Жорж Сименон - Лунный удар
— Послушайте, ничего серьезного не произошло. Я просто выполнил поручение. Прокурору нужно видеть мадам, чтобы покончить с этой историей. Насчет негра…
— Ax, так это вы? — Тимар с холодным презрением посмотрел на бедного малого.
— Все подготовлено. С этой минуты, как задержан виновный, дело улажено. Но для формы необходимо допросить мадам, поскольку ее револьвер…
— Ясно!
— Куда вы идете?
Тимар поднялся к себе в комнату, оделся решительными, непривычно энергичными движениями, потом спустился и спросил у приезжего:
— Вы можете одолжить мне вашу лодку?
— Никак не могу: мой объезд только начинается.
— Две тысячи!
— Клянусь вам..
— Пять тысяч!
— Даже за пятьдесят тысяч! Это не моя лодка, а лодка компании. Если бы еще со мной не было почты…
Тимар вышел из комнаты, не взглянув на него.
Из мастерской, где работал Константинеско, доносился шум движка. Лежа на земле, грек регулировал динамо.
— Вам было известно… — начал, не поздоровавшись, Тимар.
— Вы по поводу того, что…
— Прекрасно! Так вот, мне сейчас же необходима пирога и гребцы. Чтоб все было готово через несколько минут.
— Но…
— Вы меня поняли?
— Мадам сказала мне, уезжая…
— Кто здесь хозяин?
— Послушайте, господин Тимар. Вы можете сердиться на мою настойчивость, но я делаю это для вас.
При вашем состоянии…
— Что еще?
— …я должен противиться всеми средствами.
Никогда у Тимара не было столько причин прийти в бешенство, и никогда еще он не испытывал подобного спокойствия. Жозеф чувствовал себя способным хладнокровно уложить грека из револьвера или одному отправиться в пироге, если его откажутся сопровождать.
— Прошу вас, подумайте. Только что…
— Пирогу сию минуту!
Солнце уже припекало. Константинеско надел шлем, вышел из сарая и направился к хижинам на берегу реки. Лодка коммивояжера была на месте. И у Тимара мелькнула мысль воспользоваться ею, ничего не говоря владельцу. Но к чему усложнять дело?
Грек обратился к нескольким обступившим его неграм. Рабочие переводили взгляд с Тимара на пироги, поглядывали на реку.
— Ну что?
— Они говорят, что уже поздно и придется заночевать в пути.
— Невелика важность.
— Они также говорят, что из-за течения потом нельзя будет подняться по реке меньше чем за три дня.
Грек смотрел на Тимара с жалостью и удивлением.
Должно быть, он уже не однажды сталкивался с подобными случаями и следил за обострением кризиса, как врач, наблюдавший развитие болезни.
— Все равно!
— Я поеду с вами.
— Ни за что на свете! Вы останетесь здесь управлять концессией. Я хочу, чтобы работы не прекращались.
Слышите?
Константинеско отдал несколько приказаний неграм и возвратился в дом вместе с Тимаром.
— В таком случае разрешите дать несколько советов.
Прежде всего, не позволяйте пить своим гребцам и, если хотите добраться здоровым, ничего не пейте сами.
В лодке благодаря ее быстрому ходу ехать прохладнее, в пироге лучи солнца более опасны. Возьмите складную кровать, на случай, если придется заночевать в лесу.
Наконец…
Грек волновался больше собеседника.
— Разрешите мне ехать с вами! Вы меня пугаете.
Подумайте, ваш приезд может все осложнить. Мадам Адель уверена, что сама сумеет выпутаться, в то время как…
— Она делилась с вами?
— Нет, но мне известны подобные истории. Я знаю. как это бывает. Вы приехали из Европы, вы по-иному смотрите на жизнь. Когда вы проживете в Габоне десять лет…
— …то начну для развлечения убивать негров?
— Рано или поздно вы будете вынуждены это сделать.
— А вы сами их убивали?
Я приехал в те времена, когда в лесу белого человека встречали градом стрел.
— А в ответ раздавались выстрелы из револьвера?
— Я знавал одного парня, который спас свою шкуру только тем, что бросил в толпу черномазых динамитную шашку. Вы уже поели? Послушайте меня, поешьте перед отъездом. Подумайте еще раз.
— И не уезжайте? — рассмеялся Тимар, — Спасибо, старина. А вы все еще здесь?
Эти слова были обращены к коммивояжеру. Тот готовился к отъезду и хотел поговорить с Константинеско.
— Нет поручений наверх?
«Наверх» — означало в верховье реки, где еще непроходимее были лесные дебри.
— Кстати, я увижу молодца, которого вы должны были заменить. Помните, того, что обещал влепить вам пулю?
Несколько минут спустя трое белых сошлись на берегу возле бревна окуме. Двое негров столкнули на воду лодку коммивояжера, и она, описав полукруг, с трудом пошла против быстрого течения.
