Уилки Коллинз - Лунный камень
А в том, что мистер Фрэнклин был влюблен, никто из видевших его не сомневался. Затруднение состояло в том, чтобы понять мисс Рэчел. Позвольте мне иметь честь познакомить вас с нею; после этого я предоставлю вам самим разгадать ее, если вы сможете.
Двадцать первого июня нашей молодой барышне исполнялось восемнадцать лет. Если вам нравятся брюнетки (как я слышал, в последнее время они вышли из моды в большом свете) и если вы не имеете особенного предрассудка насчет роста, я скажу, что вы никогда не видели такой хорошенькой девушки, как мисс Рэчел. Она была мала и гибка, но бесподобно сложена с головы до ног. Глядя, как она сидит, как стоит и, особенно, как ходит, всякий человек в здравом уме удостоверился бы, что изяществом фигуры (если вы простите мне это выражение) она обязана сложению, а не платью. Я никогда ни у кого не видел таких черных волос, как у нее. Глаза под стать волосам; нос, должен сознаться, довольно мал. Рот и подбородок (говоря словами мистера Фрэнклина) — лакомые кусочки для богов, а цвет ее лица (по тому же неопровержимому авторитету) был такой же ослепительный, как солнце, с тем великим преимуществом, что на него было всегда приятно смотреть. Прибавьте ко всему сказанному, что она держалась прямо, как стрела, гордо, смело, аристократично, что она имела чистый голос, звучный, как металл, улыбку, которая очень мило возникала в глазах, прежде чем ей появиться на губах, — и вот вам ее портрет во весь рост, я нарисовал его как умел.
А каков был ее характер? Неужели у этого очаровательного создания не было недостатков? У нее было ровно столько же недостатков, сколько и у вас, сударыня, — ни более, ни менее.
Говоря серьезно, моя милая, хорошенькая мисс Рэчел, обладая бездной прелестей и очарования, имела один недостаток, и строгое беспристрастие принуждает меня это признать. Она отличалась от многих других девушек тем, что у нее были свои собственные убеждения и она была так причудлива, что даже шла наперекор модам, если моды шли вразрез с ее вкусом. В безделицах эта независимость была еще сносной, но в делах важных она заходила (как думали миледи и я) слишком далеко. Она рассуждала так, как немногие женщины вдвое ее старше рассуждают, никогда не спрашивала совета, никогда не говорила заранее, что она намерена делать, никогда не поверяла секретов никому, даже матери. В малых и больших вещах, с людьми, которых она любила, и с людьми, которых она ненавидела (и то и другое с равной энергией), мисс Рэчел всегда поступала по-своему, полагаясь только на себя и в радостях и в горестях. Часто я слышал от миледи:
«Лучший друг и злейший враг Рэчел — она сама».
Прибавлю к этому еще одно и на том закончу. При всей ее скрытности, при всем ее своеволии в ней не было и тени фальши, я не помню, чтобы она хоть раз нарушила слово. Я не помню, чтобы она когда-нибудь сказала «нет», думая «да». А в детстве эта добрая душа не раз принимала на себя вину и подвергалась наказанию за какой-нибудь проступок любимой подруги; никто никогда не слыхал от нее признания, когда это обнаруживалось и ее допрашивали. Но никто не слыхал также, чтобы она солгала. Она глядела вам прямо в лицо, качая своей упрямой головкой, и говорила просто: «Не скажу».
Снова наказанная, она соглашалась просить прощения за грубое «не скажу», но, несмотря на то что ее сажали на хлеб и воду, все-таки не говорила, кто же виноват. Своевольна, чертовски своевольна иногда, — я согласен с этим; но тем не менее лучше ее не было на свете человека. Может быть, вы найдете тут некоторое противоречие. В таком случае, позвольте Шепнуть вам словечко на ушко. Изучайте повнимательнее вашу жену в продолжение двадцати четырех часов. Если за это время вы не поймаете вашу добрую супругу на каком-нибудь противоречии, помоги вам бог! — у вас не жена, а настоящее чудище.
Теперь я познакомил вас с мисс Рэчел, и это приводит нас к вопросу о видах этой молодой девицы на замужество.
Двенадцатого июня госпожа моя послала приглашение одному джентльмену в Лондон приехать на день рождения мисс Рэчел. Этому-то счастливому смертному, как я полагал, было отдано ее сердце. Как и мистер Фрэнклин, он был ее кузен. Звали его мистер Годфри Эблуайт.
Вторая сестра миледи (не пугайтесь, мы не станем на этот раз слишком глубоко вдаваться в семейную историю) — вторая сестра миледи, говорю я, испытала разочарование в любви, а потом, желая во что бы то ни стало выйти замуж, отважилась на то, что называется «неравным браком». Вся семья страшно возмутилась, когда высокородная Каролина непременно захотела стать женой мистера Эблуайта, фризинголлского банкира. Он был очень богат и весьма высоконравствен и произвел на свет огромную семью — все это пока говорит в его пользу. Но он вздумал приобрести высокое положение — и это говорит против него. Однако время и прогресс современного просвещения поправили дело, и неравный брак обошелся благополучно. Мы теперь все либералы (только бы вы не могли оцарапать меня, если я оцарапаю вас), — какое мне дело, в парламенте вы или нет, мусорщик вы или герцог? Это современный взгляд. А я держусь современного взгляда. Эблуайты жили в прекрасном доме с большим парком в окрестностях Фризинголла. Очень достойные люди, весьма уважаемые во всей округе. Мы не будем уделять им слишком много внимания на этих страницах, исключая мистера Годфри, второго сына мистера Эблуайта, который, с вашего позволения, займет здесь важное место, так как он имеет отношение к мисс Рэчел.
