Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене

– Не помню.

– Припомни, где это было. На Бродвее? Покажи мне кинотеатр.

– Может быть, в «Капитоле» один раз.

Они были от кинотеатра примерно в ста метрах и видели, как зажигались и гасли красные и желтые буквы.

– Это был один молодой офицер-моряк. Француз.

– И долго вы были любовниками?

– Одну неделю. Его судно стояло в Бостоне. Он приехал в Нью-Йорк с другом.

– И ты, конечно, с ними с обоими...

– Когда друг понял, он нас покинул.

– Держу пари, вы встретились прямо на улице.

– Да, так и было. Я их узнала по форме и слышала, как они говорили по-французски. Они не знали, что я понимаю, а я позволила себе улыбнуться. Они тогда заговорили со мной.

– В какой отель он тебя привел? Где вы с ним спали?

Отвечай.

Она молчала.

– Отвечай.

– Зачем тебе так нужно это знать? Ты сам себе причиняешь боль из-за ерунды, уверяю тебя. Это все было совершенно несерьезно, пойми ты.

– В каком отеле?

Тогда, покорившись судьбе, Кэй ответила:

– В «Лотосе».

Он разразился смехом и бросил ее руку.

– Это уж чересчур. Дальше некуда! Признайся, что бывают все-таки роковые совпадения... Итак, когда в первый вечер, вернее, в первое утро, поскольку уже почти светало, я тебя привел в тот самый отель...

– Франсуа!

– Да, ты права. Я глуп, не так ли? Как ты верно сказала, это не имеет никакого значения.

Потом, сделав еще несколько шагов, он сказал:

– Держу пари, он был женат. Твой офицер, что он говорил тебе о своей жене?

– И показывал мне фотографии своих детей.

Посмотрев прямо перед собой, он мысленно увидел фотографии своих детей на стене и повлек ее дальше. Они дошли до их маленького бара. Он грубо втолкнул ее туда.

– ТЫ уверена, абсолютно уверена, что не приходила сюда ни с кем другим? Будет лучше, если ты признаешься сразу же.

– Я ни с кем, кроме тебя, сюда не входила.

– Вполне возможно, в конце концов, что хотя бы один раз ты сказала правду.

Она на него не сердилась, пыталась оставаться естественной, протянула руку, чтобы получить никелевую монету, и, покорная, пошла так, как будто совершала какой-то ритуал, ставить их пластинку в музыкальном ящике.

– Два скотча.

Он выпил их три или четыре. Он мысленно представлял себе, как она ходила по барам с другими мужчинами, как ее очередной спутник выклянчивал еще один, последний стакан, закуривал сигарету, также последнюю. И он видел, как она поджидала мужчину у дверей бара, на тротуаре. Стоять ей было немного трудно из-за высоких каблуков...

– Ты не хочешь вернуться?

– Нет.

Он не слушал музыку. Казалось, он вглядывается в самого себя. Неожиданно он заплатил и повторил то, что говорил уже несколько часов подряд:

– Пошли.

– Куда мы идем?

– Поискать еще воспоминаний. А это значит, что нам есть куда пойти, не так ли?

При виде дансинга он спросил:

– Ты танцуешь?

Она неверно поняла его и сказала:

– Тебе хочется потанцевать?

– Я тебя спрашиваю, танцуешь ли ты?

– Ну конечно, Франсуа.

– Куда ты ходила в те вечера, когда тебе хотелось танцевать? Ты должна показать мне... Ты не понимаешь, что я хочу сказать? Так вот... Если нам доведется встретить мужчину... Понимаешь?.. Мужчину, который с тобой спал... Ведь это случится в один прекрасный день... А может, уже и довелось встретить... Я хочу, чтобы ты оказала мне честь сообщить, что вот этот, мол!

Он невольно повернулся к ней и заметил, что ее лицо покраснело, глаза блестят, но ему не было ее жалко. Он слишком страдал сам, чтобы испытывать к ней жалость.

– Скажи, а может быть, мы уже встречали хоть одного?

– Да нет же.

Она плакала. Она плакала беззвучно, как случается плакать детям на улице, когда матери волочат их за руку сквозь толпу.

– Такси!

И, открывая для нее дверцу, он сказал:

– У тебя это вызовет приятные воспоминания. Кто он был, этот мужчина в такси? Если вообще он был только один. Сейчас ведь в Нью-Йорке в моде любовь в такси, не так ли? Так кто же он был?

– Один друг Джесси, я тебе уже говорила. Или, скорее, друг ее мужа, Роналда. Мы его случайно встретили.

– Где?

Он ощущал мучительную потребность представить себе полную картину.

– В маленьком французском ресторанчике на Сорок второй улице.

– И он угостил вас шампанским! А Джесси скромно удалилась, как друг твоего морячка! Удивительно, до чего люди могут быть скромными! Они сразу все понимают. Выходим...

Впервые они снова увидели тот самый перекресток и ту сосисочную, где встретились.

– Что ты хочешь сделать?

