало. А такая карусель, скажу я вам, требует бережного обхождения. В общем, думали только о том, чтобы уберечь ее от грозы и, когда, наконец крепко увязали все веревки, то вымокли, как говорится, до нитки.
– И после этого Комбрэ снова поехал прокатиться на машине?
– Не думаю. Не помню. Нам с мужем было не до того, скорее бы обсохнуть. Вот я все болтаю-болтаю, а сама думаю, вам-то какой интерес это слушать.
– Большой. Жаль только, вы не сказали мне об этом в день смерти Комбрэ. Был бы выигрыш во времени.
Жардэ произнес это мягко, в форме дружеского упрека, и она смутилась, зарделась, отреагировав в итоге гораздо острее, чем если бы ее сухо отчитали, как это, по ее представлениям, принято в полиции.
– Нас словно парализовало. Надеюсь, вы мне верите, когда я говорю, что все эти подробности всплыли в моей памяти позже. Мы ничего не собирались утаивать. И в доказательство я пришла сама рассказать обо всем. И потом, вы ведь знаете, мы принадлежим к кругу людей, для которых слова «свидетель», «полиция» означают массу осложнений. Меньше говоришь – меньше хлопот!
Она быстро поднесла ладонь ко рту в знак того, что невольно сболтнула глупость. Жардэ улыбнулся и продолжил:
– На следующий день был праздник 14 июля, если не ошибаюсь?
– Да, это было четырнадцатого. Гроза ничуть не убавила жару. Я еще сказала мужу: «До пяти небось никого не будет!» Но карусель брали штурмом с самого утра. Мой муж и Жюльен прямо сбились с ног!
– А вечером девушка снова пришла?
– Нет.
– Вы в этом уверены?
– Совершенно уверена. Я еще сказала мужу: «Парень, который ее провожал, снова пришел и, похоже, ждет кого-то, конечно же, ее». Потом он ушел.
– А как вел себя Жюльен в этот момент?
– Не уверена, заметил ли он происходящее, потому что собирал жетоны, и муж даже был вынужден помочь ему.
– На следующий день вы перебрались в Луна-парк, так?
– Да.
У Жардэ было странное чувство, будто он медленно продвигается, хотя и в темноте, и узнает то, о чем уже догадывался. Все, что рассказывала ему мадам Сенешаль, напоминало что-то вроде электронных рисунков, которые недавно ввели на телевидении – цветные квадратики мельтешат, вроде калейдоскопа, но, соединяясь, в конце концов образуют нужное изображение.
– И еще хочу добавить, – спохватилась мадам Сенешаль. – Скорее впечатление, чем уверенность: в Йере Жюльен виделся с людьми, которых, кажется, хорошо знал. M поддерживал с ними не такие отношения, как со случайными встречными, например с ярмарочными.
– Что заставляет вас так думать?
– Так, отрывочные признания… Вообще-то Жюльен был не из разговорчивых.
– То есть?
– Однажды ему предстояли крупные расходы по машине… починить чего-то… Я знала, что денег у него не много. Но он заявил мне, сияя: «Не беспокойтесь!» Спустя два дня машина была исправлена, хотя аванса он у меня не попросил.
– На похороны приехала его мать.
Жардэ краешком глаз внимательно следил за мадам Сенешаль и не был удивлен ее реакцией:
– Его мать? Признаться, он никогда о ней не говорил. Наверное, порвал с ней всякие отношения?
– Именно так. Достигнув совершеннолетия, покинул родной дом, где они вместе жили. А на деньги, оставшиеся в наследство от отца, купил себе подержанную машину.
Жардэ ожидал вопросов, но их не последовало. Мадам Сенешаль лишь спросила задрожавшим вдруг голосом:
– Когда хоронят Жюльена?
– Не знаю. Похоронами занимается его мать. Я предупрежу вас, как только нас известят.
Вставая, она немного поколебалась, прежде чем пробормотать:
– Не говорите мужу о моем визите, ладно? Все равно он скажет, что я болтунья и заставила вас напрасно терять ваше драгоценное время.
Солнце нещадно палило, несмотря на ранний час, когда комиссар Жардэ прибыл на кладбище в Йере, где должны были хоронить Жюльена. Больше наблюдатель, чем участник, он не захотел смешиваться с теми, кто явился сюда, чтобы проводить несчастного пария в последний путь. Комиссар отметил про себя, что народу собралось негусто.
– Почти никого нет, – тихо сообщил он, обращаясь к Бакконье, которого, сам не зная зачем, попросил сопровождать его.
