Филлис Джеймс - Ухищрения и вожделения
Глава 10
Джейн Дэлглиш купила Ларксокенскую мельницу пять лет назад, когда переехала сюда из прежнего дома на Суффолкском побережье. Мельница, построенная в 1825 году, выглядела весьма живописно: четырехэтажная башня, увенчанная восьмиугольным куполом крыши, и — веером — остов мельничных крыльев с одной ее стороны. За несколько лет до того, как мисс Дэлглиш ее купила, мельница была превращена в небольшой приморский пансионат: к ней пристроили двухэтажный, облицованный песчаником коттедж. На первом этаже пристройки размещались большая гостиная, кабинет поменьше и кухня, а на втором — три спальни, две из них с отдельными ванными комнатами. Адам Дэлглиш никогда не спрашивал у тетушки, почему она переехала в Норфолк, но предполагал, что главным достоинством мельницы в глазах Джейн Дэлглиш была удаленность от города, близость к значительным птичьим гнездовьям и замечательный вид — мыс, небо и море, — открывавшийся с самого верхнего этажа. Может быть, тетушка даже собиралась вернуть мельницу в рабочее состояние, но с возрастом утратила энтузиазм и решимость окунуться в неизбежные хлопоты и треволнения. Адам смотрел на это неожиданное наследство — и на мельницу, и на довольно значительное состояние — как на приятное, но несколько обременительное приобретение, требующее от него определенной ответственности. Происхождение этого состояния выяснилось только после смерти Джейн Дэлглиш. Она получила его от известного любителя-орнитолога, человека, знаменитого своей эксцентричностью, с которым Джейн связывала долголетняя дружба. Дэлглишу так и не довелось, а теперь уж и не доведется узнать, были ли эти отношения более чем просто дружбой. Совершенно очевидно, что тетушка очень мало из этих денег тратила на себя лично. Она была постоянной и надежной участницей неординарных благотворительных акций, тех, которые одобряла. Не забыла упомянуть о них и в своем завещании, выделив на эти цели не такие уж щедрые суммы, а все остальное оставила племяннику — без объяснений, без назиданий и без выражения каких-либо особых чувств, хотя Адам не сомневался, что принятые в таких случаях слова «моему любимому племяннику» здесь буквально соответствовали своему значению. Дэлглиш любил тетушку, искренне ее уважал, всегда чувствовал себя легко в ее обществе, но считал, что недостаточно ее знает, а теперь уже никогда не сможет узнать ее лучше. Он и не предполагал, как глубоко будет сожалеть об этом.
Единственным новшеством на мельнице был построенный мисс Дэлглиш гараж, и теперь, разгрузив и заведя туда свой «ягуар», Адам решил сразу, пока не стемнело, подняться в комнатку под самой крышей мельницы. Нижнее помещение, где, прислоненные к стене, все еще стояли два гранитных жернова и где до сих пор ощущался неистребимый запах муки, хранило удивительную атмосферу тайны, приостановленного времени, места, лишенного своей цели и значения, и Дэлглиш всегда входил сюда, испытывая чувство легкой печали. Здесь с этажа на этаж вели лестницы-трапы, и, перехватывая руками перекладины, Адам снова увидел, как перед ним поднимаются по этим перекладинам тетушкины длинные, облаченные в брюки ноги и исчезают в комнате наверху. В мельничной башне тетушка занимала только одну, самую верхнюю комнату, обставив ее предельно просто: маленький письменный стол и кресло перед окном, глядящим на Северное море, телефон и мощный бинокль. Поднявшись сюда, Дэлглиш мог очень четко представить, как она сидит за столом в летние дни и вечера, работая над статьями, которые она иногда публиковала в орнитологических журналах, и время от времени устремляет взгляд за мыс, к морю и дальше, к самому горизонту. Он снова видел ее, словно вырезанное из слоновой кости, потемневшее от солнца и ветра ацтекское лицо и глаза с полуприкрытыми веками, темные с сединой волосы, затянутые в узел на затылке, снова слышал ее голос, который для него был одним из самых красивых женских голосов на свете.
