Элизабет Ролле - Венец королевы
В субботу в час дня Трэверс уехал в город. Вернулся он около пяти. В шесть часов он зашел в свой кабинет, выдвинул средний ящик письменного стола и обнаружил, что из него исчез револьвер.
В семь часов вечера Барнет сказал, что у него сильно разболелась голова и поэтому он не будет ужинать, а пойдет прогуляться.
— Погода портится, — заметил доктор, посмотрев в окно.
— Скоро начнется дождь, вы вымокнете и простудитесь, — к удивлению доктора добавил Кейн, сидевший вместе с ним в нижнем холле; до сих пор он с Барнетом не разговаривал.
— Вы сами, мистер Уэйн, всегда твердите, что хорошая прогулка — лучшее лекарство, — возразил Барнет. — А что до дождя, так он соберется к ночи, не раньше. — И он бодро зашагал прочь.
От дома Трэверса до старой башни, как в окрестностях называли полуразвалившееся сооружение старинной кладки, ходьбы было минут сорок. Кроме Барнета, вечером никто из дома надолго не отлучался.
В воскресенье Трэверс нашел револьвер на прежнем месте. В обойме не хватало одного патрона.
В понедельник Алиса вышла к ужину в длинном вечернем платье темно-вишневого цвета; на руке у нее был браслет с рубинами, в ушах — старинные рубиновые серьги, крупные, но сделанные со вкусом, в такой же витой оправе, как и кулон, висевший на тонкой платиновой цепочке.
— О, вы, я вижу, любите старинные драгоценности, — сказал Трэверс.
Алиса вскинула голову и посмотрела на него со странным выражением, затем медленно обвела взглядом присутствующих, задержавшись на своем дяде, и неожиданно выбежала из комнаты. Доктор Уэйн собрался было пойти за ней, но потом передумал, безнадежно махнул рукой и опустился на свое место.
— Да… ну что же, — пробормотал он, уставясь в свою тарелку. — Ничего не поделаешь. Так… да…
— Я сказал что-нибудь не так? — спросил недоумевающий Трэверс.
— Нет-нет, вы здесь ни при чем, совершенно ни при чем, — ответил доктор — Женские капризы, нервы, знаете ли… Я, пожалуй, пойду, дам ей успокоительного.
На рассвете Трэверсу сквозь сон послышался шум мотора. За завтраком доктор Уэйн и Алиса отсутствовали. Доктор, усталый и смущенный, появился после полудня.
— Моей племяннице вдруг приспичило срочно уехать. Что толку спорить со взбалмошной женщиной? Я отвез ее в город. — Доктор постарался изобразить улыбку, но это у него не получилось. — Взбрело в голову уехать, и все тут. Конечно, она поступила невежливо. Я должен за нее извиниться перед вами.
— В этом нет нужды, хотя я не привык, чтобы мой дом покидали подобным образом, — сказал Трэверс.
— Я понимаю, что получилось некрасиво, — виновато произнес маленький доктор, поправляя очки. — Пожалуйста, не сердитесь, Гордон.
Глава XII
После поспешного, напоминающего бегство отъезда Алисы по вечерам к доктору Уэйну стал, как прежде, наведываться священник. Всегда отличавшийся прямолинейностью и твердостью суждений, он оказался единственным человеком, который после неудавшегося ограбления и загадочного убийства Картмела-старшего напрямик заговорил с Трэверсом о Джеке Картмеле. Мистер Харт порицал тех, кто готов взвалить на человека нераскрытое преступление на том лишь основании, что прошлое его не безупречно, и противопоставил этому поведение самого Трэверса. Трэверс вежливо слушал его рассуждения, однако было заметно, что эта тема ему неприятна; он ответил ничего не значащей фразой и перевел разговор на другое. Все они — доктор, Кейн, Барнет, священник и Трэверс — в это время были в бильярдной. Вошел Джек и сказал, что сэра Трэверса просят к телефону.
Разговор был коротким, ему сообщили, что расследование закончено и дело закрыто. Положив трубку, Трэверс с минуту барабанил пальцами по столику, затем круто повернулся и быстрым шагом направился обратно в бильярдную, где вместе со всеми остался и Джек. Войдя туда, он бесстрастным тоном сказал:
— Мистер Картмел, я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Будьте любезны сегодня собраться, завтра мой шофер отвезет вас в город.
Эти слова прозвучали как пощечина. Стараясь ни с кем не встречаться взглядом, Джек молча вышел. Остальные вскоре направились в столовую ужинать. Доктор, пропустив вперед священника с Кейном и Барнета, задержался в дверях, поджидая шедшего последним Трэверса.
— Гордон, зачем вы с ним так?
— Это мое дело, доктор. И поверьте, я сделал далеко не худшее из того, на что имел полное право.
