Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале
— Мы предполагаем, — сказал папаша Планта, — что графине удалось ускользнуть и она прибежала сюда, но здесь ее настигли и нанесли смертельный удар.
Было ли это мнением самого судьи, или он просто пересказывал впечатления, полученные утром, Лекок не в силах был понять.
— Но ведь, по нашим расчетам, сударь, — заметил сыщик, — графиня не убегала. Ее принесли сюда уже мертвую, иначе логика перестает быть логикой. Поищем, нет ли других улик.
Он опустился на колени, как недавно в комнате на третьем этаже, и с еще большей дотошностью принялся исследовать сперва песок на аллее, потом стоячую воду и пучки водных растений. Затем встал с земли, взял камешек, бросил в воду и сразу же подошел поближе, чтобы посмотреть, что произошло с илом.
После этого вернулся к крыльцу дома, а оттуда опять к прибрежным ивам по газону, на котором до сих пор отчетливо виднелись следы, обнаруженные еще утром. Здесь явно проволокли что-то тяжелое.
Не жалея брюк, он прополз на четвереньках по всей лужайке, изучая чуть не каждую былинку, раздвигая густую траву, чтобы видеть землю, внимательно исследуя направление обломанных стебельков.
Закончив осмотр, он изрек:
— Наши умозаключения подтверждаются: графиню несли здесь.
— Вы в этом твердо уверены? — осведомился панаша Планта.
Лекоку было ясно, что в этом пункте у старого судьи явно нет уверенности и он желает узнать чужое мнение, что свидетельствовало о его колебаниях.
— Ошибка невозможна, — отвечал сыщик и с лукавой улыбкой добавил: — Но поскольку ум хорошо, а два лучше, я попрошу вас, господин судья, выслушать меня, а после сказать, что на сей счет думаете вы.
Во время розысков Лекок подобрал на земле гибкий прутик и теперь в подкрепление своих слов указывал им то на один предмет, то на другой, наподобие зазывалы, который показывает зрителям изображения всяких чудес, намалеванные на балагане, приглашая заглянуть внутрь и увидеть их своими глазами.
— Нет, — продолжал он, — нет, господин мировой судья, госпожа де Треморель не убежала. Если бы удар настиг ее здесь, она бы упала в воду со всего маха, и вода брызнула бы довольно далеко, причем не только вода, но ил тоже, и мы наверняка обнаружили бы на берегу его следы.
— Но не кажется ли вам, что солнце с утра успело…
— На солнце, сударь, испарилась бы вода, но высохшая грязь осталась бы; между тем я пересмотрел, можно сказать, один за другим все камешки на аллее, но ничего не обнаружил. Мне возразят, что вода с илом брызнули как направо, так и налево. А я отвечу: изучите эти купы ирисов, листья кувшинок, стебли тростников; на всех этих растениях вы обнаружите налет пыли — согласен, тонкий налет, но все-таки это пыль. А видите ли вы след хотя бы капельки воды? Нет. Значит, брызг не было, а следовательно, не было и резкого падения тела; следовательно, графиня была убита не здесь, труп принесли к реке и осторожно опустили в воду в том месте, где вы его нашли.
Казалось, папаша Планта еще не вполне убежден. — А как же следы борьбы там, на песке? — спросил он.
Лекок замахал руками.
— Господин мировой судья изволит шутить, я так полагаю, — возразил он. — Эти следы не обманули бы и лицеиста.
— Все же мне кажется…
— Ошибиться здесь невозможно, сударь. Действительно, песок разрыт, раскидан. Но все борозды и рытвины, обнажившие землю, которая прежде была присыпана песком, оставлены одним человеком; вам, вероятно, трудно в это поверить, но убедитесь сами; и более того, следы оставлены носком сапога.
— И впрямь, вижу.
— Ну что ж, сударь, если в таком месте, как здесь, доступном для последующего осмотра, происходила борьба, после нее остаются два вида совершенно различных следов: нападающего и жертвы. Нападающий, который устремляется вперед, неизбежно опирается на носки ног. которые глубже впечатываются в землю. Жертва, напротив, обороняется, пытается вырваться из рук насильника, она отклоняется, изгибается назад, и в землю вдавливаются ее каблуки. Когда силы противников равны, мы находим приблизительно одинаковое число отпечатков носков и каблуков, в зависимости от того, как развивалась схватка. А что мы видим здесь?
Папаша Планта перебил сыщика.
— Довольно, сударь, — сказал он, — этого достаточно, чтобы убедить самого недоверчивого слушателя. — И после минутного раздумья, добавил как бы в ответ на свою тайную мысль: — Нет-нет, никаких возражений тут быть не может.