– Да ничего. Паломничество, понимаешь! Ну а здесь?

– Что ты хочешь сказать?

– Ты прекрасно поняла... Ты наверняка пришла в это место в ту ночь не в первый раз. Это совсем рядом с домом, где ты жила с Джесси. Насколько я теперь начинаю понимать вас обеих, было бы удивительно, если бы вы не завязывали здесь новых знакомств. Ибо вступать в беседу с мужчинами тебе кажется особым шиком. Не так ли, Кэй?

Он пристально посмотрел на нее. Лицо его побледнело, осунулось, взгляд казался настолько застывшим, что у нее не хватало мужества протестовать. Он больно сжал ей руку своими жесткими, как клешни, пальцами.

– Пошли.

Стемнело. Они проходили мимо дома Джесси, и Кэй застыла от изумления, заметив в окне свет.

– Посмотри, Франсуа.

– Ну что там? Вернулась твоя подруга? А может быть, это ваш Энрико! Ты хотела бы подняться? Скажи...

Его голос становился угрожающим:

– Ну чего ты ждешь? Ты боишься, что я поднимусь вместе с тобой и обнаружу все эти ваши мелкие пакости там, наверху?

На этот раз она сама, взяв его за руку, с трудом, будто ей мешали слезы, произнесла:

– Пошли.

И они еще ходили какое-то время. Прошлись в очередной раз вдоль 5-й авеню. Шли они, опустив голову, молча, не замечая ничего, погруженные в свои горькие размышления.

– Я сейчас задам тебе один вопрос, Кэй.

Он казался более спокойным и более сдержанным. Она покорно прошептала, может быть ощутив проблеск надежды:

– Я слушаю.

– Обещай мне ответить на него искренно и правдиво.

– Да, конечно.

– Обещай.

– Клянусь.

– Скажи мне, сколько было мужчин в твоей жизни?

– Что ты хочешь этим сказать?

Уже в агрессивном тоне он отчеканил:

– Ты что, не понимаешь?

– Это зависит от того, что ты имеешь в виду, говоря «в твоей жизни».

– Сколько мужчин спали с тобой?

И добавил с сардонической улыбкой:

– Сто? Сто пятьдесят? Больше?

– Гораздо меньше.

– То есть?

– Я не знаю. Погоди...

Она и в самом деле стала старательно рыться в памяти. Видно было, как она шевелит губами, может быть, произносит шепотом цифры или имена.

– Семнадцать. Нет, восемнадцать.

– Ты уверена, что никого не забыла?

– Я думаю, что это все, да, все.

– Включая мужа?

– Извини. Мужа я не считала. Значит, получается девятнадцать, дорогой мой. Но если бы ты только знал, насколько это все не имеет никакого значения.

– Пошли.

Они повернули назад. Они были измучены настолько, что ног под собой не чувствовали, и не произносили больше ни слова, даже не пытались начать разговор.

Вашингтон-сквер... Провинциальные и пустынные улицы Тринич-Виледжа... В лавке полуподвального этажа китаец гладил белье при ярком свете... Занавески в клеточку на окнах итальянского ресторана...

– Поднимайся!

Он шел за ней, такой спокойный и холодный, что она ощутила дрожь в затылке. Он открыл дверь.

У него был вид, будто он собирается вершить правосудие.

– Ты можешь ложиться.

– А ты?

Он? В самом деле, что же он будет делать? Проскользнув за занавеску, он прислонился лбом к оконному стеклу, слышал, как она ходит по комнате, различил скрип кровати, который та издает, когда на нее ложатся, но продолжал еще долго стоять, погруженный в свое печальное одиночество.

Наконец он возник перед ней и стал разглядывать ее так напряженно, что не дрогнул ни один мускул на лице.

Он прошептал одними губами:

– Ты...

Потом повторял, повышая каждый раз голос, и в конце концов перешел на отчаянный крик:

– Ты!.. Ты!.. Ты!..

Его кулак повис в воздухе. Может быть, через мгновение он смог бы взять себя в руки.

– Ты!

Голос его стал хриплым, кулак обрушился всей своей тяжестью, ударяя ее по лицу, один раз, два раза, три раза...

Вплоть до того момента, пока он не выдохся и не рухнул на нее, рыдая и прося прощения.

И она произнесла голосом, который, казалось, доносился откуда-то издалека, в то время как их соленые слезы смешивались на губах:

– Ах ты бедняга, дорогой мой...

6

Они встали очень рано, сами того не зная. Им казалось, что они спали целую вечность. На часы они и не подумали взглянуть. Кэй, раздвигая занавески, воскликнула:

– Поди посмотри, Франсуа!

Впервые с тех пор, как он живет в этой комнате, он увидел маленького еврея-портного не сидящим на большом столе, поджав под себя ноги, а как все люди тот сидел на стуле, старом, плетенном из соломы, который, наверное, вывез откуда-нибудь из своей Польши или Украины. Облокотившись о стол, он макал толстые ломти хлеба в фаянсовую миску с цветочками и мирно смотрел перед собой.