Дюжина туземцев ожидала перед пирогой, куда они сложили кучу бананов, бутылки пальмового масла и маниок. Воздух был раскален. Каждое дуновение бриза обдавало жгучей волной. Константинеско глядел в глаза Тимара, словно говоря: «Еще не поздно!»
Тимар закурил и протянул пачку греку.
— Спасибо, не курю.
— Напрасно.
Ненужные слова, которые произносили, чтобы заполнить паузу. Тимар обвел взглядом ведущий к дому откос, новехонькие хижины туземцев с крышами, покрытыми банановыми листьями, окно наверху против сырного дерева, то окно, откуда он ночью смотрел на лес.
— В путь!
— внезапно скомандовал он.
Гребцы, которые разместились в пироге, кроме загребного, ожидавшего белого, чтобы помочь ему сесть, поняли приказ Тимара. Константинеско явно колебался и наконец сказал:
— Извините меня, но… Вы ведь не причините ей зла? Не усложните дела? Это чудесная женщина!
Тимар сурово поглядел на грека и чуть было не возразил ему. Но нет, к чему? Он сел, насупившись, на дно пироги, и дюжина одновременно поднятых в воздух весел-гребков погрузилась в воду.
Дом быстро скрылся из виду. Еще алела кирпичная крыша, затем все исчезло, кроме верхушки сырного дерева, которая возвышалась над лесом. Ночью Тимар смотрел на его треугольный молочно-белый ствол, лежа рядом с Аделью; сдерживая дыхание, она притворялась спящей. Он упорствовал и ничего ей не говорил.
А быть может, достаточно было сказать одно слово или пошевелить рукой? Позднее Адель украдкой дотронулась до него, но он притворился, будто ничего не чувствует.
Теперь ему хотелось плакать — от презрения, желания, отчаяния, а больше всего — от потребности в ее присутствии.
Они плыли по одной реке, примерно на расстоянии тридцати километров друг от друга. Она сидела с негром в моторной лодке, он — скорчился на дне неустойчивой пироги. Двенадцать весел сразу поднимались из воды, рассыпая сверкающие на солнце жемчужные капли, на мгновение, прежде чем опуститься, они повисали в воздухе, в то время как из горла гребцов вырывалась грустная, похожая на жалобу, с глухим и завораживающим ритмом, песня.
Глава десятая
Негр с гнилыми зубами протараторил десятка три слов. В ту минуту, когда весла были подняты, запевала внезапно умолк и пирога словно застыла на месте.
Тогда дюжина голосов ответила ему громким монотонным, протяжным речитативом, а весла в это время дважды погружались в воду.
И снова низенький человек стал выкрикивать фальцетом слова.
Ритм песни точно совпадал с двумя взмахами весел.
После одинаковой паузы с одинаковой яростной силой звучал хоровой припев.
Припев этот повторялся, быть может, уже в пятисотый раз. Тимар, вытянув шею, зажмурив глаза, ждал минуты, когда солист вновь протяжно запричитает и можно будет разобрать хотя бы отдельные слова. В итоге он установил, что без малого час негр повторял почти один и тот же текст. Маленький человек произносил слова с безразличным видом, но на лицах его товарищей выражение менялось в зависимости от куплетов.
Негры смеялись, удивлялись или грустили.
И каждый раз в тот миг, когда двенадцать резных весел повисали в воздухе, мощно звенело двенадцать голосов.
Тимар был поражен, внезапно осознав, чем занят.
Он поймал себя на том, что наблюдает за чернокожими с доброжелательным любопытством и что сейчас он совершенно спокоен. Это огорчило его, словно измена кому-то — самому себе или драме, которую переживал.
Река непрерывно менялась — она то текла спокойно, то неслась стремительным потоком. Иногда, несмотря на усилия людей, пирогу поворачивало поперек реки. Каждый взмах весел сопровождался сильным толчком, и пирога вздрагивала от носа до кормы. Вначале Тимару было от этого не по себе, но вскоре он свыкся с тряской.
Незаметно для себя он перестал рассматривать туземцев, одного за другим. Большинство из них носили набедренные повязки, но трое были совершенно нагие.
Негры в свою очередь смотрели на белого, сидящего напротив. Они разглядывали его, продолжая петь, смеясь, когда куплет смешил их, иногда с воинственным видом размахивая веслами.
Тимар спрашивал себя, осуждают ли они его, создалось ли о нем представление, отличное от их привычного представления о белых. Он сам, например, впервые смотрел на негров не с простым любопытством, вызванным живописностью их облика, — татуировкой, вернее, замысловатыми узорами на коже, серебряными кольцами, которые иные носили в ушах, глиняными трубками, заткнутыми у многих в курчавые волосы.
