Морис Леблан - Хрустальная пробка
— Слушайте меня внимательно. Я клянусь вам, что спасу вашего сына… Я вам клянусь… Ваш сын не умрет, слышите? Нет на свете такой силы, которая, пока я жив, покусится на жизнь вашего мальчика.
— Я верю вам… Я верю.
— Да, да, верьте! Даю слово человека, не знающего отступления. Я добьюсь! Только умоляю вас принять одно непременное условие.
— Какое?
— Вы не увидите больше Добрека.
— Клянусь.
— Вы выбросите из головы всякую мысль о соглашении с Добреком, о каком бы то ни было торге с ним…
— Клянусь.
Она смотрела на него с облегчением и абсолютным доверием, и он под этим взглядом испытывал горячее желание сделать счастливой эту женщину или, по крайней мере, дать ей спокойствие и забвение от ее страданий.
— Ну, — сказал он радостным тоном. — Все прекрасно. У нас два-три месяца впереди. Это больше, чем нужно… При условии, что я буду свободен в своих действиях. А для этого, видите ли, вы должны удалиться с поля битвы.
— Как?
— Да, исчезнуть на некоторое время, устроиться в деревне. Разве вам не жалко вашего Жака? Ведь бедный мальчуган от всех этих историй расшатал свои нервы… Он вполне заслужил свой отдых… Не правда ли, Геркулес?
На следующий день Кларисса Мержи, подавленная всеми этими событиями, поселилась со своим мальчиком у своей приятельницы, у самой опушки Сен-Жерменского леса. Она очень ослабела от преследующих ее кошмаров и всякого рода пережитых ею нервных потрясений. Малейшее волнение выводило ее из себя, и она уже несколько дней находилась в подавленном и почти бессознательном состоянии. Она ни о чем не думала. Чтение газет было ей запрещено.
Однажды, в то время как Люпен, изменив свою тактику, изыскивал средства похищения депутата Добрека, а Гроньяр и Балу, которым в случае удачи было обещано прощение, наблюдали за приходом и уходом врага, в то время как все газеты ежедневно возвещали о близком разбирательстве дела его двух товарищей, обвиняемых в убийстве, около четырех часов дня раздался внезапный звонок по телефону в его квартире на улице Шатобриан.
Люпен снял трубку:
— Алло?
Задыхающийся женский голос произнес:
— Господин Мишель Бомон?
— Это я. С кем имею честь?
— Скорее, приезжайте как можно скорее, госпожа Мержи только что отравилась.
Люпен, не расспрашивая, бросился из дому, сел в автомобиль и поехал в Сен-Жермен.
Подруга Клариссы ждала его на пороге.
— Умерла?
— Нет. Доза была недостаточна. Доктор только что ушел. Он ручается за нее.
— Почему она отравилась?
— Ее мальчик Жак исчез.
— Похищен?
— Да. Он играл возле леса. Какой-то автомобиль остановился. Вышли две старые дамы. Потом раздались крики, Кларисса хотела бежать, но упала без сил и простонала: «Это он… этот человек… все погибло». Она обезумела. Вдруг она схватила флакон, поднесла ко рту и выпила.
— И потом?
— Потом с помощью мужа я перенесла ее в комнату. Она страшно мучилась.
— Откуда вы узнали мой адрес и мое имя?
— От нее, в то время как доктор возился около нее. Я позвонила к вам.
— Никто этого не знает?
— Никто. Я знаю, что у Клариссы большие неприятности и что она предпочитает во всем тайну.
— Можно ли мне ее видеть?
— Сейчас она спит. Доктор запретил волновать ее.
— Врач не беспокоился за ее здоровье?
— Он боится горячки, нервного возбуждения или какого-нибудь припадка, в котором больная повторит свою попытку. И на этот раз…
— Что надо, чтобы избежать этого?
— Одну или две недели абсолютного покоя, а это невозможно, пока Жак…
Люпен прервал ее:
— Вы думаете, что если ей вернуть ее сына?..
— Ну да, конечно, тогда нечего бояться!
— Вы уверены?.. Вы уверены?.. Да, конечно, очевидно. Ну, хорошо, когда госпожа Мержи проснется, вы скажете ей от моего имени, что сегодня вечером раньше полуночи я приведу ей ее сына. Сегодня вечером, до полуночи. Мое обещание совершенно точно.
При этих словах Люпен быстро вышел из дому, сел в автомобиль и крикнул шоферу.
— В Париж, сквер Ламартин, к депутату Добреку.
Смертный приговор
Автомобиль Люпена представлял собой не только кабинет, снабженный книгами, бумагой, чернилами и перьями, это было, кроме того, жилище актера с ящиком для грима, чемоданом, наполненным разнообразной одеждой, и другим ящиком, где были разные аксессуары трансформатора, зонтики, трости, галстуки, очки и тому подобное, одним словом, все, что позволяло ему преображаться с головы до ног.