При всем блеске, уме и вообще хороших качествах мистер Фрэнклин едва ли мог, по моему мнению, затмить мистера Годфри в глазах нашей молодой барышни.
Во-первых, мистер Годфри ростом был гораздо выше. Он был выше шести футов, цвет лица имел прекрасный, белый, румяный, лицо гладкое и круглое, чисто выбритое, на голове прекрасные длинные льняные волосы, небрежно спадающие на затылок. Но зачем мне стараться описывать его? Если вы когда-нибудь состояли в комитете дамской благотворительности в Лондоне, вы знаете мистера Годфри Эблуайта так же хорошо, как и я. Он был адвокат по профессии, дамский угодник по своим наклонностям и милосердный самаритянин по собственному выбору. Женская благотворительность и женская нищета не могли без него обойтись. В материнских обществах, помогающих бедным роженицам, в обществах святой Магдалины, спасающих бедных женщин, в весьма настойчивых обществах, стремящихся помещать на работу бедных женщин вместо бедных мужчин, предоставляя мужчинам пробиваться, как они сами знают, — он был вице-президентом, директором, членом. Где только дамский комитет, там и мистер Годфри с шляпой в руке сдерживает горячность собрания и ведет милых дам по тернистому деловому пути. Я полагаю, что это был самый совершенный филантроп (с небольшим состоянием), когда-либо рождавшийся в Англии. На благотворительных митингах нелегко было найти оратора, равного ему по умению выжимать слезы и деньги. Это был законченный общественный деятель. В последний раз, когда я был в Лондоне, госпожа моя доставила мне два удовольствия. Она послала меня в театр посмотреть танцовщицу, которая всех сводила с ума, и в Экстер-Голл послушать мистера Годфри. Танцовщица выступала с оркестром. Джентльмен выступал с носовым платком и со стаканом воды. На представлении ногами — давка, на представлений языком — тоже. И при всем том — самый кроткий и невзыскательный человек, какого только случалось вам встретить. Он любил всех. И все любили его. Какие шансы имел мистер Фрэнклин, какие шансы имел кто-либо с обыкновенной репутацией и обыкновенными способностями рядом с таким человеком?
Четырнадцатого числа был получен ответ от мистера Годфри.
Он принял приглашение моей госпожи со среды (дня рождения) до вечера пятницы, — когда обязанности по комитету дамской благотворительности заставят его воротиться в город. Он вложил в письмо стихи на то, что он изящно назвал «днем рождества» своей кузины. Мне сообщили, что мисс Рэчел, присоединившись к мистеру Фрэнклину, трунила над этими стихами за обедом, и Пенелопа, которая была на стороне мистера Фрэнклина, спросила меня с торжеством, что я насчет этого думаю.
— Мисс Рэчел навела тебя, душа моя, на фальшивый след, — ответил я, — твое чутье не разберет его, а мой нос обмануть нелегко. Подожди, пока вслед за стихами мистера Эблуайта появится сам мистер Эблуайт.
Дочь моя ответила, что мистер Фрэнклин может попытать счастье, прежде чем поэт явится вслед за стихами. Должен сознаться, что действительно мистер Фрэнклин делал все возможное, чтобы заслужить благосклонность мисс Рэчел.
Хотя он был одним из самых закоренелых курильщиков, которых только случалось мне встречать, он тотчас бросил сигары, когда она сказала как-то, что терпеть не может запах табака, пропитавшего его платье. Он спал так дурно после этого самоотверженного поступка и, лишившись успокоительного действия табака, к которому привык, каждое утро спускался к завтраку с таким расстроенным и изнуренным видом, что сама мисс Рэчел попросила его опять приняться за сигары. Но нет! Он не пожелал снова вернуться к тому, что может возбудить в ней хотя бы минутное неудовольствие; он будет решительно бороться со своей привычкой и возвратит себе сон рано или поздно одной лишь силой воли и терпением. Вы можете сказать, что такая преданность (как внизу в людской и поговаривали) не могла не произвести на мисс Рэчел надлежащего действия, — преданность, к тому же поддерживаемая ежедневным расписыванием двери. Все это очень хорошо, но у нее в спальне висела фотографическая карточка мистера Годфри, изображавшая его говорящим на благотворительном митинге, с лицом, воспламененным собственным красноречием, и с глазами, самым восхитительным образом выманивавшими деньги из вашего кармана. Что скажете вы на это? Каждое утро, — сама Пенелопа признавалась мне, — изображение мужчины смотрело, как причесывали волосы мисс Рэчел. Он сам скоро будет смотреть на это в действительности, — таково было мое мнение.
