Жорж Сименон - В тупике
Она и слышать не хотела о клинике и настаивала на решении лечиться дома, у себя в спальне. На набережной собралось не меньше сотни человек. Они расступились, когда приехала машина «Скорой помощи». На борт подняли носилки, но самым трудным оказалось вытащить через люк пострадавшую.
Таким образом, разговорам о круизе пришел конец!
Жанне Папелье предстояло лежать до самого конца лета. Она в одиночку напивалась у себя в постели, не обращая внимания на сиделку, пытавшуюся ей это запретить.
— Кажется, я вам плачу, да или нет? Если я хочу пить, это мое личное дело, поняли?
— Нет, мадам.
— Что такое?
— Я говорю, что приехала сюда ухаживать за вами, и слушаться буду только врача.
Странное дело — мамаша Папелье, обычно не терпевшая возражений, на этот раз как будто подчинилась. Вместо прямой атаки на сиделку она пошла на хитрость. Владимиру было поручено проносить спиртное в плоских флягах. но сиделка быстро это распознала.
— И вам не стыдно? — сказала она ему. — Нечего сказать, красиво вы себя ведете!
Владимир цинично расхохотался. Разве это имело хоть какое-то значение по сравнению с тем, что сказала ему Элен? А уж по сравнению с тем, что он сам сделал…
Разве не преследовала его все время мысль, что Блини бродит где-то, быть может, поблизости от Гольф-Жуана, а быть может — здесь, в Гольф-Жуане?
Чем больше пила Жанна Папелье, тем больше он презирал ее. Его радовало даже то, что она так подурнела, — теперь, прикованная к кровати, она уже не следила за собой, не подкрашивала волосы, а в открытый ворот рубашки была видна сеть мелких морщинок на шее.
После выпивки она заводила разговор о дочери, предварительно удалив Эдну из комнаты.
— Она с тобой никогда не говорит обо мне, Владимир?
— Она со мной ни о чем не говорит.
В эти минуты взгляд ее становился на редкость проницательным, и Владимир чувствовал, что они друг друга понимают.
— Она приходит ко мне каждый день, потому что так полагается, но уходит отсюда как можно скорее. Она больше болтает с сиделкой, расспрашивает ее о каких-то технических подробностях…
Может быть, эти две девушки стали друзьями? Однажды вечером Владимир с удивлением увидел, что сиделка явилась на яхту и весь вечер просидела в салоне с Элен. Потом она стала приходить, не обращая внимания на Владимира. Это была девушка лет двадцати пяти, такая же спокойная, как Элен, но излишняя суровость и крепкое телосложение делали ее похожей на мужчину. Даже имя ее не шло к ней — ее звали Бланш.
Иногда Владимир, забравшись в машинное отделение, пытался подслушать, о чем говорят между собой эти девушки, но говорили они так тихо, что ему не удалось ничего услышать.
Жизнь опять становилась беспорядочной. Жанне уже нужны были две плоские фляги в день, и она опять откровенничала, как прежде.
— Как я несчастна, дружок мой Владимир! Каждый пользуется теперь тем, что я не могу передвигаться. Эдна скучает. Я чувствую, что ей хотелось бы пойти поразвлечься без меня. Втайне все они жалеют только об одном: что я не умерла. А я еще не собираюсь подыхать! Им долго придется терпеть, будь уверен…
Она беспокоилась:
— Что ты делал весь день? Надеюсь, не ухаживал за моей дочерью?
Вдруг, совсем иным голосом:
— Слушай! Как ты думаешь: она еще девушка? Странно, что я тебя об этом спрашиваю… Но каждый раз, как я смотрю на тебя, я задаюсь этим вопросом…
— Еще бы! — серьезно отвечал Владимир.
— Ты говоришь «еще бы», но ничего в этом не смыслишь. Вот, например, я вышла замуж девушкой, а поверить этому не мог даже мой муж. Странно, как подумаешь, что моя дочь в один прекрасный день… Передай-ка мне бутылку!
Владимир смотрел на нее все более тяжелым взглядом. Как-то раз Жанна Папелье это заметила, и ее охватило что-то вроде недоброго предчувствия.
— Владимир! — воскликнула она.
— Что?
— Почему ты так смотришь на меня?
— Я?
— Как будто ненавидишь… Или нет… Даже кажется, что… Не знаю толком, что кажется… В общем, ты стал совсем другим.
Немного позже она вернулась к этому вопросу.
— Послушай, Владимир, я скажу тебе доброе слово, и ты его запомни: мы с тобой можем ссориться… Подчас, может быть, даже можем ненавидеть друг друга. Я тебе много чего наговорю со злости. Но понимаешь, ведь у тебя никого нет, кроме меня, а у меня — кроме тебя. Не веришь?
— Может быть, и так.
