Энн Перри - Смертная чаша весов
Детектив подал ей руку, когда они стали подниматься по ступенькам на другой уровень сада, и Эвелина приняла этот жест совершенно естественно. Рука у нее была маленькой и очень красивой. Монк удивился тому, как приятно ему было чувствовать эту легкую, как перышко, руку на своем рукаве.
— Неужели? — спросил он как бы между прочим. — Ради бога, зачем она сделала такое странное заявление?! Она ведь не может верить в то, что это правда, как вы думаете? Я хочу сказать, разве реальность не противоречит в корне ее словам?
— Конечно, противоречит, — рассмеялась его спутница. — И прежде всего возникает вопрос: для чего, зачем ей это понадобилось? Если грубо и прямо называть вещи своими именами… то ведь, будучи замужем за Фридрихом, Гизела обладала богатством, положением и необыкновенной известностью. А как вдова, она больше не располагает положением и титулом, и раз Фельцбург не даст ей никакого содержания, то очень скоро улетучится и богатство, если она будет вести привычный образ жизни, которым, уж поверьте, Гизела наслаждалась вволю. Фридрих целое состояние истратил на ее драгоценности, туалеты и экипажи, на их дворец в Венеции, званые вечера и путешествия. Они много путешествовали — куда бы ей ни заблагорассудилось поехать, ее муж не возражал. Правда, они ограничивались пределами Европы — не то что Зора, которая побывала в самых причудливых местах мира…
Эвелина остановилась перед огромным кустом винно-красной розы «Бурбон» и посмотрела на сыщика.
— Я хочу сказать, зачем это женщине было отправляться в Южную Америку или в Турцию? Или путешествовать по Нилу? Или даже ездить в Китай! Неудивительно, что она никогда не была замужем! Кому она нужна такая? Да ее и здесь-то никогда не было! — Фон Зейдлиц весело рассмеялась. — Любой респектабельный мужчина желает, чтобы его жена умела более или менее прилично себя вести; ему не нужна наездница, которая скачет на лошади верхом по-мужски, спит в палатке и способна вступать в разговоры с мужчинами любого социального положения, причем не скрывает этого.
Детектив знал, что все это правда; и сам он тоже не хотел бы жениться на такой женщине. То, что описывала его собеседница, слишком было похоже на Эстер Лэттерли, которая тоже была откровенной и своенравной. Тем не менее все это свидетельствовало о том, что Зора была смелой и чрезвычайно интересной женщиной — хотя бы как друг.
— А Гизела совсем другая? — спросил Уильям.
— Ну разумеется! — Эвелине и этот вопрос показался забавным, и в голосе ее послышались насмешливые нотки. — Гизела всегда любила роскошь цивилизованной жизни, а с ее-то остроумием она любого может заинтересовать! У нее есть дар все делать чрезвычайно утонченным и в то же время невероятно комичным. Молодой принц Уэльский нашел ее просто обворожительной. Я это заметила по тому, как сияли у него глаза, когда он смотрел на нее, и по тому, как он то и дело спрашивал ее мнение. Она — одна из тех, кто умеет слушать, и делает это так, что вы чувствуете себя самым интересным человеком в мире и всецело завладели ее вниманием. А это настоящий талант.
И очень лестный для других, подумал Монк одобрительно, хотя в то же время внезапно насторожился. Такая способность слушать — могущественное искусство и, возможно, даже опасное.
Они подошли к поздним белым розам, образующим цветущую арку, и Эвелина чуть-чуть придвинулась к детективу, чтобы они могли пройти через нее бок о бок.
— А что думает принц Уэльский о графине Зоре? — спросил Монк и сразу же подумал, зачем ему нужно это знать. Вряд ли это могло иметь какое-то значение, разве только как отражение зависти, существующей между двумя женщинами. И, кстати, как сама Эвелина относится к Гизеле? И насколько глубоко все, что разные люди говорят о ней, коренится просто-напросто в элементарной зависти?
— Если честно, то я не уверена, что он вообще заметил Зору, — ответила фон Зейдлиц со смешливым огоньком в глазах. Ведь равнодушие было окончательным приговором, и она это знала.
— А что, Фридрих никогда не высказывал недовольство из-за такого всеобщего внимания к его жене? — спросил Монк, когда они, выйдя из-под арки белых роз, двинулись по дорожке между клумбами с ирисами. Теперь, правда, от них остались только мечевидные зеленые листья — ирисы давно отцвели.
Эвелина улыбнулась.