Джек в столовую не пришел. Доктор послал за ним лакея — Трэверс нахмурился, но промолчал. В это время ему снова позвонили, и он вышел, а остальные, еще не успев сесть за стол, разбрелись по залу. Доктор обнаружил, что стоящий возле окна в большой кадке огромный кактус, доводивший до отчаяния садовника, кажется, собрался зацвести, и подозвал Кейна, с которым ежегодно заключал пари. С присущим ему оптимизмом доктор каждый раз заявлял, что в этот год кактус обязательно зацветет, а Кейн из духа противоречия утверждал, что нет. Тем временем Барнет уселся на первый подвернувшийся стул (им оказался стул доктора, слева от места Джека) и раскрыл принесенное в кармане миниатюрное издание, однако вскоре рассматривавший висевшую на стене картину священник спросил его мнение относительно одной детали, и ему пришлось подойти. Затем священник направился к столу и взял оставленную Барнетом возле прибора Джека книжечку, но, взглянув на обложку, положил ее и присоединился к доктору с Кейном. Доктор с жаром доказывал, что появившиеся на кактусе наросты, несомненно, являются бутонами, а Кейн, скептически глядя на предмет их разногласия, говорил, что лично он в этом сильно сомневается. Барнет задержался возле картины, потом вернулся к столу и стал шарить по нему, передвигая тарелки и графины, в поисках своей книжечки, которую священник положил вместо стола на стул; наконец он нашел ее, сел на свое место и углубился в чтение. Между тем мистер Харт остудил радость доктора Уэйна, сказав, что, как ему кажется, время цветения кактуса уже миновало. Доктор с этим не согласился, и они заспорили. Оставив их, Кейн подошел к столу и начал наводить на нем порядок.
Вернулся Трэверс. Одновременно с ним вошел Джек и, стараясь ни на кого не смотреть, уселся на свое место между доктором и Кейном. За весь ужин он почти ничего не ел, и только, уступив настойчивым увещеваниям доктора Уэйна, выпил немного сладкого фруктового коктейля, который подавали специально для него — среди собравшихся он был единственным любителем таких напитков.
Вскоре после ужина священник ушел. Кейн поднялся к себе, Трэверс с доктором задержались на первом этаже, затем тоже разошлись по своим комнатам.
Джек сидел на подоконнике напротив комнат Трэверса и, когда тот показался в коридоре, сделал несколько шагов навстречу; возле его ног вертелся пудель.
— Сэр, я хотел попросить вас: возьмите себе Рика, — потупившись, сказал Джек. — Он не будет вам мешать…
— Хорошо, оставьте собаку здесь, — сухо ответил Трэверс.
Когда Джек отвернулся и направился к себе, в глазах Трэверса мелькнуло выражение жалости, однако он тотчас нахмурился и плотно сжал губы.
— Рик, иди сюда, — позвал он, взявшись за ручку двери, но пудель, вильнув хвостом в знак того, что слышал, упорно продолжал скрестись в дверь Джека, которую тот закрыл перед его носом. — Рик, Рик! — Снова позвал Трэверс.
Пудель подбежал и, встав на задние лапы, ткнулся холодным носом в протянутую ладонь, но в открытую дверь не пошел, а снова подбежал к комнате Джека. Трэверс предпринял еще одну попытку зазвать собаку к себе, но ничего не добился и ушел. Пудель сел около двери своего хозяина и начал жалобно скулить. Джек не выдержал и впустил его. Радостно взвизгнув, Рик стремительно влетел в комнату, обнюхал все углы, словно проверяя, не произошло ли что-нибудь в его отсутствие, и улегся у ног хозяина.
— Глупый ты, — грустно сказал Джек. — Шел бы куда зовут, все равно завтра меня здесь не будет.
Он долго гладил своего мохнатого друга, потом начал укладываться. Пока Джек ходил по комнате, Рик следовал за ним по пятам, а когда хозяин уселся на разобранную постель, лег рядом на полу. Джек погладил его по голове и вдруг ничком бросился на постель, уткнувшись лицом в подушку; плечи его судорожно вздрагивали.
Среди ночи Кейн проснулся от собачьего лая. Лай доносился из спальни Джека, и Кейн сердито подумал, что любой порядочный человек немедленно успокоил бы свою собаку, чтобы она не мешала людям спать. Лай продолжался. Кейн чертыхнулся сквозь зубы, зажег свет и посмотрел на часы: было три часа. Так как утром Джеку предстояло покинуть замок, Кейну не хотелось идти к нему и ссориться из-за собаки. Он снова лег, но заснуть не удавалось — лай сменился протяжным, тоскливым воем. Это было уже слишком. Кейн встал, вышел в коридор и постучал в дверь Джека. Тот не отзывался. Пудель громко лаял у самой двери, Кейн даже слышал, как тот скребет когтями дверь.