Около шести часов вечера у дома Добрека позвонил несколько полный господин в черном пальто и цилиндре, в бакенах и очках на носу.
Привратница проводила его до подъезда, куда вышла вызванная звонком Виктория.
Он спросил ее:
— Может ли господин Добрек принять доктора Верна?
— Господин у себя в комнате и в это время…
— Передайте ему мою карточку.
Он написал на полях слова:
«От г-жи Мержи», и повторил:
— Возьмите, я не сомневаюсь, что он примет меня.
— Но… — проговорила Виктория.
— Ах, пойдешь ты, наконец, старуха!
Она обмерла и пробормотала:
— Ты… Это ты!
— Нет, Людовик XIV.
И, толкнув ее в угол передней, сказал:
— Слушай… Как только я окажусь с ним вдвоем, зайди в свою комнату, забери вещи и моментально удирай.
— Что?
— Делай, что тебе говорят. Ты увидишь мой автомобиль недалеко на бульваре. Ну скорей, доложи обо мне, я подожду в конторе.
— Но ведь ничего не видно.
— Освети.
Она повернула выключатель и оставила Люпена одного.
— Здесь находится хрустальная пробка. Именно здесь… Если только Добрек не носит ее с собой… Нет, если есть хороший тайник, то им пользуются. А этот превосходен, потому что никто… до сих пор…
Он с напряженным вниманием осматривал все предметы в комнате и вспомнил послание к Прасвиллю:
«Под самым носом у тебя… Ты касался его… Еще немного… и ты взял бы его…»
Как будто ничего не изменилось с того дня. Те же вещи валялись на столе, книги, счета, бутылка чернил, коробка для марок, табак, трубки, вещи, которые уже столько раз ощупывали и осматривали.
— А, дьявол. Он хорошо сделал свое дело.
В сущности, Люпен, так точно рассчитавший, что он будет делать и как поступать, не мог предвидеть всех тех неожиданностей и случайностей, которыми чревата была встреча с таким сильным противником. Возможно было, что Добрек останется хозяином положения, победителем на поле битвы и разговор примет совершенно не тот оборот, который ему пожелает придать Люпен.
И эта перспектива несколько раздражала его.
Он приготовился, услышав приближающиеся шаги.
Это был Добрек.
Он вошел молча, сделал знак Люпену, чтобы он уселся снова, и сам сел за стол, рассматривая карточку.
— Доктор Верн?
— «Да, господин депутат, доктор Верн из Сен-Жермен.
— Я вижу, вы от госпожи Мержи. Это ваша пациентка, не правда ли?
— Да, моя случайная пациентка. Я ее не знал до того момента, когда меня к ней позвали при совершенно критических обстоятельствах.
— Она больна?
— Госпожа Мержи отравилась.
— Да?
Добрек вскочил и продолжал, не скрывая своего волнения:
— Да? Что вы говорите? Отравилась?.. Она умерла?
— Нет, доза недостаточная. Я считаю, что госпожа Мержи спасена, если не будет никаких осложнений.
Добрек замолчал и сидел неподвижно, повернувшись к Люпену.
«Смотрит он на меня или у него закрыты глаза?» — спрашивал себя Люпен. Его ужасно стесняло то, что он не видит глаз противника, защищенных двойными стеклами очков, снаружи темных. Как проследить, не видя выражения глаз, за тайным ходом его мыслей. Это было почти то же, что бороться с врагом, оружие которого скрыто.
Спустя минуту, Добрек заговорил:
— Итак, госпожа Мержи спасена… И она посылает вас ко мне… Я не понимаю… Я почти не знаю этой дамы.
«Вот он, щекотливый момент, — думал Люпен. — Ну, смелей!»
Добродушным тоном, сквозь который проглядывала застенчивость, он произнес:
— Боже мой, господин депутат, бывают случаи, когда обязанности врача очень осложняются… и вы, может быть, подумаете, что, выполняя это поручение… Короче говоря, вот… В то время как я за ней ухаживал, госпожа Мержи пыталась еще раз отравиться. К несчастью, флакон находился возле нее. Я вырвал его из рук. Между нами произошла борьба. И в лихорадочном бреду она отрывисто произнесла: «Это он… это он… Добрек, депутат… Пусть отдаст мне сына… Скажите ему… Или я умру. Сейчас же, сегодня. Я хочу умереть». Вот, господин депутат… Тогда я подумал, что нужно вас об этом известить. Нет никакого сомнения, что отчаяние этой дамы… Конечно, я не понимаю точного смысла этих слов… Я никого не расспрашивал… Я пришел сюда, подстрекаемый непосредственным чувством.
Добрек довольно долго думал, потом сказал:
— Одним словом, доктор, вы пришли спросить меня, не знаю ли я, где ребенок… который исчез, не правда ли?
