Джон Карр - Смерть в пяти коробках
— Ничего не доказано. Как я и говорила, дело замяли.
— И все же… при данных обстоятельствах… возможно, он все же умер ненасильственной смертью?
— Она отравила итальянца таким же способом, каким вчера ночью отравила напитки! — заявила Марша. — Повторяю, я следила за вами все утро. Вы ведь были у нее дома? Там был и мой отец. Я вломилась к ним сразу после вас. Мне было очень страшно, но я была такая злая, что мне уже было все равно. Боюсь, я устроила скандал; зато мне удалось кое-что выяснить. Помните, я говорила: когда она ужинала с итальянцем, то пила из его бокала?
— Да.
— А вчера ночью она пила из бокала моего отца!
— Да, мисс, по крайней мере, она так нам сказала, — проворчал Мастерс.
— Более того, она попробовала приготовленный коктейль, как только смешала его! Отхлебнула прямо из шейкера. Так?
— Так.
— Пить из шейкера неудобно, — заявила Марша, испустив еще один глубокий вздох. — Вы только представьте: надо ухитриться поднять полный шейкер, наклонить его, не расплескав, и отпить через край. А чтобы такая «рафини-и-рованная» длинноногая ханжа, как Бонита Синклер, вела себя так вульгарно!..
— Не знаю. Я, мисс, коктейлей не пью. Мне подавай пиво. Но…
— Разумеется, она поступила так не случайно. Я все утро тренировалась с зубным эликсиром и могу вам сказать: все получается. Надо набрать в рот немного жидкости и держать под языком совсем недолго. Она могла, например, незаметно набрать яда, притворившись, будто ищет в буфете бутылку… Да! Потом вы хватаете бокал или стакан для коктейля и притворяетесь, будто пьете оттуда. А на самом деле вы не пьете, а выплевываете яд. В данном случае атропин, который спрятан у вас во рту. И на глазах у нескольких свидетелей вы отравляете напитки, причем все готовы присягнуть: подмешать что-либо постороннее было совершенно невозможно!
Закончив свою маленькую речь, Марша как будто обессилела и привалилась к дверце машины. Посреди груды раздавленных фруктов воцарилось молчание.
Г. М. откровенно веселился — его обычно невозмутимое лицо оживляли веселые искорки в глазах.
— Катастрофа! — вскричал он. — Мастерс потрясен, но вы не должны его винить. Он находит ваш способ негигиеничным. А еще он полагает, что так не поступают настоящие леди; отсюда делаем вывод, что миссис Синклер удалось произвести на него впечатление. «Когда в шелках моя Джульетта…»
— Мне плевать, как поступают настоящие леди, — буркнул Мастерс. — Главное, возможно ли такое практически? Что скажете, доктор?
— Учитывая все вышеприведенные факторы… — начал было Сандерс, собираясь с мыслями, но Марша накинулась на него.
— Прекратите, бога ради! — вскричала она. — Вчера вечером я остановила вас на улице ночью, попросила подняться со мной наверх и впутала неизвестно во что! Вы пошли, не задав мне ни единого вопроса. Более того, вы сразу взяли руководство в свои руки; и мне показалось, что вы самый славный на свете. И как же вы теперь заговорили! Какие-то противные «данные», какие-то мерзкие «вышеприведенные факторы»! Ну почему так трудно оставаться самим собой? Почему нельзя просто выразить свое мнение, просто по-человечески сказать «да» или «нет»? А вы… Вам задают простой вопрос, а вы морщите лоб, и поднимаете палец, и даже прищуриваетесь — ни дать ни взять дельфийский оракул!
Сандерс покраснел до корней волос.
— Я начинаю жалеть о том, что согласился вам помочь, — процедил он сквозь зубы.
Марша смерила его ледяным взглядом:
— В самом деле?
— А ну-ка, заткнитесь оба! — строго приказал Г. М. молодым людям. Оглядев всех, он продолжил: — Прежде всего надо все-таки ответить на вопрос. У меня есть собственное мнение, но я хотел бы выслушать и тебя, сынок. Как по-твоему, могла она выплюнуть атропин изо рта?
— Такое возможно, — заявил Сандерс, — при условии, что она сумела достать достаточное количество чистого атропина, в чем я сомневаюсь. А вот вам и два «человеческих» довода. Первое. Если миссис Синклер отравила коктейль в самом шейкере, зачем она потом его вымыла? Она ведь предположила, что яд влили в шейкер. Зачем ей сразу наталкиваться на противоречие? Мой второй и самый главный довод: данный способ нелеп. Попробуйте заявить в суде, что она выплюнула яд! Присяжные осмеют вас, а защита камня на камне не оставит от ваших доказательств.
Вот, получай, подумал он.
Г. М. с трудом поднялся с подножки и начал забираться в машину.
— Мне срочно нужны брюки, — проворчал он. — Хорошенькое будет дельце, если я подхвачу воспаление легких и умру! Без меня вам ни за что не выбраться из лабиринта. Интересно, понимаете ли вы, насколько все плохо?
— Я бы так не сказал, сэр. — На лице Мастерса появилась самодовольная улыбка. — Наоборот, могу похвастать, что я уже свел концы с концами, за исключением… кхм!.. нескольких мелких деталей. Разумеется, я не жду вашей помощи. Дело не совсем в вашем вкусе… Не помню, говорил ли я вам, как продвигается расследование?
Он наскоро изложил события утра. Злорадное выражение на лице Г. М. проступило еще явственнее.
— Вот так, сэр Генри. Я не виню вас в том, что вы переоценили сложность дела; возможно, вы озадачены…
— Озадачен? — удивился Г. М. — Кто озадачен? Только не я. Если вы считаете, будто я блефую, я вам докажу. Я расскажу вам все, что вы в состоянии объяснить, а заодно и то, что оказалось вам не по зубам. Вы поняли значение четырех часов, деталей от будильника, увеличительного стекла и искусственной руки. Вы знаете, почему в холле квартиры миссис Синклер висит неоконченный набросок Россетти, а в гостиной — Рембрандт. Вы можете объяснить и негашеную известь с фосфором; только вы не понимаете, какое они имеют к ней отношение. И потому вы ужасно растеряны. И даже если принять за аксиому, что Фергюсон действительно существует, вы ни за что на свете не догадаетесь, какое он имеет отношение к делу, не говоря уже о том, как он исчез с места действия. — Г. М. рассеянно покосился на лобовое стекло машины. — Хм! Фергюсон и миссис Синклер. Они, сынок, — два сцепленных между собой кусочка мозаики. Вы любите складывать головоломки, Мастерс? Там есть одна общеизвестная хитрость. Скажем, у вас есть много кусочков, которые подходят друг к другу. Но имеется и парочка лишних, причем ни один из них не ложится в узор. Что же делать? Вы складываете два лишних кусочка вместе, чтобы проверить, не подходят ли они друг к другу. Попробуйте сложить вместе Фергюсона и миссис Синклер, просто ради интереса.
— Сложить? Как?
Г. М. подмигнул Сандерсу:
— Теперь ты, сынок. Если я правильно информирован, ты первый говорил с Фергюсоном после того, как нашли труп?
— Да, вроде бы.
— Угу. Он что-нибудь сказал? Отпускал какие-нибудь замечания?
Сандерс задумался.
— Да. Сказал, что так и знал, а еще сообщил, что в числе гостей Бернард Шуман.
— Больше ничего?
— Да, — вдруг вспомнил Сандерс. — Он вдруг спросил: «Что с дамой?» Я подумал, он имеет в виду мисс Блайстоун, но Фергюсон отчего-то разозлился и недвусмысленно заявил, что имеет в виду темноволосую даму наверху, миссис Синклер. Потом он поспешил на четвертый этаж.
Г. М. закрыл глаза.
— Вот как! Видите, Мастерс, между ними двоими уже прослеживается связь. Я на это надеялся. Возможно, ниточка слишком слабая, однако она может привести нас от гипотез к доказательствам. Вспомните все, что вам известно о негашеной извести и фосфоре. Вспомните все, что вам известно о Фергюсоне. Вспомните все, что вам известно о миссис Синклер. А потом свяжите воедино, как связку сосисок; я очень удивлюсь, если после тщательных размышлений вы не сумеете догадаться о том, кто такой Фергюсон и как он исчез из запертого дома.
Наступила тишина.
— Вот это да! — выдохнул Мастерс. — Вы попали в самую точку! Никаких сомнений. Все ясно как божий день!
Доктор Джон Сандерс переводил взгляд с одного мужчины на другого с таким маниакальным любопытством, какого никогда не испытывал прежде. Ему казалось, что у него сейчас лопнет голова.
Но пропасть, разверзшаяся между ним и Маршей Блайстоун, начала потихоньку уменьшаться. После того как Мастерс и Г. М. обменялись загадочными восклицаниями, Марша в буквальном смысле перешла на сторону Сандерса: теперь она стояла рядом, положив ему руку на плечо. А может быть, она вовсе не была так озадачена, как казалось? Молодой человек ничего не знал достоверно, потому что — как и вчера ночью — не мог разгадать, что написано у нее на лице. После гневной отповеди ее глаза стали такими же невыразительными, как у маски на саркофаге Шумана.
Но ее слова подтвердили их союз.
— Я все поняла, — заявила она. — Все ясно! Я, конечно, сама напросилась к вам в машину, но, раз уж вы меня пригласили, могли бы рассказать и поподробнее!
— Хорошо, — отрывисто согласился Г. М. — Залезайте!