Г-н Лекок, со своей стороны, подумал, что проделанный им труд заслуживает поощрения, и с победным видом проглотил лакричную пастилку.
— Но я еще не кончил, — заметил он. — Мы говорили о том, что с графиней не могли расправиться здесь. Добавлю: ее не принесли сюда, а притащили волоком. Это нетрудно доказать. Существуют лишь два способа волочь труп: за плечи — тогда ноги оставляют на земле две параллельные борозды, и за ноги — тогда остается один, довольно широкий, след от головы.
Папаша Планта кивком выразил согласие.
— Осматривая газон, — продолжал сыщик, — я обнаружит параллельные борозды, явно следы ног, и одновременно широкую полосу примятой травы. Почему? Дело в том, что по лужайке волокли не мужчину, а женщину, причем одетую в платье с достаточно тяжелыми юбками. Словом, то был труп графини, а не графа.
Лекок сделал паузу, ожидая одобрения, вопроса, замечания.
Но старый судья, казалось, перестал его слушать и погрузился в какие-то совершенно отвлеченные размышления.
Темнело, и над Сеной дрожал туман, легкий, словно дымок над горящей соломой.
— Пора возвращаться, — внезапно произнес папаша Планта, — надо узнать, что выяснил доктор при вскрытии.
И оба не спеша направились к дому.
На крыльце стоял судебный следователь, который уже собирался им навстречу.
В руках у него был большой портфель из фиолетовой шагрени с тиснеными инициалами, на плечи накинуто легкое пальто из черного блестящего орлеана.
У следователя был крайне довольный вид.
— Оставляю вас здесь главным, господин мировой судья, — обратился он к папаше Планта. — Если я хочу нынче вечером встретиться с императорским прокурором, мне необходимо немедленно пуститься в путь. Сегодня утром, когда вы за мной прислали, его уже не было.
Панаша Планта поклонился.
— Буду вам весьма признателен, — продолжал г-н Домини, — если вы возьмете на себя надзор за окончанием расследования. Доктор Жандрон только что сказал мне, что ему осталось работы на несколько минут, и завтра утром у меня будет его отчет. Надеюсь, что вы позаботитесь опечатать все, что необходимо, а также выставить охрану. Я со своей стороны пришлю архитектора, чтобы снять точный план дома и сада.
— Но, по всей видимости, понадобится дополнительное следствие? — заметил старый судья.
— Не думаю, — уверенным тоном возразил следователь.
Затем он обратился к Лекоку:
— Ну как, господин сыщик, удалось ли вам обнаружить что-нибудь новенькое?
— Я сделал несколько важных находок, — отвечал Лекок, — но прежде, чем высказаться, должен все осмотреть еще раз при дневном свете. Поэтому прошу вашего разрешения, господин следователь, представить вам мой рапорт завтра во второй половине дня. Пока могу сказать, что столь запутанное дело…
Г-н Домини не дал ему договорить.
— А мне это дело вовсе не кажется запутанным! — перебил он. — Напротив, все, по-моему, совершенно ясно.
— И тем не менее я подумал…
— Мне в самом деле жаль, — произнес судебный следователь, — что вас вызвали так поспешно и притом без особой надобности. В настоящее время я располагаю самыми убедительными доказательствами вины обоих лиц, задержанных по моему распоряжению.
Папаша Планта и Лекок обменялись долгими взглядами, в которых читалось глубокое изумление.
— Неужели? — вырвалось у судьи, — Так, значит, вы, сударь, нашли новые улики?
— Я получил нечто более важное, чем улики, — отвечал г-н Домини, со зловещим видом поджав губы. — Я повторно допросил Подшофе, и он дрогнул. Все его нахальство как рукой сняло. Я добился того, что он несколько раз запутался в показаниях и в конце концов признался, что видел убийц.
— Убийц! — вскричал папаша Планта. — Он так и сказал — убийц?
— Во всяком случае, одного из них он видел. Он, правда, уверяет, что не узнал этого человека. На этом мы пока остановились. Но тюремная камера весьма благотворно действует на память. Завтра, после бессонной ночи, мой подопечный несомненно станет откровеннее.
— А что с Гепеном? — тревожно спросил старый судья. — Вы и его допросили еще раз?
— С этим типом и так все ясно, — отрезал г-н Домини.
— Он сознался? — вне себя от изумления спросил Лекок.
Следователь повернулся к полицейскому вполоборота, смерил его недовольным взглядом, сочтя, по-видимому, такой вопрос дерзостью, но все же ответил:
