Лидия Будогоская - Повесть о рыжей девочке
- Голубушка! - крикнул толстяк, завидев Еву. - А где же ваш багаж?
Ева показала корзинку и мимо толстяка по доскам побежала над волнами на берег.
Отмель запорошена снегом, над отмелью обрыв. И по склону обрыва среди голых деревьев и кустов один над другим домишки лепятся.
Матросы потащили на спине багаж толстяка. Доски под ними гнутся и качаются. Ветер сбивает их с ног. А позади матросов сам толстяк - одной ногой ступит, пощупает неуверенно доску, пошатнется, взмахнет отчаянно руками и другой ногой ступит.
«Бедный,- думает Ева, стоя на отмели,- у него кружится голова». Ева быстро поставила корзинку на землю, сложила руки у рта трубкой и кричит, старясь перекричать ветер и шум волн:
- Не смотрите на воду! На воду не нужно смотреть!
Наконец матросы добрались до отмели и свалили около Евы вещи толстяка. И толстяк добрался до отмели. Красный весь, вспотевший. Вытер руками лоб и полез в карман брюк за деньгами, чтобы расплатиться с матросами.
- Вам деньги вернули за неиспользованный билет? - спросил Еву.
- Нет, - растерялась Ева, - я и не знала. И кого спросить? Пусть уж так!
- Как? - взревел толстяк свирепо. - Что, у вас денег куры не клюют? Как не отдали? Давайте билет! Немедленно. Пароход сейчас уйдет.
Толстяк вырвал у Евы из рук билет и бегом, как мяч, покатился к мосткам. И кричит пароходу:
- Стойте!
И снова на досках над волнами качается толстяк и размахивает руками. Ева в волнении. Еще в воду сорвется и утонет из-за этих денег проклятых! Добрался… И очень быстро назад, опять над водой. Еве жутко стало, Ева отвернулась.
Но вот толстяк на отмели.
- Получите ваши деньги! - говорит.
Снова гудок. Густой пар облаком вырвался из-под колес парохода. «Матвей», весь белый, тронулся, раздвигая льдины. Кто-то с верхней палубы, у самой капитанской будки, замахал шапкой двум пассажирам на отмели. И двое на отмели смотрят, как тает дымок, как удаляется пароход в туманную даль за поворот реки. Исчез! И оба друг на друга взглянули.
- Садитесь на вещи, - приказал толстяк и сам сел.
- А теперь подумаем. Я непременно должен до Нижнего добраться. Придется здесь искать подводу, - он махнул рукой на поселок, - а вам нужно думать, как назад домой попасть.
- Нет, - вскричала Ева, - я не могу домой! Мне непременно нужно к бабушке. У меня есть деньги, я тоже могу нанять подводу.
Толстяк расхохотался.
- Мыслимо ли это девчонку такую пускать одну! И что только дома ваши думали? А? Где ваша бабушка живет? В Нижнем?
- Нет. До Нижнего я хотела ехать на пароходе, а от Нижнего по железной дороге. Бабушка в Петербурге.
- Ого-го! В Петербурге! Мне ведь тоже надо в Петербург. Вот и попутчица нашлась. Так, значит, домой не хотите?
- Нет! Раз бабушка позвала, надо ехать. Бабушка сильно расхворалась. Она старенькая, она может умереть. Она меня очень любит. И вдруг я ее не увижу!
- Ладно. Так, значит, идти за подводой на двоих? А вы стерегите вещи. Смотрите, ни шагу от вещей. Сидите и ждите.
И пошел. В гору лезет.
Ева уселась на чемодан толстяка и развязывает корзинку, чтобы выпустить Кривульку. Кривулька вырвалась из корзины как ошалелая, закружила на отмели вокруг Евы, все камни нюхает. И вдруг подбежала к берегу и яростно залаяла на реку. Ветер прибивает к отмели волны и грязную пену, прибивает льдины. Льдииы кромсают друг другу бока.
«Вот, - думает Ева, - набежит их много. Толкаться начнут. А потом, должно быть, спаяются боками понемногу - вот и будет сплошной лед. И вместо пароходов тройки с бубенчиками ринутся по Каме».
Уже прошло два дня, как Ева в пути. Сегодня как раз день, когда, по расчетам Евы, Женя, после бессонной ночи, посылает папе телеграмму: «Выезжай немедленно».
И папа садится в тарантас.
А Ева сидит тут на отмели и ни с места. Холодно! Ева встала, чтобы побегать и согреться. Нет, бегать нет сил. Дурнота и слабость от голода. Верно, она и мерзнет потому, что ничего не ела. У Кривульки бока опали ямками, выпирают ребра. Ева уселась, обмотала платком голову по самые глаза, руки сунула в рукава. А Кривулька набегалась и сама, ежась, залезла в корзинку.
Час прошел - толстяка нет. Ева в тревоге: где же толстяк с подводой! Ева сидит не двигаясь, окоченела в голове муть. Два часа прошло - толстяка все нет! Еве грезятся дымящиеся щи и ветчина с горошком. Пусть хоть вовсе толстяк не придет. Ева не двинется. Пусть сбегутся на берег жандармы, пусть кричат и бранятся, пусть тащат домой - Ева слова не вымолвит и пальцем не шевельнет. Ей все равно. Если не сцапают, все равно не доехать. От голода и стужи погибнут они с Кривулькой.