Кроме мадам Комбрэ, уже без косметики, одетой в то же самое платье, что и накануне, а волосы покрыты черной креповой косынкой, и, кроме мадам Сенешаль, за простым гробом шло не более полутора десятка людей, весьма безразличной наружности, переговаривавшихся промеж собой и вытиравших потные лбы.
– Знаете, – сказала ему чуть позже мадам Сенешаль, – не надо думать, что люди с каруселей не любили Жюльена. Просто вчера все поздно легли спать, а похороны так рано…
Так решила мадам Сенешаль, и комиссару оставалось лишь с ней согласиться. На что рассчитывал он, идя на кладбище? Что убийца последует за телом своей жертвы? Да и кого он знал, кроме мадам Комбрэ и Сенешалей?
– Пошли? – спросил он Бакконье, и они тронулись вслед за кортежем, чуть на расстоянии.
Общее кладбище. Неглубокие, вырытые по мерке могилы, откуда иной раз извлекали совсем еще крепкие гробы, даже после пяти лет, проведенных в земле. Так требовал регламент. Гробы, которые могильщикам часто приходилось рубить топором, чтобы извлечь останки, иногда совершенно истлевшие. Рассыпающиеся кости перекочевывали прямо в пластиковые пакеты… Гроб Жюльена спустили в яму. Тонкая доска и всего несколько сантиметров земли отделяли его от ближайших захоронений.
Жардэ ненавидел себя за собственное безучастие к этому жалкому зрелищу, к этому пучку роз, брошенных на крышку крашеного гроба, к этой женщине, прислонившейся к его груди с горьким вздохом:
– Мадам Сенешаль, ну же, мадам Сенешаль, – глупо повторял он, гладя ее по плечу.
Потом гроб быстро засыпали землей двое рабочих, поодаль ожидавших этого момента, в майках на обожженных солнцем телах, с лопатами в руках. После чего на кладбище вновь воцарились неподвижность, ослепительный белый свет и тягостная тишина, лишь изредка нарушаемая чириканьем пташек.
Полицейские распрощались с Сенешалями и подождали мадам Комбрэ.
– Я виделась вчера с хозяевами моего сына, – первая начала та. – Они обещали прислать мне его вещи, как только будут сняты пломбы. Я оставила им свой адрес. Встречалась я и с нотариусом – он сделает необходимое, чтобы я смогла получить деньги по сберкнижке сына. Разумеется, если мне это полагается по закону. Впрочем, не важно, я не нуждаюсь в этих деньгах, еще на прошлой неделе я даже не знала об их существовании!
– Вы возвращаетесь в Кассис?
– Вечерний поезд отправляется прямо из Йера, удобно…
– Не могли бы вы сейчас зайти в комиссариат подписать ваши показания?
– Сейчас?
– Мы вас подвезем, – удачно вставил Бакконье.
Жардэ опять оценил то, что она и не пыталась изображать боль, которую не испытывала, и вновь стала практичной женщиной, которую, видимо, можно отнести к разряду одержимых навязчивой тягой к деньгам, коих им вечно недостает.
– Общее кладбище, догадываюсь, вас шокировало, – произнесла она. – Я справлялась о ценах на участок в вечное пользование или на тридцать лет. И отказалась, так как не располагаю нужной суммой. Знаю, вы скажете, – а пять миллионов старыми на сберкнижке. Нотариус объяснил, что я не смогу получить этих денег, если докажут, что они заработаны нечестным путем. И потом тридцать лет, пятнадцать, пять – какая разница? В конечном счете то, что останется…
Короче, по ее нехитрой логике, проще было" предать тело сына земле безымянным. Охапка красных гладиолусов наверняка была оплачена Сенешалями. Мадам Комбрэ присела на стул перед Жардэ, развязала шарф и чуть тряхнула головой, чтобы распушить волосы. Бакконье рылся в ящике, разыскивая бумагу для записи показаний.
Жардэ немного поиграл линейкой, прежде чем спросить:
– Мадам Комбрэ, фамилия Делакур вам что-нибудь говорит? И еще Дансель?
Конечно. Люди с этой фамилией владели в Алжире, близ Мостаганема, одним из самых больших сельскохозяйственных угодий.
– Вы их лично знали?
– И да, и нет.
– Как это понимать?
– Мой брат долгое время работал на них.
– Сельскохозяйственным рабочим?
– Нет, управляющим. Сельхозрабочие в Алжире были чернома… одни арабы.
– Вам неизвестно, что стало с Делакурами после того, как Алжир получил независимость?