— О да, иногда бывало! Он мог надуться, но она сразу же опять его завоевывала. Ей надо было только приласкать его, и он мгновенно забывал об обидах. Фридрих, знаете, ужасно ее любил, даже после двенадцати лет брака. Он ее обожал. И всегда ощущал ее присутствие, хотя в комнате могло быть множество людей.
Графиня оглянулась на арку из роз. Глаза у нее были ясными, но взгляд — отсутствующим, и сыщик не знал, о чем она сейчас думает.
— И она чудесно одевалась, — продолжала Эвелина. Мне всегда было очень интересно гадать, что она наденет на следующий день. Да, это стоило огромных денег, но Фридрих так всегда ею гордился… Ведь то, что она носила на этой неделе, становилось высшей модой на следующей. И все, казалось, сидело на ней как нельзя лучше, все было ей к лицу. И это тоже замечательный дар. Такая женственность!..
Монк взглянул на золотисто-коричневое платье своей спутницы с его необыкновенно широкими юбками, на деликатный вырез, украшенный волной кремовых кружев на груди, на талию, великолепно подчеркнутую мыском лифа и пышными рукавами. Ей не было причины завидовать элегантности Гизелы, и Уильям почувствовал, что улыбается в ответ.
Возможно, фон Зейдлиц прочла в его взгляде одобрение, потому что вдруг заморгала и опустила глаза, а затем слегка улыбнулась и пошла вперед. Походка ее при этом была очень грациозной, и в ней легко угадывалось, что сейчас эта дама собой довольна.
Последовав за ней, сыщик задал еще несколько вопросов о разных периодах жизни Фридриха и его жены. Он спросил даже о годах изгнания, проведенных в Венеции, и немного о придворной жизни в Фельцбурге до появления Гизелы. Картина, нарисованная Эвелиной, была яркой и многообразной и в то же время давала понять, насколько строги были формальности и условности, не только для подданных, но и для самих монархов — сугубая дисциплина во имя исполнения долга. Вместе с тем во всем, о чем она рассказывала, была такая экстравагантность, какую Монк не только никогда не видел, но даже и вообразить не мог. Никто из людей, знакомых ему по Лондону, не тратил деньги так, как описывала — причем совершенно обыденным тоном — его спутница. Словно другого образа жизни и не существовало на свете.
В голове Монка все смешалось. Какая-то часть его была ослеплена и увлечена. Другая же с горечью помнила о голоде и унижении, о подневольном существовании, постоянном страхе и жизни без всяких удобств тех людей, которые работали день-деньской и всегда были на краю долговой тюрьмы. Ему было даже неловко вспоминать о слугах, которые трудились в этом роскошном и элегантном доме и должны были выполнять все капризы гостей, праздных днем и ночью и занятых только тем, что от одного развлечения переходили к другому.
И все же сколько бы красоты было утрачено без таких мест, как Уэллборо-холл… Уильям также полюбопытствовал про себя, кто счастливее: эта великолепно одетая, красивая графиня, которая медленно прогуливается по здешним садам, флиртует с ним и рассказывает о званых обедах, маскарадах и балах во всех столицах Европы, которые ей запомнились, или садовник, что в пятидесяти шагах от них обрезает засохшие розы и расправляет новые побеги на решетках трельяжей. Кто ярче видит цветы, кто больше им радуется?
Обед также прошел для Уильяма в неприятной, напряженной обстановке. Неудобство, испытываемое им, было еще усилено тем, что лорд Уэллборо за столом тихо попросил его извинить на этот вечер все остальное общество. Они все собирались после обеда обсудить некое деликатное дело, с которым и Монк сейчас ознакомился, но так как он к нему непричастен, то вряд ли примет как обиду, если они обсудят всё без него. А в библиотеке к его услугам найдется приличный арманьяк и довольно недурные голландские сигары…
Детектив был в ярости, но заставил себя улыбнуться так естественно и дипломатично, как только мог. Он надеялся, что сможет присутствовать при таком обсуждении под предлогом, что его свежий взгляд и сообразительный ум помогут остальным предусмотреть все последствия. Однако не было ничего удивительного в том, что, хотя Монк и казался интересным гостем и собеседником, он все же был в этой компании посторонним, и поэтому сыщик не осмелился предложить свою помощь. Спасибо и на том, что там будет Стефан, решил он. Барон сможет сообщить ему полезные сведения, хотя, разумеется, Монк был бы очень рад возможности самому задать некоторые вопросы.
Однако на следующий же день Уильяму представилась возможность нанести визит доктору Галлахеру, который наблюдал Фридриха после падения с лошади и до самой его смерти. Все отправились на охоту — остался только Стефан, который, сославшись на легкое недомогание, попросил Монка сопровождать его к врачу, правя коляской.