— Остальные-то, вокруг нас, просто звук пустой… А мы с тобой понимаем друг друга, даже когда молчим. Вот ты смотришь на меня и думаешь — уродливая старуха… А все-таки вынужден спать со мной! И ты мне тоже нужен…
Они слышали шаги сиделки в соседней комнате. В спальне стоял затхлый воздух, несмотря на то, что окна были всегда открыты настежь.
— Вспомни, что случилось у тебя с Блини! Разве я тебя хоть раз этим попрекнула? Нет! Потому что я знала, что ты иначе поступить не мог… — И добавила, понизив голос:
— Мне он тоже иногда мешал. Понимаешь ты, дурак этакий? Скажи, понимаешь, подлюга?
А потом шли угрозы:
— Если ты меня когда-нибудь вздумаешь бросить — прямо не знаю, что я могу натворить… Да нет, ты трус, ты меня не бросишь, знаю! Что с тобой станется без меня?
«Что с тобой станется без меня?»
Тысячи людей вокруг них, причудливо разодетые, пили на террасах, танцевали, часами валялись на солнце. В доме-башне жили десятки парочек и семейств. Машины сновали взад-вперед, беспричинно крякая, точно утки, а по вечерам блуждающие тени мелькали то здесь, то там во влажной ночной тьме.
Что-то сейчас делает Блини? И почему в этот вторник на борту яхты разыгралась такая ужасная сцена?
Владимир только что вытащил их сундука граммофон, который они с Блини купили, заплатив поровну, когда жили в Константинополе. Он смотрел на граммофон, но не заводил его и думал, что эта вещь все еще принадлежит им обоим. И вдруг невольно прислушался к каким-то неожиданным звукам, доносившимся из салона, тихим, однообразным звукам, похожим на рыдания.
Не долго раздумывая, он выбежал на палубу и уже собирался спуститься в салон, когда люк резко захлопнулся у него перед самым носом.
Это сделала мадмуазель Бланш, сиделка, бросившаяся ему наперерез. Она не плакала — стало быть, плакала Элен.
Он не знал, что делать, куда себя деть, куда идти. Это был час тихих прогулок в наступающих сумерках. То одна, то другая пара останавливалась, разглядывая яхту.
Владимир рискнул наклониться и заглянуть в иллюминатор и тут же пожалел об этом, потому что понял: никогда ему не забыть того, что увидел.
Элен не то полулежала, не то стояла на коленях на полу! На коленях перед сиделкой! И плакала. И как будто умоляла ее о чем-то.
Владимир поспешно откинулся назад, так как мадмуазель Бланш повернулась к нему с весьма нелюбезным выражением лица. Он стал ходить по палубе. Потом подумал, что внизу могут услышать его шаги и это смутит девушку.
Он спустился на берег, машинально зашел к Политу и бросился на свой диванчик в углу. Какие-то молодые люди толпились у стойки. Один из них пытался погладить бедро Лили, а она отводила его руку, поглядывая на Владимира.
Он не заказал выпивки. Встал, не в силах усидеть на месте, и вышел, охваченный страшным волнением, — ему казалось, что Блини прячется где-то близко.
С набережной он видел освещенные окна салона. Он все думал, плачет ли еще Элен, и боялся двинуться вперед или назад. Вот и стоял неподвижно в темноте, настороже.
— Угостить вас стаканчиком, капитан? — предложил Тони.
— Нет, спасибо.
Он отошел в сторону, потом поднялся на палубу, уселся там в углу, напрягая слух, и увидел, что в иллюминаторе каюты Элен зажегся свет. Но та, сиделка, все еще оставалась на яхте. Минуты бежали одна за другой. Было одиннадцать часов вечера, и на молу оставалось всего несколько парочек. Тони с немым, сидя в лодке, готовили сети к ночной рыбалке.
Наконец открылся люк салона. Мадмуазель Бланш вышла на палубу, уверенная, что где-то здесь застанет Владимира.
— На минутку, — сухо сказала она. Она первой спустилась по сходням и сделала несколько шагов по молу. Он шел следом за ней. Она остановилась и подождала его.
— Я хочу, чтобы вы мне ответили на один вопрос как можно откровенней.
Они помолчали. Владимир поймал неприязненный взгляд, устремленный на него, такой же презрительный, как взгляд Элен.
— Это правда, что ваш приятель был вором?
— Почему вы спрашиваете?
— Отвечайте! Не бойтесь! И главное — не старайтесь понять, вы наверняка все поймете неверно. Блини был вором?
— Кольцо было найдено в…
— Это я знаю! Я не спрашиваю, были ли вы его сообщником…
Он молчал, уставившись на какой-то огонек на набережной.
— Вы ничего не хотите мне сказать? — настаивала сиделка.
— Я?
— Да, вы! Впрочем, хватит. Я буду ночевать на яхте. Приготовьте мне койку в салоне.
В салоне были две дополнительные койки, которые днем, как в пульмановских вагонах, откидывались к стене.