Близился вечер, и мыс раскинулся перед ним, омытый мягким предвечерним светом, безбрежное пространство моря морщилось синим кобальтом, а у горизонта пролегла пурпурная полоса, словно проведенная кистью художника. Последние яркие лучи солнца высвечивали контуры предметов, усиливали их цвет, так что руины аббатства казались чем-то нереальным, воображенным в сиянии золотых лучей на фоне синего моря, а иссохшие травы светились под солнцем, словно сочный заливной луг. Окна комнаты выходили на все четыре стороны света, и Дэлглиш с биноклем в руках медленно переходил от одного окна к другому. В западном направлении его взгляд мог следовать вдоль узкой дороги, пробирающейся между зарослями тростника и дамбами к коттеджам с остроконечными, словно в Голландии, крышами и оградами из дикого камня. А дальше за ними виднелись черепичные крыши Лидсетта и круглая башня церкви Святого Андрея. На севере господствовала громада Ларксокенской АЭС — плоскокрыший административный корпус, бетонный реакторный блок и алюминиево-стальной турбинный зал. В море метров на четыреста выдавались платформы и вышки водозаборных сооружений, подававших к насосам морскую воду для охлаждения реактора. Адам вернулся к восточному окну и снова взглянул на мыс и редко разбросанные домики. Подальше к югу он мог разглядеть Скаддерс-коттедж, а по левую руку, совсем близко, ярко, словно стеклянные шарики, отблескивала в солнечных лучах кремневая зернь сложенной из песчаника ограды: «Обитель мученицы». Всего в полумиле к северу, посреди калифорнийских сосен, окаймлявших эту часть берега, расположился наводящий скуку квадратный коттедж Хилари Робартс. Построенный в строгих пропорциях в стиле пригородной виллы, нелепой на этом холодном мысу, он к тому же был обращен задней стеной к морю, словно намеревался со всей решительностью его игнорировать. Еще дальше, у основания мыса, едва видный из южного окна, стоял старый пасторский дом. Посреди разросшегося, запущенного сада, который отсюда, издали, казался аккуратным и ухоженным, словно городской парк, он выглядел кукольным домиком викторианских времен.
Зазвонил телефон. Его резкий звон был неожиданным и нежеланным. Ведь Дэлглиш приехал в Ларксокен укрыться от посягательств. Однако звонок не был таким уж неожиданным: Терри Рикардс хотел заехать к мистеру Дэлглишу побеседовать, если он не возражает. Девять вечера его устроит? Дэлглиш не смог придумать ничего подходящего, чтобы отказаться.
Через десять минут он спустился вниз и вышел из мельничной башни, заперев за собой дверь. Эта предосторожность была данью уважения: тетушка всегда запирала мельницу, опасаясь, как бы забежавшие сюда дети не упали и не ушиблись, карабкаясь по лестничным перекладинам. Оставив башню пребывать в темноте и уединенности, он отправился в пристройку, носившую название «Коттедж у мельницы», разобрать вещи и поужинать.
Просторная гостиная с ее выложенным каменными плитами полом, разбросанными там и сям ковриками и большим камином была удобной и уютной и представляла собой ностальгическую смесь старого и нового. Большая часть мебели здесь была хорошо знакома Адаму с детства, когда он навещал своих деда и бабку. Тетушка получила эти вещи в наследство, поскольку лишь она одна осталась в живых из всех их детей. Только музыкальный центр и телевизор были сравнительно новыми. Музыка составляла важную часть ее жизни, и полки шкафов хранили весьма обширную коллекцию записей, которые, несомненно, могли дать ему успокоение и отдых в эти отпускные две недели. А рядом, за дверью, — кухня, где нет ничего лишнего, зато есть все, что могло оказаться необходимым женщине, знавшей толк в хорошей еде, но предпочитавшей не тратить на готовку слишком много времени и усилий. Адам уложил в гриль пару бараньих отбивных, сделал себе зеленый салат и приготовился насладиться немногими часами уединения, оставшимися до вторжения Рикардса с тревожившими его проблемами.
Дэлглиш не переставал удивляться, что тетушка в конце концов все-таки купила телевизор. Может быть, уступить всеобщему поветрию ее заставили отличные передачи по естественной истории? А раз сдавшись, она, как и другие новообращенные, уже не могла оторваться от экрана и смотрела все передачи подряд, наверстывая упущенное? Нет, это, пожалуй, было бы на нее вовсе не похоже. Он включил телевизор — проверить, работает ли. По экрану ползли титры с именами участников постановки, дергающийся поп-звезда жонглировал гитарой, его телодвижения, имитирующие половой акт, были отвратительно гротескны, и трудно было представить себе, чтобы даже одурманенные юнцы могли увидеть в них хоть какую-то эротику. Адам выключил телевизор и поднял взгляд на писанный маслом портрет прадеда с материнской стороны. Епископ времен королевы Виктории, он был изображен сидящим в облачении, но без митры; кисти его рук, видневшиеся из пышных батистовых рукавов,[17] спокойно и уверенно лежали на подлокотниках кресла. Адаму вдруг захотелось сказать ему: вот какова музыка 1988 года; вот они — наши герои; и эта громада на берегу — наша архитектура; а я… я не решаюсь остановить машину, чтобы помочь детям добраться до дому, потому что им вдолбили в голову — и не без оснований, — что незнакомец может их похитить и изнасиловать. Он мог бы еще добавить: а по ночам где-то здесь бродит серийный убийца, который испытывает наслаждение, душа женщин и набивая им рот их собственными волосами. Но это злодеяние, это помрачение ума по крайней мере не являлось знамением только нового времени, и у его прадеда нашелся бы честный и бескомпромиссный ответ на это. Основания для такого ответа были бы достаточно вескими. Разве не в 1880 году был он возведен в епископский сан, и разве 1880-й не был годом Джека-потрошителя? И может быть, Свистун показался бы епископу более понятным, чем поп-звезда, чьи телодвижения несомненно убедили бы его, что музыкант находится на последней, смертельной стадии пляски святого Витта.