А толстяк примчался. В распахнутой шубе, красный и потный.
- Девочка бедная! Смерзла совсем. Но я не виноват: до самого стахеевского имения пришлось сгонять. Измучился… Никаких подвод. Но в имении сказали - придет катер. Вот сюда к мосткам причалит стахеевский катер и нас заберет. А в Елабуге почтовая станция, из Елабуги на почтовых поедем. Полчасика еще потерпеть.
- Потерпим, - стуча зубами, ответила Ева.
И верно, скоро пришел катер. Маленький, юркий, нос задран, а корма - наравне с волнами. И забрал всех.
В каюте, на носу катера, тепло.
Ева ожила. Хуже нет сидеть не двигаясь, когда каждый час дорог. А вот как двинулись в путь, сразу стало легче. На таком катере Ева готова катить хоть до самого Петербурга. Шум от мотора неистовый, но катер движется легко и быстро, веером раскидывая за собой волны и льдины.
В Елабугу прибыли в сумерки и сразу отправились на почтовую станцию. Через темные сени Ева вошла в комнату для проезжающих. Тетка в валенках, в сборчатой юбке и в платке поставила на стол горящую лампу. Стены в комнате тесовые, и вдоль стен стоят скамьи. В углу образа, и лампада теплится синеньким язычком. Тепло до духоты, как в бане.
Толстяк сбросил шубу, вытащил корзину. Поставил на стол, открыл и выкладывает сверток за свертком. Тетка притащила кипящий самовар. Ева чуть не взвыла от голода.
Когда тетка вышла в сени, Ева бросилась к ней, поймала в темноте за сборчатую юбку, деньги в руку сунула и зашептала:
- Пожалуйста, дайте мне чего-нибудь на ужин.
Тетка взяла деньги и закивала головой.
Ева вернулась в комнату. Толстяк уже разложил на столе ветчину, пирожки, холодные котлеты.
- Голубушка, разливайте чай. И кушайте все, что на столе,- говорит толстяк иот удовольствия потирает руки.
Ева села к самовару и от радости, что вот сейчас будет есть, строит в медный самовар рожи. Налила чай. И вдруг вспомнила о Кривульке. Подтащила корзинку, поставила корзинку на скамью рядом с собой, приоткрыла крышку. Крышка сразу отскочила. Это Кривулька вышибла крышку нетерпеливым носом.
- Ай! - закричал толстяк. - Что за зверь?
И поперхнулся бутербродом с ветчиной.
- Ваш багаж? - выговорил наконец с трудом, показывая на Кривульку.
И разразился хохотом.
Ева смутилась.
- Сознайтесь, девочка. Вы по дороге растеряли вещи? Где одеяло? Где подушка? Где хоть что-нибудь из вещей? Зверь в корзинке уцелел. А где же остальное?
И погрозил пальцем.
- Потеряла, - краснея до слез, шепотом солгала Ева иопустила глаза.
- Ну, ну, - подбодрил толстяк, - ничего. Бабушка не выпорет. Бабушка от радости, что внучка приехала, и не спросит, где вещи.
- А ведь вы правду говорите. Она сказала один раз: «Хоть в одном платьишке едем ко мне, все у тебя будет, не беспокойся».
Тетка принесла Еве миску щей, ломоть черного хлеба, картофель со сметаной иговядину кусками.
Ева в восторге. «Все съем моментально»,- решила Ева. Хватила руками кусок говядины - и ко рту.
Два черных глаза из корзинки впились в Еву. Ева дрогнула, оторвала кусок и бросила Кривульке.
Страшно вращая глазами и рыча, Кривулька вцепилась в кусок и стала рвать его на части.
- Ой, - кричит толстяк, - что за страшный зверь!
- Потому страшный, что очень голодный, - вздохнула Ева.
Кривулька ест, Ева ест, и толстяк за обе щеки уписывает. В горячих стаканах дымится чай. Жарко. У Евы щеки пунцовые, глаза блестят. Скинула пальто, а платок не решается снять: никому не нужно показывать приметные рыжие волосы.
- Без пальто вы вдвое меньше и вдвое тоньше. И что это за пальто у вас? Точно с бабушкиного плеча, - говорит толстяк.
Наконец Ева отодвинула от себя тарелки - сыта по самое горло. Отяжелела, глаза стали слипаться. Прислонилась к стене, прищурила ресницы и смотрит, как толстяк допивает чай.
«Все толстые противные, - думает Ева, - а вот этот толстяк хороший. Что бы сделать для него? Ничего не могу для него сделать. Разве вот - он все спички теряет и папиросы. Хватится курить и разволнуется, засуетится. Буду папиросы за ним подбирать и спички. Как захочет курить - вот, пожалуйста, спичку чиркну и подам».
- Как вас зовут? - сонно спросила Ева.
- Семен Адольфович, - ответил толстяк. Ишь ты - «Адольфович». Немец…
На стене зашипели часы. И вдруг дверца над часами с треском откинулась и из-за часов выглянула птичка. Упирается в дверцу лапой и кричит: «Ку-ку!»
